Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

Замыслы дожа, сложившиеся еще в Венеции, постепенно приобретали реальные очертания. Расположение каналов, их длина и глубина, направление и сила движения воды, частота и высота волн, словом, все то, что этот хитрый властелин за коркой замороженного зрения отмерил в своей голове, незаметно перемещалось в сферу яви – уже был слышен приглушенный шум волн, уже первые барки тайком пробовали глубину, уже с наблюдательной площадки на главной мачте вырисовывалась конечная цель плаванья.

При посредничестве Филиппа Швабского Дандоло вступил в переговоры с Алексеем Ангелом, византийским принцем, только что сбежавшим из Константинополя. Дядя, брат, а ныне самозваный василевс Алексей III устранил с престола и самого принца, и его отца, Исаака, но не казнил их. Вопреки обычным мерам предосторожности и давно сложившимся традициям, новый император осудил своих родственников всего лишь на пожизненное заключение. Однако сразу же после побега неблагодарный молодой претендент на престол во всеуслышанье объявил, что не отказывается от своих прав наследования. И в случае, если венецианский дож поможет ему снова прийти к власти, принц обещал на выбор любую полезную услугу. Дандоло, со своей стороны, напомнил крестоносцам об огромных богатствах столицы Восточной империи. Предмет разговора был им хорошо известен. Долгими ночами многие дворцы в Западных странах щедро освещались одними только рассказами паломников, торговцев и бродяг о тех сокровищах, которые они там видели. Однажды в Шартре, когда некий Филше описывал всего лишь портики дивного города, произошло неслыханное – его повествование сияло такой роскошью, что ночь не наступала в течение семи зимних дней. Дамы, желая продемонстрировать свою изысканность, украшали себя детальными описаниями драгоценных камней. А бывало и такое, что ужин подавали в пересказанной византийской посуде. Таким образом, оставалось только убедить папу в том, что следует изменить направление похода – взять курс не на сынов ислама, а на христианских схизматиков.

Дож, хотя и слепой, а может быть, как раз благодаря этому, довольно хорошо разбирался в тайнах человеческой анатомии. Поэтому он знал, что гордость расположена непосредственно рядом с суетностью. Изнутри, если посмотреть более точно, ясно видно, что речь идет о двух сторонах одной и той же человеческой черты. Поэтому он упорно напоминал папе о тех оскорблениях, которые Святой престол якобы десятилетиями сносил от византийцев.

– Они не просто высокомерно игнорируют примат нашей церкви, они не только с презрением смотрят на нас и нашу веру, подобно журавлю, который с высоты мерит взглядом мелких болотных птиц, но они еще и не упускают случая унизить нас. Exempli causa, пусть понтифик только вспомнит, как их таможенники еще двести лет назад отобрали у нашего достойнейшего епископа Кремоны, как у последнего бродяги, все, что было сшито из пурпурной ткани! Шапочку, плащ, даже использованный им носовой платок! Бдительно следя за тем, чтобы соблюдался запрет на вывоз пурпура из их страны, они нагло заявили, что мы недостойны этого особого цвета! Кроме того, разве они сами не называют себя «римлянами, рожденными от сынов римлян», а нас кратко именуют «западными варварскими расами»! Думаю, не нужно перечислять другие аргументы! – писал дож столь часто, что папины приступы мигрени превратились в одну-единственную постоянную головную боль.

Все дальнейшие уговоры Энрико Дандоло завершил уверенной оценкой, что сейчас курия имеет шанс навсегда смыть с себя позор. А именно, он считал, что в случае завоевания Царьграда вполне можно было бы рассчитывать на унию латинского и ромейского вероисповедания. Разумеется, в таком случае одна из церквей теряла свою самостоятельность – вселенский патриарх должен будет признать верховную власть римского первосвященника. Тут папа Иннокентий III наконец сдался. Он обменял остатки совести на эту привлекательную возможность и позволил крестоносцам снова свернуть с курса, на сей раз в сторону Византии.

