Окончательный диагноз - Артур Хейли

– Ну и что в них нового? – живо спросил Пирсон, отодвигая какие-то бумаги и освободив место на столе.

– Боюсь, почти ничего. – Люси подошла к негатоскопу, висевшему на стене. Пирсон вышел из-за стола, и Коулмен быстро включил негатоскоп.

Все трое принялись просматривать снимки, сравнивая обе пары. Люси указала место, на которое обратил ее внимание доктор Белл, и высказала свои соображения.

Доктор Пирсон задумчиво потер подбородок и, посмотрев на Коулмена, сказал:

– Боюсь, ваша идея не дала результатов.

– Видимо, нет, – уклончиво ответил Коулмен. Он не забывал, что мнения его и доктора Пирсона относительно диагноза разошлись. Он ждал, что старший врач скажет дальше.

– Но я считаю, что мы поступили правильно. – В голосе Пирсона были знакомые ворчливые нотки, но Коулмену показалось, что он просто хочет выиграть время, прежде чем вынести окончательное решение. «Старик все еще не уверен полностью в своей правоте», – подумал Коулмен.

– Итак, рентгенологи тоже спасовали, – ехидно заметил Пирсон, повернувшись к Люси.

– Да, – ответила она ровным голосом.

– Значит, решать должны патологоанатомы?

– Да, Джо. – Голос Люси прозвучал совсем тихо. На мгновение воцарилось молчание. Наконец старый патологоанатом произнес:

– Вот вам мое мнение, Люси. У вашей пациентки злокачественная опухоль. Костная саркома.

Люси, выдержав его взгляд, спросила:

– Это окончательный диагноз?

– Да. – Теперь в голосе Пирсона не было и тени сомнения. – Я опасался этого уже в самом начале. Я думал, снимки дополнительно подтвердят это.

– Хорошо, – кивнула головой Люси. Мысленно она уже обдумывала, что ей следует делать.

– Когда операция? – спросил Пирсон.

– Завтра утром. – Люси собрала снимки и направилась к дверям. – Надо предупредить больную. Это будет нелегко.

Когда за ней закрылась дверь, Пирсон с неожиданной галантностью обратился к Коулмену:

– Кому-то надо было решать, не так ли. Я не спрашивал вашего мнения, коллега, ибо не хотел, чтобы Люси знала о том, что у вас сомнения. Ей пришлось бы сказать родителям, а в таких случаях все они требуют отсрочки, выяснения. Я их понимаю. – Он вздохнул. – потом, как опасно ждать в таких случаях, мне не надо вам говорить.

Коулмен все понимал. Он не в обиде на старика. Кто-то действительно должен взять на себя ответственность. И все же он не был полностью уверен в необходимости ампутации. Только последующее лабораторное исследование покажет, кто из них прав. Но будет уже поздно. Пациенту, в сущности, будет все равно. Хирурги научились успешно ампутировать конечности, но медицина еще не знает случаев их приживления.

Самолет приземлился в нью-йоркском аэропорту Ла-Гуардия в четыре часа пополудни. О'Доннел, взяв такси, дал адрес отеля в Манхэттене и с облегчением откинулся на спинку сиденья.

Последняя неделя выдалась особенно тяжелой. Готовясь к поездке в Нью-Йорк, он спешил закончить все неотложные дела в больнице и провел ряд операций, которые нельзя было откладывать до возвращения. Кроме того, состоялось наконец заседание медперсонала, где обсуждался вопрос о добровольных взносах в фонд больничного строительства. И хотя Гарри Томаселли провел немалую работу, все прошло не так гладко, как хотелось бы. Многие из врачей откровенно выражали недовольство, и это понятно. Но О'Доннел не сомневался, что в итоге можно будет рассчитывать на их поддержку.

Несмотря на все эти мысли, он не забывал смотреть в окно на знакомые ломаные линии города, который словно двигался ему навстречу.

Он подумал, что каждый раз, когда он снова видит этот город, его неприятно поражают его грязь, скученность и безобразие. Но через день-другой все, что раздражало, становится знакомым и привычным и даже удобным, как старый сюртук, в который приятно облачиться дома. Он улыбнулся пришедшему на ум сравнению и пожурил себя за сентиментальность. Он медик, а такие города – враги человека. Да и сентиментальность не способствует прогрессу мысли.

Машина свернула на 59-ю улицу, затем на Седьмую и, минуя Центральный парк, подкатила к отелю «Парк Шератон».

Поднявшись в номер, О'Доннел быстро привел себя в порядок после дороги, сменил сорочку и бегло проглядел программу работы съезда хирургов. Он заметил, что из всех докладов его могут интересовать, пожалуй, только три: два по открытой хирургии сердца и один по пересадке артерий. Первый из докладов начнется завтра в одиннадцать утра. Следовательно, у него масса свободного времени. Он взглянул на часы. Скоро семь, а в восемь у него встреча с Дениз. Он спустился в бар отеля.

