Дивертисменты - Элисео Диего

Нижний этаж, как он и подозревал, был пуст. Здесь туман был еще более густым, почти непроницаемым, и он едва мог признать знакомые очертания мебели. Лишь в глубине, пламенея в каменной стене, его манили два огненных квадрата дня – минувшего накануне дня, а на дверь всей своей дикой тяжестью давило время. Подобно животному, он собрал все силы, чтобы сбросить с себя то, что он считал невыносимо тяжелым, но увидел, что листки календаря весело опали – все до последнего дня. Улыбаясь, он с нежностью стал глядеть на них.

Ему захотелось, чтобы это утро было таким же, как другие, полным тумана и уютного одиночества. Прислонившись к колонне, он сделал вид, что занят досужим ничегонеделанием, как человек, у которого целый час свободного времени. С неимоверной зоркостью он оглядывал те места, где, как он полагал, находились цветы, вдыхал их воображаемый аромат. У его ног ночной дождь образовал большую лужу, в которой с небывалой четкостью отражались звезды. Он почувствовал жар во всем теле, прислушался к возбужденному голосу своего вечно бессонного сердца. Во мраке расцветал цветок – красный цветок, чье хрупкое тельце было охвачено пурпурным пыланием. «Кто-то, – подумал он, – вспоминает во сне это место».

Он захотел подойти ближе, но его нога не погрузилась в холод пролившегося дождя. Тогда он пригляделся и увидел, что земля у его ног разверзается, что глубокая бездна, сплошь забитая звездами, повторяет у самых его ног другую – высокую и бескрайнюю бездну внезапной ночи. Дрожа от страха, он ухватился за последние камни своей жизни. Со стоном стал отползать. Начал падать.

Человек с Золотыми Зубами

Ночью мне снился кто-то,

зубы сплоил золотые,

я за него пойду.

Доченька, это дьявол,

денег он не считает,

жить тебе с ним в аду.

Народный напев1. «Ночью…»

Ночью в пятницу Доченьке приснился Человек с Золотыми Зубами. Наутро, когда сели завтракать, Доченька, рассеянно оправляя складки своего полотняного капота, сообщила матери:

«Ночью мне приснился человек с золотыми зубами, – и, взметнув ресницы, чтобы выглянуть из самого мрака своих глаз, присовокупила к сказанному принятое решение. – И я хочу выйти замуж».

Занятая подсчетами, во что обойдется фураж для новой пары лошадей, мать резко опустила голову и поглядела поверх очков, опасно соскользнувших на самый кончик ее толстого носа. Она было подумала, не быстро ли на мед нежданного наследства начинают слетаться ухажеры, но что-то в лице Доченьки тут же отвлекло ее от этих подозрений.

«Но, Доченька, – наконец сказала она, засмеявшись в спину девушке, которая направилась к калитке, – будь то человек, так ведь сон!…»

Та не удосужилась даже ответить – стала играть с канарейкой, порхавшей внутри золоченой клетки.

2. «Мне снился кто-то…»

Доченька встретила Человека с Золотыми Зубами в один из субботних вечеров по выходе из театра «Такон». Шел довольно сильный дождь, и все же, когда подъехал экипаж, нетерпеливая Доченька ринулась к нему и, споткнувшись о предательский выступ, упала бы к ногам открывавшего дверцы лакея, если бы неизвестный кабальеро галантно не поддержал ее под руку. Доченька обернулась, чтобы поблагодарить его, и увидела строгое лицо, очень черные, неподвижные в центре орбит, почти фосфоресцирующие глаза и блеснувшие при свете фонаря золотые зубы. Устраиваясь поудобней среди волн шелка, которыми юбка матери и ее собственная забили маленькую темную раковину, Доченька в щель заднего окошка ухитрилась напоследок еще раз увидеть его. Он оставался позади, отделенный от толпы множеством дождевых струек, которые маленькими искорками отскакивали от высоченной тульи его шляпы.

3. «Зубы сплошь золотые…»

Доченьке долго еще не довелось встречать Человека с Золотыми Зубами. Произошло множество событий, которые должны были отвлечь ее от этого воспоминания: покупка мебели и домашней утвари (были тут и зеркала, и тумбочки, и стенные зеркала в рамах с подсвечниками, и козетки, и круглые столики на одной ножке, и картины с сумрачными скотными дворами, и натюрморты для столовой!), благодаря которым старому, запущенному дому в Серро надлежало' соответствовать духу того времени, когда было получено неожиданное наследство, а к тому же дивные посещения салона модистки и внимание к визитерам, которые, под видом соболезнования, объявлялись то сокрушенными парами, то деликатными трио или шумными квартетами, чтобы поглазеть на перемены и оставить свидетельства своего прежнего неизменного участия в судьбе двух бедных женщин, которые благодаря стараниям одного из дряхлых родственников стали очень даже не бедны. Обворожительно бледная Доченька, казалось, со дня на день сбросит свою черную сетчатую вуаль, чтобы, подобно прелестнейшему статному облачку, испариться, вознесясь к сумраку, вечно клубившемуся возле потолочных балок. Болтливый гомон клонил ее головку чуть ли не к сложенным на юбке рукам. Время от времени Доченька позволяла себе улыбнуться и несколько озадачивала тех, кто замечал, как в ее потухшие глаза, подобно вспышке, возвращался взгляд, через мгновение гаснувший. Что касается канарейки, то она стала объектом все новых и новых нежностей. Доченька даже вышила для ее клетки чарующее, окаймленное незабудками покрывало.

