Рваные валенки мадам Помпадур - Дарья Донцова

– Природа отдыхает на детях гениев, – продолжал он, – мне не достался талант отца, я увлекся археологией. И, похоже, скоро сам стану мумией. М-да. Знаете, люди считают, что на пороге смерти человек думает о душе, но меня мучают сугубо материалистические мысли. Кому достанется родительская квартира? Давайте забудем о том, в какую сумму она оценивается риелторами.

– Восемь комнат в доме сталинской постройки с видом на Кремль потянут на многие миллионы евро, – предположила я.

– Верно, – согласился Бутров, – но зачем они мне? К гробу багажник не приделаешь, на тот свет сберкнижку не прихватишь. И меня мучает не финансовый вопрос, а исчезновение памяти. Не останется людей, которые знают, что вот в этом шкафу стоит прижизненное издание Пушкина «Сказки о царе Салтане». Я помню, как отец сажал меня на диван, доставал книгу и читал про белочку, которая грызет орешки с золотыми скорлупками и изумрудными ядрами. Понимаете? Том попадет в чужие руки, память о родителях умрет окончательно. Разнесутся по разным местам фигурки из белого бисквита, которые собрала мама, Третьяковка заберет картины, спрячет в запасник. Деньги ничто – память все. Папа перед кончиной сказал: «Мы повторяемся в детях – вот оно, наше истинное бессмертие; имея сына, я умираю спокойно». Увы, мне такой фразы не произнести. Простите великодушно, я заболтался. Слушаю вас, милая Танечка. По телефону вы предупредили, что посланы Любашей Добровой и хотите сообщить некую новость. Надеюсь, хорошую, я устал от оплеух. Но, простите, не понимаю, почему Люба прибегла к помощи посредника. Она вполне может сама мне все сказать, мы дружим не один год, между нами полнейшее доверие.

– У вас есть дочь, – выпалила я и испугалась.

Ну, Танюша, ты действуешь с деликатностью танцующего носорога. Разве можно так огорошить человека?

– Простите, любезная, – вздрогнул Алексей Николаевич. – Я не понял! Дочь? Чья?

Я перевела дух и постаралась как можно более подробно ввести археолога в курс дела.

В кабинете Бутрова я провела много времени. Профессор, бегая по комнате, заставлял меня повторять и повторять рассказ, потом закричал:

– Девочка больна! А я богат! Имею счет в банке! После смерти жены я не тратил гонорары от иностранных издательств! Готов оплатить Наденьке необходимое лечение. Боже! Боже! Я многократно видел девочку! Любочка частенько приводила ее на работу! Всегда считал ее дочь очаровательным ребенком! Но я и помыслить не мог! Надюша очень хорошо воспитана! Знаете, я один раз столкнулся с матерью мужа Любы и, помнится, испытал шок.

Алексей Николаевич замер, потом продолжил:

– Музею исполнилось сорок лет, мы устроили грандиознейший праздник, пригласили членов семей. Любочка привела Наденьку и свою свекровь, Анну Егоровну. Старуха мне не понравилась: мрачная, суровая, настоящая Кабаниха. К тому же еще и плохо воспитанная!

Профессор сел в кресло и вытянул ноги.

– У меня небольшой дефект ступни, не могу носить узкую кожаную обувь. Но в праздник пришлось отказаться от удобных замшевых мокасин.

Я изобразила на лице внимание. Моя задача выполнена, Бутров теперь знает, что у него есть дочь, можно уходить. Но удалиться, не дав Алексею Николаевичу выговориться, показалось мне неприличным. Я решила дождаться удобного момента и откланяться, а профессор все не мог остановиться.

Посреди праздника у него нестерпимо заломило ногу. Алексей Николаевич решил наплевать на приличия и пошел в свой кабинет, где в шкафу стояли любимые, хорошо разношенные мокасины.

Гости шумели в конференц-зале, Бутров на глазах у всех шел с улыбкой, но, едва свернул в коридор, куда не заглядывали посторонние, на лице его возникла гримаса боли, и он сбросил обувь, двинулся в свой кабинет в носках, держа ботинки в руках. Прихрамывая, Алексей Николаевич добрался до кабинета, схватился за ручку двери и услышал противный голос:

– В вашем музее принято разгуливать босиком?

Профессор обернулся и увидел Анну Егоровну, свекровь Любы.

От смущения и неожиданности ученый сказал правду:

– Палец на ноге выкручивает, нет сил терпеть.

– Давайте посмотрю, – предложила пожилая дама и, видя откровенное изумление на лице заведующего отделом, уточнила: – Я врач, правда не ортопед, но вдруг чего посоветую.

– Спасибо, – поспешил отказаться профессор. – Я знаю корень проблемы. На одном из пальцев левой ступни у меня отсутствует серединный сустав. Генетическая аномалия. С ней ничего поделать нельзя. Не надо модничать, и не будет беды. Мне следовало с утра надеть, как обычно, мокасины, а не разгуливать франтом в лаковых туфлях. Сейчас сменю обувь, и боль утихнет.

