Никакого Рюрика не было?! Удар Сокола - Михаил Сарбучев

Следует сказать, что в Восточной войне у России нашлись и союзники, причем довольно необычные. За океаном эту войну восприняли как противостояние со старым врагом — Великобританией, которая в те годы ассоциировалась для американцев с такими понятиями, как «тирания», «национальный гнет», «агрессия». Сегодня об этом не принято вспоминать, но в Севастополе вместе с Николаем Пироговым под английскими бомбами работало несколько десятков американских врачей-добровольцев (не все там локвуды). Штурм Петропавловска потерпел фиаско во многом благодаря тому, что экипаж китобойной шхуны, отправленной американским посланником в Гонолулу (Гавайи тогда еще не были штатом США, а являлись формально независимым королевством), вовремя предупредил гарнизон крепости о готовящемся нападении англо-французской эскадры. По каналам американской дипломатии передавались и разведданные.

Не совсем «по-немецки» повели себя пруссаки (вот она, «гуннская» кровь!), несмотря на то что были связаны с Британией рядом соглашений о континентальной блокаде России. Чопорные тевтонцы неожиданно закрыли глаза на вопиющее несоблюдение прописанных на бумаге договоренностей и очень «по-русски» разводили руками, когда грузооборот некоторых стратегических продуктов через порты Кёнигсберг и Мемель в одночасье утроился. Но наша элита не замечала всех этих знаков. Она упорно искала союзников среди угнетенных греков, сербов, болгар, кочевых племен Средней Азии. Отплатят «братушки» чуть позже, когда наступит август 1914 года. А Средняя Азия «воздаст сторицей» в 1989–1992-м!

Парижский мирный договор 1856 года полностью изменил международную обстановку в Европе, уничтожив систему, покоившуюся на Венских трактатах 1815-го, которые подписывала Россия-победительница. «Верховенство в Европе перешло из Петербурга в Париж», — удовлетворенно резюмировал Фридрих Энгельс[92]. Положение России было сравнимо с положением Германии в 1918 году. Россия получила свой «Версаль». Так, согласно требованиям договора, ей запрещалось строить крепости и иметь флот на Черном море (формально море объявлялось «демилитаризованной зоной», то есть Турции вроде бы тоже нельзя, однако не запрещалось иметь флоты в Мраморном и Средиземном морях), ее оттесняли от Дуная фактически к екатерининским границам, на 100 лет назад!

Помимо военного поражения и растерянности в обществе, правление Николая I имело еще одно серьезнейшее последствие — полное расстройство имперской финансовой системы. Россия потратила на войну 800 млн рублей (Британия — 76 млн фунтов). Для финансирования военных расходов правительству пришлось включить печатный станок, что привело к снижению серебряного покрытия кредитных билетов с 45 % в 1853 году до 19 % в 1858-м, то есть фактически более чем к двукратному обесцениванию рубля. Снова выйти на бездефицитный госбюджет Россия смогла только в 1870 году (через 14 лет после окончания войны). А установить стабильный курс рубля к золоту и восстановить его международную конвертацию удалось лишь в 1897 году в ходе денежной реформы Витте, когда до 1917-го оставалось 20 лет.

Не будет преувеличением сказать, что в результате Восточной войны Россия частично утратила свою независимость.

Многие современники отмечают любовь императора «ко всему русскому». Именно во времена Николая I при дворе входит в привычку говорить по-русски («Даже с женщинами!» — восхищенно пишет в своем дневнике камер-фрейлина графиня Антонина Блудова, что, по ее мнению, было «дотоле неслыханным делом»).

Тут мы имеем еще один замечательный образчик романовского «агитпропа». Русский язык уже почти 100 лет как язык науки, благодаря «немцу» — Ломоносову. С тех же пор образованной публике известны Сумароков и Тредиаковский. Литературное наследие Гавриила Державина — девять толстенных, почти тысячестраничных томов. Золотой век русской поэзии — свершившийся факт. Грибоедов к тому времени уже был принесен в жертву «восточному вопросу», значит, все, чем он прославил русскую словесность, уже создано. Пушкин достиг всероссийской известности. Творят Жуковский, Гоголь, Баратынский… А при дворе только «входит в привычку» (!) говорить на языке родной страны. Если это не колониальные порядки, то что тогда, скажите, колониальные порядки?!

