Газета Завтра 342 (25 2000) - Газета Завтра Газета

Это же слова Распутина: "Сразу после Гражданской войны появились Шолохов, Леонов, Булгаков, Платонов, талант молодого Есенина возрос до гениальности".

О значимости литературы советского времени писали и наши нобелевские лауреаты Александр Солженицын и Иосиф Бродский. Но и не будем забывать, как с русской национальной литературой в годы советской власти постоянно боролись агитпропы всех уровней, передав эту эстафету борьбы уже антисоветскому режиму. Разве не знает Владимир Бушин, откуда взялся в КГБ главный идеологический куратор Филипп Бобков, и не стирал ли он с лица земли корни национальной русской культуры, так же, как это делают его нынешние коллеги в империи "Мост"? Да и главный цензор художественной литературы Солодин до недавнего времени в ельцинском министерстве печати выкорчевывал все патриотические издания, и главной мечтой его было — закрыть газету "Завтра"…

А вот Александр Исаевич Солженицын, не в пример бывшим идеологическим работникам ЦК, возглавившим ныне почти все яро-антикоммунистические движения и издания, сегодня гораздо спокойнее и объективнее оценивает все, сделанное русским народом и в годы войны, и в послевоенный период. Конечно, жаль, что в былые годы возникла эта писательская распря между Шолоховым и Солженицыным. Бывало такое между Толстым и Тургеневым, между Маяковским и Есениным. Но умело воспользовались распрей вечные мировые интриганы, превратили личную неприязнь в общественное противостояние. Я только рад, что сейчас постепенно признает Солженицын свою неправоту: "В том, что "Тихий Дон" — великая книга, я никогда не сомневался. Пусть разбираются те, кому нужно. Не я эту проблему придумал (Вот бы и сказать Александру Исаевичу, кто же придумал и раздул проблему до мирового уровня. — В.Б.)… Мое мнение об этом вообще третично…"

Может быть, это скрытый ответ Солженицына на "Открытое письмо" Валентина Осипова, опубликованное в "Независимой газете"? По крайней мере, речь идет скорее о сближении позиций, и даже об осторожном признании своей ошибки, о "третичности", малозначительности своего былого мнения об авторстве Шолохова. В ответ мы получаем бушинскую непримиримость. Возникает ощущение, что Владимир Бушин на самом деле именно в обстановке разрухи, тотального кризиса потому и не печалится и не отчаивается, а чувствует себя превосходно, ибо он расцветает только в атмосфере противостояния. Если в стране обстановка будет улучшаться, то где брать темы для памфлетов?

Не нравится Владимиру Бушину и распутинское неприятие атеизма. А уж то, что "мрачное время безбожия" рано или поздно должно было привести к нынешней разрухе в душах людей, признает ныне и Геннадий Зюганов. Увы — это и был печальный человеческий и национальный фактор. В советскую экономическую, политическую и даже философскую доктрину, плоха она или хороша, совсем не входил обязательный атеизм, это начинал понимать Сталин, реабилитируя церковь. Что было бы, соединись в послевоенный период социальная идея с христианской — остается только фантазировать. Но такого тотального обвала духовности, который произошел в России, точно бы не было.

Владимир Бушин пишет, что "талант Солженицына уничтожила антисоветская злоба". Но вот злобы-то этой за последние годы в последних работах Солженицына все меньше и меньше, а самого Бушина злоба, по-моему, все более распирает. Отчего бы это? И как повлияет злоба на его талант публициста?

Я слежу за литературным и культурным пространством сегодняшней России не меньше, чем Владимир Бушин. И ясно вижу, что у самой молодой поросли русской культуры отнюдь не потеряны ни национальные, ни православные корни. Может быть, поэтому отсутствует у меня пессимизм, подобный распутинскому. Ушли навсегда близкие Распутину формы национальной жизни, но появились другие. Не такие уж чуждые русскому менталитету. Петр I уничтожил куда больше и тотальнее всю старорусскую национальную жизнь. И что — умерла Россия? А Никон что понаделал? Почитайте личутинский "Раскол"… И вновь оживают русские характеры. Приходят они и сегодня в самую молодую культуру. Откуда взялся православный пафос у Ивана Охлобыстина или Константина Кинчева? Почему не хотят забывать о русских корнях авторы молодого русского кино? Тот же Балабанов с его "Братом", Луцик с "Окраиной", Рогожкин с добродушными "ментами"?

