Осада церкви Святого Спаса - Горан Петрович

Богдан поспешил к выходу. Странно, но когда он проходил мимо одного из окон, ему показалось, что он увидел самого настоящего южного кречета, один давно исчезнувший вид, который последний раз упоминался в конце XIV века, в сочинениях деспота Стефана Лазаревича. Птица несколько раз подлетела к окну, ударилась о стекло, тут снаружи подул ветер отступления и кречет улетел, вписавшись в переплетение света на небесах.

VIIНеужели мы сказали что-то, отчего тебе стало больно, кречет улетел, тело упало туда, где исчезают

Шесть крутых каменистых гор должен был преодолеть сокольничий Любен. У подножья каждой горы нужно было пройти через сотни густых зарослей. В каждой заросли времени каждая ветка дня цеплялась за него и царапала его лоб, щеки, мышцы. Очень быстро путник постарел так, что одни только морщины поддерживали то, что осталось от черт лица. Дыхание его участилось, и даже на равнине казалось, что он с хрипом поднимается в гору. Его одежда, некогда расшитая блеском, стала похожа на нищенские лохмотья. Сапоги разорвались, но теперь для его босых ног колючки стали мягкими, как мох. Годы не были во вред одному только кречету. Он летел над негостеприимными столетиями таким же, каким отправился в путь из XIV века, и таким же залетел к своему господину за пазуху и в XX веке, когда тот оказался перед необыкновенным зданием, во дворе которого спокойно щипал траву белый конь со следами лунного света на копытах. Это был конец долгого пути.

Эпирский изограф Димитрий, приморский мраморщик Петар и сербский дьяк Макарий вышли навстречу гостю. Их здание было видно и из других снов, немало прохожих и любопытных приходило к ним, чтобы рассмотреть вблизи, как это, что каждый следующий этаж больше предыдущего, а все сооружение имеет основанием один-единственный белый камень.

– Добрый сон, люди добрые! – приветствовал сокольничий хозяев поздних лет, людей, несомненно, крепкой природы, может быть, и от того, что они постоянно придерживались за собственные улыбки.

– И тебе сон добрый, прохожий! – доброжелательно ответили три мастера. – Подходи, в колодце свежая вода, а возле него хватит места для отдыха. Трава, правда, немного влажная, но простудиться ты не простудишься, мы всегда расстилаем на ней теплую беседу. Откуда ты? Куда идешь?

– Иду я издалека, в поисках полноты, – принял приглашение Любен. – Что за красивый у вас конь! Что за удивительное здание вы строите! Кому это такой замечательный сон снится?!

– Белый конь – собственность хозяина этого рукава сна, а когда-то давно он принадлежал византийской императрице, вот, смотри, можешь и сам убедиться, он все еще подкован лунным светом с битинийских полей, – ответил Димитрий.

– Хозяин этого прекрасного сна юноша по имени Богдан, но его сейчас здесь нет, он в яви, – добавил Петар, сделав неопределенный жест рукой.

– Мы строим и охраняем этот дом, который от белого камня-фундамента расширяется вверх. Наши сны похитил один насильник, а мальчик взял нас к себе. Поскольку у Богдана нет отца, мы стали ему тремя отцами, приемными, – закончил рассказ Макарий.

Сокольничий Любен вскочил с беседы, расстеленной на траве. Пока эти трое говорили, он становился все бледнее и бледнее, а теперь сделался просто белым. Голова его кружилась. Сильная дрожь пробежала по телу. Такая сильная, что, казалось, она вытеснит сердце. Любен схватился за грудь, прижал к ней руки, может быть, удастся унять беспокойство, может быть, удастся вернуть удары в их логово. С трудом удалось. Горошинки пота оросили его лоб. Повскакали и сами хозяева:

– Что случилось?

– Неужели мы сказали что-то, отчего тебе стало больно?

– Прости, мы не хотели!

– Погоди! Постой!

– Крепче держись за воздух!

– Куда ты? Вдохни глубже!

Любен зарыдал. Потом затих. Опустил руки вдоль тела. Доверил свою грудь полноте. Три мастера ясно видели, как в груди прохожего что-то трепыхается. Так бывает, когда бурный поток воды подгрызает берег или ветер выворачивает наизнанку гнездо. Добрые Димитрий, Петар и Макарий поспешили на помощь. Опустили Любена на подстилку, под голову подложили свернутые вздохи и заботливые слова Тем временем в груди сокольничего, под его нищенской одеждой, продолжалось какое-то шевеление.

Наконец из-за пазухи показался кречет. Моргнул. Замер на миг. Встряхнулся. И взвился ввысь. Как только птица взлетела, безжизненное тело пало туда, где исчезают.

