Николай Некрасов и Авдотья Панаева. Смуглая муза поэта - Елена Ивановна Майорова

изначально способную на чистые и бескорыстные поступки. Любская, тоже сирота, как и Полинька, тоже столкнувшаяся с самых юных дней с безразличием и жестокостью, она, в отличие от идеальной героини «Трех сторон света», сознательно не стала сохранять свою чистоту и невинность, а, напротив, научилась играть по правилам своих угнетателей. Нравственному падению Любской предшествует ее вынужденное знакомство с профессиями актрисы и гувернантки, требующими образования и таланта и вместе с тем обрекающими на зависимость от нанимателей и меценатов.

Прямая противоположность бывшей актрисы – Люба, дочь цыганки, выросшая у берегов Мертвого озера, на лоне природы, в окружении себе подобных. Люба не испытала растлевающего воздействия сословного общества и осталась наивной «дикаркой», сохранившей прирожденную чистоту. Этим и обусловлена и трагическая развязка: не выдержав вероломства Тавровского, Люба бросается в Мертвое озеро.

Но в финале романа для создания оптимистичного настроения изображается воссоздание целостности семьи и обретение родового гнезда. Жизнеутверждающий финал, необходимый и обещанный, состоялся, хотя мало что в повествовании его сулило.

Вопрос о доле авторского участия Некрасова и Панаевой в романе трудно решить с достаточной точностью: рукописи произведения не найдены; в сохранившейся переписке «Мертвое озеро» – в период его писания – ни прямо, ни косвенно не упоминается.

Известно устное высказывание Панаевой о работе над «Мертвым озером» в записи А.М. Скабичевского. Оно сводится к утверждению, будто Некрасову в этом романе «принадлежит… лишь один сюжет, в составлении которого он принимал участие вместе с г-жой Панаевой, и много что две-три главы. А затем Некрасов захворал, слег в постель и решительно отказался продолжать роман. Таким образом, «Мертвое озеро» почти всецело принадлежит перу г-жи Панаевой». Об этом говорит и тот факт, что по выходе книги в свет авторами были указаны «Н.Н. Станицкий (на первом месте) и Н.А. Некрасов».

С точки зрения советской критики, само название произведения – отображение состояния русского общества в 50-е годы XIX века; поэт-гражданин – основной автор романа; все, что заслуживает одобрения, – это его узнаваемое творчество. Все, что портит произведение, – включения неопытной Авдотьи Яковлевны.

Однако в главах романа, изображающих театральную жизнь, встречаются явные – иногда текстуальные – переклички с позднейшими воспоминаниями Панаевой. Слабо верится в то, что все эти тонкости мог сообщить Некрасов, хотя ему тоже не был чужд «мир кулис», но совсем с другой стороны.

Лица и обстановка богатой дворянской усадьбы – картины детства И.И. Панаева – перешли на страницы романа, хотя и в несколько измененном виде. Светская тема, в частности описание быта и нравов барского особняка, принадлежащего старой аристократке, – предмет, далекий от непосредственных наблюдений как Авдотьи, так и Некрасова. Не исключено, что отзывчивый Иван Иванович помогал жене, которая «зашивалась», крутясь между редакционной работой, хозяйством и написанием романа.

Известный критик того времени под псевдонимом И.П. просто уничтожил «Мертвое озеро». Он указывал на незначительность содержания, длинноты, пропуски, карикатурные образы, отсутствие слога и неряшливость языка, причем относил эти изъяны на счет обоих авторов – «равномощных поэтов». Однако «один из сочинителей», по мнению И.П., «в особенном разладе со вкусом и русским языком». Речь шла, по-видимому, о Некрасове как о более известном (по сравнению со Станицким) представителе «натуральной школы».

Доброжелательные читатели одобряли произведение, хотя единодушно отмечали некоторые недостатки. Роман не линеен, разбегается в сторону интересными побочными сюжетными линиями и персонажами – может быть, он даже перенасыщен героями и событиями. Кажется, что авторы выкладывали на бумагу все занимательное, что в какой-то момент приходило им в голову. Поэтому какие-то перипетии повествования обрывались на полуслове или просто забывались. Оставались вопросы, на которые авторы так и не дали ответа. В романе присутствовала определенная мистика, темная дымка загадки, но развития это направление не получило.

И все-таки «Мертвое озеро» понравилось читателям – для чего роман, собственно, и писался. Вероятно, успех этого объемного многопланового произведения окончательно убедил молодую женщину в ее писательских способностях и придал ей уверенность в своих творческих возможностях.

Дело об огаревском наследстве

Отношения Панаевой и Некрасова являлись любовными в той же мере, как и деловыми. Они начались на фоне стремления сделать «Современник» крупнейшим изданием России, продолжались в процессе совместной творческой и деловой деятельности, крепли в преодолении возникающих трудностей. Но случались события, ставившие под удар их любовь. Одним из них стало дело об огаревском наследстве.

В 1846 году Марья Львовна Огарева, урожденная Рославлева, затеялa против супруга своего Николая Платоновича сутяжнический процесс.

Это было несправедливо и даже подло, что очевидно из предыстории этого дела.

Николай Огарев (1813–1877), родственник и лучший друг Герцена[14], борец за русскую свободу и счастье человечества, «принадлежал к тем мягким, кротким, созерцательным и вместе чувственным натурам, которых обыкновенно называют поэтическими. Такие натуры совершенно не способны к жизни практической, деятельной. Без постороннего влияния, оставленные самим себе, некоторые из них удовлетворяются отвлеченным миром фантазий, в который погружаются с каким-то апатическим наслаждением, и киснут в этих фантазиях, другие просто погрязают безвыходно в чувственных наслаждениях… Огарев с ранних лет дружески сошелся с Искандером, который не допустил его ни до того, ни до другого. Огарев развил в себе под его энергическим влиянием те убеждения, которые поддерживали его во всех переворотах его бурной жизни и осмыслили его существование. Что-то необыкновенно симпатическое и задушевное было во всей его фигуре, в его медленных и тихих движениях, в его постоянно задумчивых глазах, в его тихом, едва слышном голосе, походившем более на шепот больного. Недаром Искандер, Грановский и многие из наших приятелей любили его с какою-то нежностью…». Так поэтически, с любовью характеризовал друга искренне привязанный к нему И.И. Панаев.

Николай Огарев, юноша влюбчивый и мягкосердечный, познакомился с будущей женой, дочерью обнищавшего, сильно пьющего саратовского помещика и племянницей губернатора Панчулидзева в Пензе. Туда – к месту жительства отца – он был сослан царским правительством за мятежное вольнодумие. Горячее взаимное чувство вспыхнуло сразу же. В апреле 1836 года они обвенчались в пензенской соборной церкви. Марью Львовну замуж выдавал ее дядя, один из столпов казнокрадства и произвола. Он покровительствовал своим племянницам Марье и Софье и приветствовал брак старшей с богатым и знатным, хотя и заблуждавшимся по молодости лет ссыльным.

Огарев вскоре после женитьбы получил в наследство от отца огромное – почти миллионное состояние. В Пензенской губернии (а может быть, и во всей России) не было более богатого помещика, чем его неожиданно скончавшийся отец. И сын-«революционист» тут же (да еще с передачей крестьянам всей земли и прощением немалых долгов!) отпустил на волю почти две тысячи душ крепостных. Полмиллиона рублей из отцовского состояния Николай Платонович тогда же передал жене, просившей обеспечить ее на случай непредвиденных обстоятельств – например, его