Эгоист - Элизабет Вернер

— У своего отца — моего брата.

Джесси стояла, словно окаменев. Это открытие настолько шокировало ее, что в первый момент она не могла понять смысла слов. Только когда Густав спросил: «Так позволите ли вы мне теперь оправдаться?» — у нее в душе вспыхнул робкий огонек надежды. Она позволила Густаву взять ее руку, после чего он подвел ее к дивану и, усадив рядом, заговорил:

— Я должен покаяться перед вами, мисс Клиффорд, а для того чтобы все объяснить вам, мне необходимо коснуться далекого прошлого своего брата. Позже я расскажу все подробнее, теперь же вы должны узнать лишь то, что может оправдать меня.

Густав все еще нежно держал руку Джесси, и девушка вовсе не протестовала против этого. Она так давно страдала, что теперь с радостью схватилась за эту соломинку, подобно утопающему. Постепенно она начинала верить, что ее любовь может быть взаимной и что Густав найдет слова оправдания.

— Семейную жизнь моего брата нельзя назвать безоблачной. Франц перенес тяжелую психологическую травму, — начал Густав. — Его брак, который, на первый взгляд, сулил полное счастье, закончился ужасным открытием — изменой. Он оказался обманутым своей женой и ближайшим другом, и последствия этой катастрофы были таковы, что вместе с семьей он лишился и внешнего благополучия своей жизни. Он не пожелал, да и не мог далее оставаться на родине и отправился в Америку. Здесь его приняли ваши родители. Но он оставил в Германии дочь, тогда еще очень-очень маленькую, свое единственное дитя. В гневе и озлоблении против всего света он не желал признавать и ребенка; его дочь осталась у своей матери, которая, получив развод с моим братом, вступила в брак со своим возлюбленным.

Густав замолк на мгновение, чтобы перевести дыхание. Он так спешил доказать свою невиновность, что произнес длинную тираду на одном дыхании. Все время, пока он говорил, Джесси слушала его с напряженным вниманием, и с каждым новым словом на ее бледном и мокром от слез лице постепенно стал появляться румянец.

— Тогда я еще учился в университете, — продолжал он, — и не имел возможности вступиться за Фриду; все мои письма к брату оставались безрезультатными, но я не покидал свою маленькую племянницу. Глубоко печальна была жизнь бедняжки в семье, где она для всех являлась помехой. Отчим едва выносил ее, мать относилась к ней с полнейшим равнодушием, почти с отвращением, своим подрастающим сводным братьям и сестрам она была совершенно чужой и с каждым годом все сильнее и сильнее чувствовала свое одиночество. Как только я скопил достаточно собственных средств, я заявил о своих правах на эту девочку в качестве дяди и опекуна. Семья охотно признала за мной эти права, и я вырвал племянницу из нее. Я поместил ее в частную школу для девочек, и там она оставалась до смерти своей матери. Эта смерть нарушила ход событий — я решил, что пришло время дочери объясниться с отцом. Так родился рискованный план осады Франца Зандова. Согласитесь, грех было не воспользоваться шансом и не завоевать для нее доверие моего брата, вернув при этом все принадлежащие ей права.

— Так вот ради чего вы приехали сюда, в Америку? — тихо спросила Джесси.

— Да, только ради этого. Я уже раньше, в письмах, делал кое-какие попытки, но брат всегда отвечал мне суровым отказом. Он грозил прервать всякую переписку со мной, если я еще хоть раз коснусь этой темы. Тогда я возложил всю надежду на личное вмешательство Фриды. Однако выполнение этого плана казалось почти невозможным. Ведь не мог же я отпустить юную девушку одну в далекий путь за океан! А если бы она приехала со мной, то у брата тотчас бы возникли подозрения. По роковому совпадению в это время умер ваш отец, и у Франца появилась мысль о привлечении к делу нового компаньона — и он выбрал меня. При других обстоятельствах я, конечно, решительно отклонил бы предложение. Ради материальных выгод не смог бы я отказаться от отечества, профессии, независимости — словом, от всего того, что составляло смысл моей жизни. Однако теперь я увидел в том перст божий. Я сделал вид, что соглашаюсь на предложение брата, и поехал с Фридой в Америку. До поры до времени она оставалась в Нью-Йорке, я же нащупывал здесь почву, а потом под чужим именем ввел ее в отцовский дом. Все дальнейшее вы знаете. Когда истина открылась, пришлось выдержать еще последнее испытание. Разыгралась сцена, грозившая вернуть все на круги своя, но в конце концов в моем брате проснулось родительское чувство, и теперь он вместе со своей дочерью.

Джесси боялась шелохнуться и поднять глаза в течение всего рассказа, вырывавшего один за другим все шипы, ранее терзавшие ее душу. Ей казалось, что она сама только теперь начинает дышать полной грудью, освобождаясь от тяжелого гнета, как только спала мрачная завеса, столь долго скрывавшая «эгоиста».

— Да, мисс Клиффорд, о наследстве теперь и говорить нечего, — после небольшой паузы, с некоторой резкостью произнес Густав. — Хотя оно было предложено мне и к его достижению я приложил немало труда, но не для себя, а для настоящей, имеющей на него право наследницы. К сожалению, я также вынужден отказаться от чести стать компаньоном торгового дома Клиффордов. Вся редакция «Кельнской газеты» обязала меня торжественной клятвой вернуться к ним, как только окончится мой отпуск, да и, откровенно говоря, мне вовсе не по душе на долгое время посвятить себя «цифрописанию». Я снова возьмусь за свое старое ремесло, которое я вовсе не кинул так позорно, как вы упрекали меня. Ну, так как же: вы все еще считаете мою работу за конторским столом заслуживающей такого презрения, как говорили мне до сих пор?

Джесси взглянула на него смущенно, пристыженно, но на самом деле на душе ее было так светло и легко, что хотелось прыгать и смеяться.

— Я была несправедлива к вам, мистер Зандов, — согласилась она. — Правда, вы намеренно запутали меня и сами виноваты в этом, но... я прошу у вас прощения.

Она не могла протянуть Густаву руку, так как он, раз завладев ею, уже не выпускал; но теперь он наклонился и поцеловал ее руку. Джесси на этот раз не возражала.

— Дни, когда я вынужден был ждать этой минуты откровенного признания и лишал себя возможности объясниться с вами, показались мне бесконечно долгими, — сказал он, улыбаясь. — Неужели выдумаете, что я хотя бы час вынес снисходительно-повелительное обращение брата и ваше презрение, если бы не был уверен в том, что в конце концов услышу от вас просьбу о прощении?

— И Фрида действительно только ваша родственница? — спросила Джесси, сердце которой как раненая пташка судорожно билось о грудную клетку. — Вы не любите ее?

— Фрида — моя милая племянница, а я — ее глубокоуважаемый дядя, этим и исчерпываются наши взаимоотношения. Так как она теперь обрела своего отца, то и мое участие становится совершенно лишним: теперь у нее есть новый авторитет, «лицо, внушающее уважение», старшее над нею. Но раз уж мы заговорили о чувствах, то... мне нужно обратиться к вам еще с одним вопросом.