Бутров наивно полагал, что после его слов Анна Егоровна уйдет, но старуха повела себя крайне нагло.

– Сустав? – воскликнула она, без приглашения следуя за Бутровым в его кабинет. – Интересно. Садитесь на стул, снимайте носок!

Алексей Николаевич всегда теряется, столкнувшись с человеком, который ведет себя, словно боевая машина пехоты на лужайке с маргаритками. Анна Егоровна воспользовалась его замешательством, буквально стянула с него носок, без всякой брезгливости ощупала палец и сказала оторопевшему профессору:

– Действительно. В вашей беде повинна генетика. Кто в семье страдал похожей аномалией?

– Мама, – обронил археолог.

– М-да, оригинально, – заявила Анна Егоровна и ушла, так ничего и не посоветовав.

Глава 17

– Представляете культурный уровень дамы? – запоздало возмущался сейчас Алексей Николаевич. – Я пожалел Любочку, с такой свекровью сложно договориться. И потом удивился, как ей удалось победить в девочке генетику Анны Егоровны. К сожалению, хамство живуче, его не вытравить из ребенка, у которого мерзкая бабка. Уж извините за признание, но я испытал облегчение, узнав после праздника, что Анна Егоровна скончалась.

Я почему-то ощутила беспокойство.

– Мне казалось, что Анна Егоровна была милой. И Люба уверяла, будто свекровь дружила с ее мамой. Поэтому и состоялся брак Казаковой. Матери чуть ли не силой поженили детей.

Алексей Николаевич хмыкнул:

– Ну на словах Анна была слаще патоки. Безостановочно твердила: «Ах, мой внучек, он так заболел». Вот только вскоре Любе стало понятно: бабушка решила использовать трагическую ситуацию с внучком, чтобы получить от окружающих огромную дозу сочувствия и сострадания. Люба внешне держалась спокойно, на второй день после похорон Сережи вышла на работу, а когда я сказал ей: «Ступай домой, нет необходимости здесь торчать!» – она ответила: «Жизнь должна продолжаться. У меня есть Надюша и Ваня, на руках Анна Егоровна. У нас за всех бабушка скорбит».

И рассказала мне о поведении старухи, но в курсе был лишь я. Люба пресекла все попытки коллег выказать ей сочувствие, она молча выслушивала фразу «Прими соболезнования» и отвечала:

– Благодарю, но давай не возвращаться к этой теме. Домашние проблемы надо оставлять в семье, незачем их тащить на работу, под каждой крышей свои мыши.

Кое-кто даже осудил ее, но Алексей Николаевич знал: Любаша хорохорится из последних сил. Бывшая любовница, ставшая лучшим другом, поддержала Бутрова, когда скоропостижно скончалась Галина. Поэтому профессор счел своим долгом подставить плечо Любе. По окончании рабочего дня Доброва шла в кабинет к заведующему, садилась на диван и выплакивалась от души. Она рассказывала Алексею, какие истерики ежедневно устраивает Анна Егоровна. Едва сын входил в дом, как мать начинала выть:

– Мальчик мой Сереженька! Не уберегли ребеночка! Не спасли! Не сохранили!

Иван Сергеевич менялся в лице, Наденьку бил озноб, а Люба тащила бабушке сердечные капли. Анна Егоровна демонстративно отпихивала руку невестки и орала:

– Ты виновата! Во время беременности работала! Дышала формалином или чем вы там свои мумии обрабатываете. От химии мальчик больным родился.

Представляете чувства Любы, которая дома не позволяла ни одной слезинке пролиться из глаз? Она не хотела пугать Надю и лишний раз волновать Ивана.

Заканчивался скандал обычно вызовом «Скорой помощи».

Алексей Николаевич покосился на меня:

– Понимаете, почему я не стал даже изображать скорбь, когда жестокая старуха ушла на тот свет?

– Когда скончалась Анна Егоровна? – уточнила я.

Бутров посмотрел на большой настенный календарь.

– Юбилей мы отмечали двенадцатого марта, а тринадцатого утром Люба позвонила и попросила:

– Можно, я сегодня пропущу службу? Анна Егоровна умерла.

Профессор тут же ответил:

– Ну конечно, не думай о работе. У нас же не мартеновский цех.

– Леша, – после небольшой паузы попросила Доброва, – ты не мог бы прийти на похороны? Ваня угодил с гипертоническим кризом в больницу, он очень любил мать и заработал, узнав о ее кончине, микроинсульт. Боюсь, процедура погребения будет жалкой. У свекрови осталась одна подруга, Эсфирь Мироновна Файфман, более никого нет. У гроба будем только мы с Надей. Не уверена, что Файфман придет, она чуть старше Анны Егоровны и, вероятно, не захочет лишних переживаний. Неприятно, когда на погребении никого нет.