Именно этого и желал дож. Однажды, в день, когда полуденное солнце походило на перевернутую плетеную корзину, полную зрелого пшеничного зерна, все четыре сотни восемьдесят галер, освободившись от темных ракушек, которые зимуют на днищах, погрузили в воду жаждущие влаги весла и вышли из Задара. Большинство из них перевозило многоликое войско крестоносцев – латников, знаменосцев, всадников, стрелков, труверов и жонглеров, нескольких хронистов, чьей обязанностью было записать все, что отвечало интересам победителя. Кроме того, на суда грузили подробнейшие, вплоть до шпилек из черепахового панциря, описания драгоценностей, которые ждали их в Константинополе, разнообразное вооружение, стенобитные орудия, баллисты и крючья для разрушения стен, затем лошадей, собак, соколов, причем две дюжины из них высиживали почти проклюнутые яйца грязно-белых коршунов, бурых луней и рыжих ягнятников. Кроме того, несколько судов было нагружено одной только землей со всех концов Европы, которую собирали у себя венецианцы. Великий правитель Республики Святого Марка стоял на носу командного судна и безошибочно определял курс по крикам чаек и шороху ветров. Время от времени, в соответствии с только одному ему известными расчетами, дож бросал несколько горстей земли то налево, то направо от пенящего море флота, словно закладывая основы берегов задуманного им канала.

Таким образом, намерение освободить Иерусалим от неверных, оставшись в стороне от курса, некоторое время одиноко плутало по волнам в открытом море, а потом затонуло. Огромная поверхность истории всегда находится на очень большом расстоянии от того, что кроется в ее мрачной утробе.

По пути, на острове Корфу, в середине месяца мая, претендующий на престол принц и Энрико Дандоло подписали договор, в соответствии с которым один из каналов Венеции будет иметь своим началом сам славный Царьград. Другая часть договора, может быть, более важная, чем та, которую обнародовали перед крестоносцами, была заключена тайно, в темноте каюты венецианского дожа. Символически, хотя и не только символически, молодой принц в знак своего подчинения передал для строительства канала своему так называемому защитнику комочек родной земли со склонов Галаты.

Итак, под бурным небом галеры безошибочно рассекали волны, не сворачивая с предписанного курса даже ради попадавшихся по пути соляных приисков. Единственная короткая задержка произошла в водах греческих островов, где морякам удалось сетями выловить штук пятнадцать рыжеволосых сирен, очень редких даже в эллинские времена.

В течение трехнедельного плаванья до Константинополя Дандоло уточнил свои требования к принцу Алексею. А этот юноша с редкой бородкой, от рождения охваченный ненавистью к дяде, с картинно подвешенным на поясе маленьким мечом и в слишком больших красных туфлях, терзаемый постоянным судорожным стремлением всем своим видом и голосом доказать, что он достоин византийской короны, готов был обещать дожу все, чего бы тот ни потребовал. Среди множества привилегий, которые хотел получить для Венеции Энрико Дандоло (а было их восемнадцать бочек, наполненных до самого верха!), от внимания Алексея ускользнула одна, на вид легковесная и почти смиренная просьба, которой он не придал никакого значения.

– В императорской ризнице есть один плащ. – Дандоло вперил в принца свой смерзшийся взгляд. – Мне бы хотелось иметь его на своих плечах. Пусть это будет твоим личным подарком. Ничего другого мне не нужно. Надеюсь, не слишком много?

– Плащ?! – удивился Алексей. – Я уверен, мой защитник, что плащей там очень много. Все будет, как вы пожелаете, не иначе. Пусть даже он порфирный. Все плащи Царырада ваши, а вы выбирайте, друг мой!

– О нет! Благодарю, это было бы слишком. Плащ, о котором я говорю, не из благородной ткани, он не расшит жемчугом и не подбит соболиным мехом. На нем нет золотых застежек и сшит он не по моде. Это простой плащ, сделанный из птичьих перьев. Насколько мне известно, его передал в залог своей верности одному из первых византийскихх василевсов предводитель какого-то скифского племени. Ценности он никакой не представляет, за него можно взять всего лишь какую-нибудь стертую номизму, от силы половину солида, но мне бы очень хотелось его иметь. Перья такие теплые, а у меня по всему телу растекается холод от смерзшегося зрения.

– Ни слова больше, дорогой Энрико! – ответил Алексей, дополнив возглас великодушным царственным жестом – он весь был во власти предчувствия, что вот-вот станет всемогущим властелином всех ромеев. – Считайте этот плащ своим! Чего он стоит по сравнению со столь бескорыстной помощью, как ваша?! Родитель мой! Могу ли я называть вас отцом?

– Спасибо тебе, сын мой. – Старик растроганно положил на плечо юноши свою правую руку, не забыв при этом левой спрятать данное ему обещание в кожаный кошелек, находившийся у него за поясом, там он держал высказанные собеседниками устные обязательства.