Первые слова. О предисловиях Ф. М. Достоевского - Льюис Бэгби

Это – один из представителей еще доживающего поколения. В этом отрывке, озаглавленном «Подполье» (то есть первой части «Записок». – Л. Б.), это лицо рекомендует самого себя, свой взгляд и как бы хочет выяснить те причины, по которым оно явилось и должно было явиться в нашей среде (курсив везде мой. – Л. Б.). В следующем отрывке (то есть части II. – Л. Б.) придут уже настоящие «записки» этого лица о некоторых событиях его жизни». Таким образом, первый отрывок (часть I) должно считать как бы вступлением к целой книге, почти предисловием[59].

Содержание примечания Достоевского подвергалось анализу, поскольку оно имеет отношение к стилю речи Человека из подполья, его уникальному сознанию и его литературным и общественно-историческим корням. Однако форму этого вступления и язык, которым оно написано, исследователи, как правило, обходили вниманием. В тех редких случаях, когда пролог к «Запискам из подполья» упоминается в критической литературе, чаще всего предполагается, что в нем звучит голос, принадлежащий Достоевскому, а не имплицитному или воображаемому автору. Критики с давних пор предполагали, что мы имеем дело с аутентичным авторским предисловием, т. е. предисловием, написанным от лица автора. В конце концов, Достоевский подписал его собственным именем.

Критическая литература сосредоточилась на «что?», а не на «как?» вступления Достоевского. Критики предполагают, что краткое авторское обрамление нарратива Человека из подполья является достаточным средством определения исторического, психологического, философского и этнического контекста этого нарратива. Например, анализируя завершение нарратива Человека из подполья, Роберт Луис Джексон замечает беглое, но явное совпадение между авторским замыслом и словами Человека из подполья, которое связывает их с автором введения.

Последний абзац «Записок из подполья», начинающийся со слов «Даже и теперь, через столько лет, все это как-то слишком нехорошо мне припоминается», выглядит почти как монолог отдельного хора. Здесь разочарованный идеалист оглядывается на свою встречу с Лизой через шестнадцать лет раскаяния и страданий, имея преступление на своей совести: «никогда, никогда не вспомяну я равнодушно эту минуту». В этих словах Человека из подполья уже нет ни каламбуров, ни парадоксов. Он дистанцируется от описываемых событий и вписывает свою личную трагедию в общий широкий культурный и социальный контекст. Он определяет себя как антигероя. Кажется, в его тоне начинает звучать спокойная объективность примечания-предисловия или пролога к «Запискам из подполья» [Jackson 1981:41].

Ральф Мэтло также считает, что пролог написан от лица Достоевского. Утверждая, что Аполлон, слуга Человека из подполья, сшит на одну колодку со своим хозяином, Мэтло замечает:

Если можно верить свидетельству рассказчика, в портрете Аполлона под маской человеческого достоинства проступают те же злобные, садистские черты, которые характерны для рассказчика… Таким образом, он является продолжением личности рассказчика, если можно так выразиться, доказательством широкой распространенности таких людей в современном мире, и вновь отсылает читателя к примечанию Достоевского (курсив мой. – Л. Б.) [Matlaw 1969: 193].

Подобно Джексону, Г. С. Морсон рассматривает заключительные слова повествования в свете вынесенного в подстрочное примечание вступления и связывает и то, и другое со скрыто звучащим голосом самого Достоевского: «Точно так же, как первое слово, автору принадлежит и последнее» [Morson 1994: 37]. Аналогичное предположение делает и Джеймс Скэнлэн:

… Достоевский использовал «Записки из подполья» для того, чтобы создать (Человека из подполья. – Л. Б.) как один из способов полемики с модной тогда концепцией эгоизма, выдвинутой разумными эгоистами. Эта интерпретация подтверждается загадочной аннотацией Достоевского (т. е. вынесенным в подстрочное примечание вступлением. – Л. Б.), в котором он пишет, что такие люди, как Человек из подполья, «не только могут, но даже должны существовать в нашем обществе, взяв в соображение те обстоятельства, при которых вообще складывалось наше общество» [Scanlan 2002: 62].

Тот же тезис повторяет и Джозеф Франк:

Человек из подполья – не только морально-психологический тип, чей эгоизм Достоевский желает разоблачить; это также социально-идеологический тип, чью психологию необходимо рассматривать как тесно связанную с идеями, которые он принимает и согласно которым пытается жить <…> Достоевский, как мне представляется, открыто указал на эту сторону его характера в подстрочном примечании к заголовку повести <…> Примечание Достоевского <…> было попыткой предупредить аудиторию о сатирическом и пародийном характере его замысла, но оно было слишком косвенно, чтобы достичь этой цели (курсив мой. – Л. Б.) [Frank 1986: 314–316].

Понимание подписи Достоевского Джоном Джонсом («такое же художественное средство, как любое другое») противостоит этой традиции и уходит корнями во времена Н. Н. Страхова. Он дает ценный ключ к пониманию возможности полифонии во введении к «Запискам из подполья». В отличие от Джексона и Морсона, Джонс считает, что голоса в начале и конце повествования отличны друг от друга:

Вступительная сноска, по-видимому, играет роль редакторского примечания, вроде того, что написал чиновник, нашедший истрепанную рукопись в «Записках из Мертвого дома». Фактически «Федор Достоевский» ни разу не возникает (в основной части нарратива. – Л. Б.). Причем он не только не вмешивается в повествование, а исчезает <…> Он растворяется в «нас», и на этом повествование останавливается. Человек из подполья, которому, казалось, все было нипочем, внезапно заявляет, что с него довольно, и его дискурс обрывается. Другой голос извещает нас: «Впрочем, здесь еще не кончаются “записки” этого парадоксалиста. Он не выдержал и продолжал далее. Но нам тоже кажется, что здесь можно и остановиться». На этом роман действительно кончается, хотя <…> это сомнительное «действительно», поскольку Человек из подполья продолжает свое повествование [Jones 1983: 178–179].

Если подпись Достоевского является художественным средством, как считает Джонс, а авторский голос в заключении – уловка, путем обрамления создающая иллюзию полностью завершенного нарратива, то, возможно, высказывания, принадлежащие перу Федора Достоевского, подписавшего пролог, тоже могут быть уловкой. От лица кого на самом деле написано вынесенное в примечание вступление к «Запискам из подполья»?

Среди предшествующих введений Достоевского пролог к «Запискам из подполья» стоит особняком. Он не имеет четкого заглавия (например, «Вступление», «Пролог» и т. д.) и опубликован в виде примечания, что в творчестве Достоевского того периода не встречается. Вынесенные в подстрочные примечания предисловия широко использовались в журналах того времени, включая журнал братьев Достоевских «Время». Они часто встречаются в номерах, предшествующих публикации «Записок из подполья» (которые должны были выйти во «Времени» до того, как оно было закрыто, и впоследствии вышли в первом номере следующего журнального предприятия братьев Достоевских «Эпоха»)[60]. Регулярно появляясь в виде кратких заметок, предваряющих произведения других авторов, примечания того же типа, как то, которым снабжены «Записки из подполья», сопровождают отчеты, переводы, публицистические статьи общественно-политического характера,