Десятый деньГустой терновник пророс под монастырем

Пережив смятение от резкого взлета изумления, войско болгар и куманов медленно собиралось на пустом дворе, прямо под большой и малой церковью, соснами и дубами, странноприимным домом и кельями, мастерскими и хлевом, пчелиными роями и комьями земли, обросшими травой. Вскоре суета, выкрики, проклятия, ржание и топот копыт, звяканье оружия и гам непонимания сплелись в густой терновник, проросший на том месте, где когда-то стоял монастырь, – непосредственно под Жичей, которую мягко покачивала над всем этим высота в сотню саженей.

Некоторые из менее осторожных осаждающих уже убедились в том, насколько серьезна оборона монахов, – кое-кто вывихнул ноги или испортил походку, а один высокомерный предсказатель судьбы, который якобы разбирался в расположении сфер, увлеченно толкуя высшие небеса, свернул себе шею, провалившись в большую пустоту, оставшуюся после вознесения Спасова дома. Эти ничем не заполненные пространства заменили глубокие рвы, которые обычно окружают крепости и первыми встречают нападающих. Сильнейшее войско, на всем пути которого от самого Видина не выросло ни одного препятствия, нерешительно топталось на месте, не понимая, что делать, как добраться до осажденных.

Сверху, через обыкновенные окна любознательности, слуховые окошки и отверстия для наблюдения выглядывали монахи и остальные осажденные, стараясь рассмотреть злодеев. Страх игумена Григория сполз ниже пояса, поэтому преподобный всей верхней частью своего тела храбро высунулся с верхнего этажа притвора церкви Святого Вознесения, из окна нынешнего, показывающего то, что вблизи, а именно его черед подошел в тот день. И хотя некоторые миряне, кто побойчей, упорно советовали, как и при любой другой осаде, приготовить кипящее масло, колючки репейника, раскаленный песок, осиные гнезда, негашеную известь или, по крайней мере, ругательства погрубее, отец Григорий верил, что достаточно будет прокричать с высоты:

– Грешники, куда вы, остановитесь! Знаете ли, что вы на храм Божий напали! Покайтесь, пока не поздно! Святое Евангелие говорит апостолам, а и вам нужно запомнить это как следует: что свяжете на земле, то будет связано и на небесах, и что разрешите на земле, будет разрешено на небесах! Подумайте, куда угодят ваши души!

Слова эти упали прямо перед многострашным князем Шишманом. Он поднял взгляд, исполненный ненависти, и хлопнул рукой по янтарному яблоку седла. Шапка из живой рыси прыгнула с головы видинского владыки, пятнистый зверь оскалился, вцепился в простодушные слова игумена и принялся злобно терзать их зубами, разрывая смысл с такой жестокостью, что земля под ним потрескалась. Тем не менее результат ничего не изменил – болгары и куманы оставались внизу, монахи и монастырь наверху, и их соединял извивающийся невидимый стебель Господней воли, удерживавший храм вне досягаемости нападавших.

Все это вызвало новый приступ озлобления среди врагов. Каждый, кто носил лук, опустился на одно колено, схватился за колчан и принялся пускать стрелы с железными наконечниками, оперенные шестью перьями стервятника. Кто-то метнул копья, в сторону монастыря полетело и несколько боевых топориков, палиц, молотов и дубин. К счастью, монастырь был хорошо защищен от этого смертоносного дождя расстоянием. Хотя свист и достиг Жичи, но стрелы, обессиленные дальностью полета, выдохлись на середине пути и посыпались вниз, на тех, кто их послал. Болезненные крики раненых ознаменовали окончание неудачной атаки.

Тогда решили попробовать свои силы и два Шишманова приспешника. Куманский вождь Алтай натянул тетиву до самого предела, вставил в лук скрежет своих клыков, выстрелил, но промахнулся. Его белый конь еще у ворот наступил на листья белены и теперь не слушался седока, то и дело вставал на дыбы, путая все движения Алтана. Скрежет ударился о ветку парящей в вышине сосны, во все стороны разлетелись прошлогодние иголки, запахло смолой, и несколько старых шишек полетело вниз и забарабанило по железным шлемам болгар и бритым головам куманов. Еще оскорбительнее прозвучал радостный визг и смех детей, которые забрались на крышу странноприимного дома, чтобы следить оттуда за ходом поединка.

Тут за колчан взялся Смилец и, выпустив в игумена три стрелы подряд, сопроводил их выкриками:

– Сдадите нам ризницу, пощадим церковь!

– Сдадите нам церковь, пощадим ваши жизни!