Главное, есть уже у народа желание выдюжить. Отсюда такая массовая поддержка державных идей Путина. Значит, все-таки выплывем к новым русским берегам? И распутинскую Матеру с собой возьмем. И солженицынский матренин двор. И все лучшее, что создавалось на века под тем самым красным знаменем. Вопреки ли ему, или благодаря ему — в будущем это окажется не столь важным.

Пусть спорят уходящие в прошлое белые и красные ортодоксы (надеюсь, эти споры будут происходить не в тюремных камерах для проигравших), ни царской империи, ни советского строя уже не будет, но и в новые формы будущей государственности с неизбежностью впитается русская национальная жизнь.

Хочу и Валентина Распутина успокоить, уверен, не истает русская льдина хотя бы потому, что впереди нас ждет не гнилая оттепель, а русский мороз.

И потом. Это нам, плывущим на льдине уже десять лет в жаркие моря, страшно показалось, что льдина наша истает, мы же сами дна у нашей льдины русской государственности не видим. А если не льдина под нами, а айсберг? Пусть кромки рушатся, но какая мощь под водой?! Там же глубина веков, традиций, там глубина нашей Православной Веры. Любой "Титаник" расколется о наш айсберг. Любой красивый заморский лайнер. Так что давайте без паники уверенно плыть к новым берегам новой русской мощной государственности.

Александр Дугин ОШЫМ ОШЫМ

В поезде “Москва-Казань” я был насторожен. Спутник в купе на четырех был один. Но я ему почему-то не доверял. Ему было за шестьдесят. На вид совершенно безобиден. Он переодевал штаны, широко распахнув дверцы купе. Крайне корректный и тихий тип. Молчаливо-вежливый. У таких с собой скромный бутерброд с белым хлебом - ни водки, ни жареной куриной ноги. Но пожилым доверять нельзя. Они столько видели в жизни, что никто не поручится за их психику... Я интуитивно всегда полагал, что пенсионеры опасны. Очень, очень опасны. Кто знает, до чего они додумались за столько лет...

Однажды я уже ехал в купе с вежливым пенсионером. Я лежал на второй полке, внизу лежала женская половина супружеской пары, вверху, наравне со мной, - мужская. А внизу, наравне с женской, - пенсионер. То ли был он смертельно пьян (но вида не подавал - не мудрено за столько лет научиться), то ли он был латентный маньяк (что не так редко, не так редко...), то ли еще что. Но он, уснув (а мы - остальные - полууснув), бормотал что-то про какие-то счета... Потом завизжала девушка. Пожилой сумасшедший бухгалтер принял ее - наравне с ним лежащее тело - за нечто, проникшее в ткань его сумеречного мышления.

"Витя, ой Витя-я-я-я...!!! Смотри, что он со мной делает!"

Я попытался сквозь неприятный тяжелый колесный сон представить, что именно. Но на ум приходила только общественная столовая. Парень свесился с полки и лениво ткнул в простынную кучу на нижней полке: "Спи, гад". Пенсионер пробормотал какое-то сонное слово, похожее на "извините", сказанное на суахили, и временно ушел внутрь себя. Но его онейрические источения полнили собой купе на четырех и мешали мне думать о своем собственном мраке...

…"Гадкий дед", вертелось у меня в голове. "Опасный дед". Опасен был тем, что за годы в его запахнутую душу просочились множественные фрагментарные осколки, разрозненность видений, запутанных душных желаний, темно-желтых умственных туш, страшных тем. И они никак друг с другом не соединятся.. Ужас гнусной души молодого свеж. Ужас пожилых - закисает. Он пассивнее и невнятнее, но более ядовит... Действительно, "опасный дед".

Этот, из поезда “Москва-Казань”, был тоже опасен, хотя виду не показывал… Самым подозрительным был его храп. Храпят только больные, неприятные люди, совершенно не следящие за собой. Когда они спят, то думают, суки, только о себе. Думать надо о чем-то другом.

Я все-таки уснул, решив не погружаться в сон глубоко, и краем сознания следить за спутником, дверью, запором, костюмом на плечиках, из которого я заблаговременно вынул кошелек и ключи, спрятав под подушкой. Но мне все же казалось, что и костюму угрожает опасность, никогда не знаешь наверняка. Короче, я уснул. В купе сквозь прищуренные спящие веки мои был виден мрак. Он структурировал мои сны, грань была стерта. Каждый рывок колес "Москвы-Казани" выкидывал меня в яму. Я вздрагивал и бросал полуоткрытый взгляд на костюм. На пожилого я смотреть опасался.