4. «Я за него пойду…»

Наконец, почти через год, Доченька снова встретила его на бале-маскараде. Она протанцевала с разными кавалерами почти ночь напролет, хотя и вопреки желанию, сама не ведая зачем. Ее мать, сидя в окружении столь же дородных сеньор, видела, как она промелькнула раз-другой в своем абсолютно геометрическом одеянии с большими, широкими, шумно шуршащими юбками, вызывающе прямая. Материнское «ну-как-доченька-делишки» сопровождалось то быстрыми, то обморочными движениями необъятного андалузского веера в левой руке, который, вяло закрывшись, словно бы смирялся с поражением, когда она разочарованно видела, как очередной унылый Пьеро или безразличный Домино с холодным реверансом покидал ее Доченьку. Когда музыка утихала, Доченька томилась, но это было томление мраморного цветка, отвергавшего какое-либо романтическое сочувствие. Однако снова находился кто-то, кто не мог противиться ее очарованию и увлекал за собой в игру шуршащих безжизненных окружностей на середину водоворота, под бдительное порхание веера в старушечьей заводи. Во время одного из очередных отплытий матери привиделись в одном из зеркал некая вкрадчивость, порыв, грациозное и бойкое продвижение, и она увидела Доченьку, парящую из зеркала в зеркало в руках бледного Арлекина в маске. И когда Арлекин полнолунно улыбнулся, из его рта выбился золотой блеск.

5. «Доченька…»

После этого бала Доченька снова не видела его несколько месяцев. Ее вялый аппетит довольствовался только рисом; если какое-нибудь платье плохо ее облегало, она тут же безжалостно его рвала, а порою случалось так, что она с размеренной яростью била что ни попало. Она утратила малейший интерес к новостям моды, которые, к слову сказать, на пароходах Испанской Трансатлантической компании прибывали несколько увядшими, отказывалась покидать дом, стала небрежно ухаживать за волосами, а как-то утром выпустила на волю канарейку. Мать уступала ее все растущей заносчивости и, с каждым разом все больше растерянная, не решалась осуществлять намерения, связанные с устройством праздников и приемов. Однажды утром, когда Доченька возвращалась с мессы, какой-то кабальеро церемонно поздоровался с нею, и это был Человек с Золотыми Зубами. Она покраснела до кончиков ногтей (к тому же в тот день она не была напудрена) и, схватив мать за руку, чуть ли не побежала. С той поры она соблаговолила снова выходить, хотя дома вела себя по-прежнему: если вырез на платье был ей не по вкусу, у нее перекашивало от злости рот; она дошла до того, что разбила большое зеркало вместе с его серебряной оправой. Что же до Человека с Золотыми Зубами, то время от времени его можно было видеть то отраженным в витрине лавки с заморскими товарами, то выглядывающим из окошка экипажа, а то внезапно обернувшимся в дверях, когда лошади, наоборот, уносили прочь не его, а Доченьку.

6. «Это…»

И снова она перестала встречать его, хотя теперь он снился ей чуть ли не каждую ночь. Проснувшись, она забывала перипетии очередной встречи, и, как ни старалась, от сна ей оставался лишь блеск золотых зубов в тумане. Матери она не говорила об этом ни слова, наоборот, тысячами остроумных способов с удовольствием подливала масло в огонь материнского беспокойства. Скажем, переставала есть (что отменно донимало родительницу), остужая холодным взглядом ее улыбку, когда та, приготовив какое-нибудь изысканное яство, очень надеялась, что оно понравится Доченьке. Снова к ней пришли утомление, безразличие. Она достала сохраненное с бедняцкой поры платье и запретила горничным без крайней надобности входить к ней, одевание с каждым утром становилось для нее все более ненавистным делом. Некоторые из бесчисленных пуговок оставались не-застегнутыми, а нижние юбки постыдно выглядывали там, где меньше всего должны были бы. Так как выбор платья на очередной день заставлял ее умирать от скуки, она надевала прежнее, мятое и покрытое пятнами. В конце концов она стала проводить целые дни в своей комнате, названной матерью «постоялым двором». Бледная, с неприбранными черными космами, безразличная ко всему или кипящая от злости Доченька выглядела блистательной ведьмой, так что мать чахла от разочарования и печали.