Николай I скончался внезапно 18 февраля 1855 года. А поскольку российское общество уже настолько привыкло к тому, что скоропостижная смерть государя просто никак не может быть случайностью, что тотчас начали циркулировать слухи о его отравлении (якобы яд царю дал придворный лекарь — дело врачей-убийц, бета-версия!) или даже… о самоубийстве. По официальной версии, Император Всероссийский умер от воспаления легких, подхваченного во время очередного парада. Воистину сама судьба поглумилась над самодержцем — устроить парад по поводу сокрушительного военного поражения и быть «смертельно раненным» инфлюэнцей! Чем не иллюстрация к строкам Федора Тютчева (1855):

Не богу ты служил и не России,Служил лишь суете своей,И все дела твои, и добрые и злые, —Все было ложь в тебе, все призраки пустые:Ты был не царь, а лицедей.

Кто-кто, а Федор Иванович малую толику в европейской политике смыслил.

Уже 24 марта 1855 года увидела свет книга графа Дмитрия Блудова, отца упомянутой придворной, большого друга и сподвижника Карамзина, «Последние часы жизни императора Николая Первого»[93]. В книге полностью отрицалась возможность самоубийства императора «как достойного члена Церкви Христовой». Судя по тому, что между событием и выходом книги прошло чуть больше месяца, а это и при современных технологиях (компьютерной верстке, фотоформах и пр.) рекордный срок, какие-то причины поскорее выдать в массы «позолоченную» официальную версию и закрыть дискуссию все-таки были.

Смешно, но его наследник Александр II (Освободитель) погиб через роковой для династии срок — 25 лет, причем, как и добрая половина Романовых, в результате политического покушения[94]. (У Николая получается почти 30 лет на троне. Видимо, «закручивание гаек» дало возможность просидеть на нем чуть дольше.) Таким образом, за без малого сотню лет мы не имеем ни одного Романова, включая Александра III, смерть которого не вызвала бы как минимум обоснованных сомнений в ее естественных причинах. Хотели Рим? Рим и получился.

Назад, в будущее!

У всех народов историю заменяет басня, пока философия не просвещает людей; и когда наконец она является среди этого мрака, она находит умы, столь ослепленные вековыми заблуждениями, что ей с трудом удается вразумить их; она находит церемонии, явления, памятники, воздвигнутые для того, чтобы подтверждать ложь.

Никогда не выживет тот народ, который принимает трактовку своей истории со слов соседа.

XX и особенно XXI век — века коммуникаций. Лицо времени определяет форма подачи информации в новостях. Мы слышим «От советского информбюро», произнесенное характерным голосом Левитана, — и уже не надо пояснять, о какой эпохе идет речь. Мы видим «Лебединое озеро» на экране черно-белого телевизора «Темп», и также весь комплекс ассоциаций улавливается достаточно четко.

За рубежом феномен массовых коммуникаций пристально изучается. Причем изучается не в последнюю очередь как инструмент административного управления. Ряд крупных специалистов, в частности директор Центра глобальных исследований связи (CGCs) Пенсильванского университета Монро Прайс, склонны даже национальную идентичность в условиях глобального информационного и постинформационного развития определять через систему национальных «кодов», «идей», «мифов», транслируемых национальными СМИ: «Внутри государства национальная идентичность состоит из набора идей, мифов и установок, используемых господствующей группой или коалицией для удержания власти (и, разумеется, другими группами для оспаривания или достижения власти). Правительства могут конкурировать на своем внутреннем рынке лояльности путем выдвижения внутренне контролируемой идеи национальной идентичности, что они почти всегда и делают. На правильно функционирующем рынке правительство… взаимодействует с другими группами интересов в диалогическом развитии обычаев, определении стандартов и построении целесообразных ограничений или табу»[95].

Ключевое внимание уделяет национальной мифологии английский философ и социальный антрополог Эрнест Андре Геллнер[96].

В начале этой книги мы договорились, что идеи, высказываемые в ней, по большей части будут носить характер гипотез. Позволю себе выдвинуть гипотезу уже в отношении современности: здесь вроде бы и источники есть, и раскопок проводить не надо, однако причины и следствия так перепутаны, «культурные слои» так перемешаны, находки похоронены под таким ворохом информационного мусора, что до истины добраться ничуть не проще, чем до погребальной камеры Гнёздовского кургана.