Был час коктейлей, и бар был полон. О'Доннел заказал виски с содовой и с любопытством окинул взглядом зал. Он подумал, какими, в сущности, редкими бывают в Берлингтоне минуты, когда он не думает о больнице. А как необходимо отрываться от рутины больничных дел и забот, чтобы не потерять чувство перспективы, сознание того, что существуют и другой мир, другие люди и интересы. Больница Трех Графств, по сути дела, стала смыслом его жизни. Хорошо это или плохо, скажем, с профессиональной точки зрения? О'Доннел никогда не испытывал особой симпатии к фанатикам идеи. Не становится ли он одним из них?

Например, эта проблема с Джо Пирсоном. Не преувеличивает ли он ее значение? Какое-то время мысль заменить Пирсона новым патологоанатомом просто не давала ему покоя, став чем-то вроде навязчивой идеи. Это было еще до того, как Юстас Суэйн поставил свой ультиматум. Кстати, старый магнат так и не подтвердил своего обещания о крупном взносе в фонд больницы. Пожалуй, Юстас Суэйн здесь ни при чем. Просто О'Доннел хорошо понимает, что Джо Пирсон опытный патологоанатом и все еще нужен больнице. На расстоянии, вырвавшись из привычной сутолоки больничного дня, как-то легче привести в порядок свои мысли, даже если ты сидишь в таком шумном месте, как этот бар.

О'Доннел расплатился с официантом и в половине восьмого вышел из отеля. Дениз ждала его у себя дома, и он дал шоферу ее адрес. На 86-й улице у серого дома машина остановилась. Квартира Дениз находилась на двенадцатом этаже. О'Доннел, выйдя из лифта, прошел по мягкому ковру большого холла к двойным дверям из резного дуба, которые предупредительно распахнул перед ним лакей.

– Добрый вечер, сэр. Миссис Квэнтс просит вас подождать в гостиной. Она сейчас выйдет, – промолвил он и провел его в большую гостиную с темной ореховой мебелью. Гостиная выходила на широкую террасу на крыше, на которую падали последние лучи заходящего солнца. Дениз не заставила себя ждать.

– Кент, дорогой, я так рада тебя видеть. С минуту он просто глядел на нее, затем сказал вполне искренне:

– Я тоже. Я только сейчас это по-настоящему понял. Дениз улыбнулась и непринужденно коснулась губами его щеки. Она была очень красива в черном кружевном платье.

Взяв его за руку, она вывела его на террасу. Лакей принес уже готовые напитки.

– Мартини? Или что-нибудь другое? – спросила она у О'Доннела.

– Мартини.

– Добро пожаловать в Нью-Йорк, – подняв бокал, улыбнулась она. Взгляды их встретились. Глаза Дениз тепло мерцали.

Взяв его под руку, Дениз подошла к балюстраде террасы. Спускались мягкие летние сумерки, внизу зажигались огни Нью-Йорка. С улиц доносился ровный гул уличного движения, вдали виднелись темная полоса реки Гудзон и гирлянды огней.

– Как твой отец, Дениз? – спросил О'Доннел.

– О, вполне здоров. Мне кажется, он переживет всех нас. Такие не умирают. Знаешь, я очень привязана к нему.

– А ты не подумываешь о возвращении в Берлингтон?

– Зачем? Чтобы жить там?

– Да.

– Нет, в прошлое нет возврата, – задумчиво сказала Дениз. – Это одна из немногих истин, которую я хорошо усвоила. Мое место здесь, в Нью-Йорке. Я ужасно трезвая особа, не так ли?

– Нет, просто мудрая.

Он чувствовал теплоту ее руки, – Еще глоток мартини, и мы можем отправиться ужинать.

Они ужинали в небольшом модном клубе на Пятой авеню.

– Ты надолго в Нью-Йорк? – спросила Дениз, когда после очередного танца они вернулись к своему столику.

– На три дня.

– Так мало.

– Я работаю, Дениз, – улыбнулся О'Доннел. – Меня ждут больные, ждут дела в больнице.

– Мне будет не хватать тебя, – просто сказала она. Он помолчал, словно обдумывая что-то, затем посмотрел ей в лицо.

– Я не женат, ты это знаешь, – без всяких обиняков сказал он.

– Знаю.

– Мне сорок два года. В этом возрасте у человека масса привычек, с которыми трудно расстаться. – Он помолчал. – Я просто хочу сказать, что могу оказаться совсем не таким приятным человеком, как ты думаешь.

Дениз накрыла его руку ладонью.

– Кент, милый, ты мне делаешь предложение? – лукаво спросила она.

Лицо О'Доннела расплылось в широкой мальчишеской улыбке. Он почувствовал лихое отчаяние, почти юношескую легкость и задор.