Медальон сюрреалиста - Алина Егорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Арина плакать не могла — слезы внезапно куда-то пропали. Осталась только тягучая, как болото, тоска и пустота в душе. Это так тяжело и нелепо, когда совсем недавно рядом с тобой был человек, а теперь его нет. Вообще нет! И его не будет больше никогда и нигде — ни рядом, ни на расстоянии.
Арина только теперь осознала, что все с самого начала делала неправильно. Ей нужно было расстаться с Аркадием раньше, еще тогда, когда он сделал ей предложение, ведь она понимала, что не любит его. Они не должны были сюда ехать вместе, и тогда Аркадий не оказался бы в том доме и не погиб бы. Так что в случившемся с ним несчастье виновата она.
После продолжительной бумажной волокиты Арине разрешили покинуть страну. Море мягко играло волнами в белых лучах вечернего солнца. Отдыхающие беззаботно нежились на пляже, на их лицах читалось умиротворение. Арина впервые после несчастья с женихом вышла на побережье — попрощаться с морем. В номере ее ждал собранный чемодан. Вещи Аркадия уже забрали. Сначала их осмотрела полиция, затем прибывший по поручению Александра Меньшикова его помощник. Сам Александр Тимофеевич собирался приехать позже. Он желал застать Арину на месте. Как догадалась девушка, чтобы ее четвертовать. Отец Аркадия позвонил ей в тот же день, когда узнал о гибели сына. Разговор был предельно коротким и жестким и сводился к требованию оставаться на месте.
Арина выслушала молча, поскольку ее мнение никого не интересовало и слова ей не давали. Несмотря на гнев Меньшикова, она собиралась действовать так, как считала нужным. Во-первых, у нее уже закончилось оплаченное время пребывания в отеле, во-вторых, у нее было с собой недостаточно денег, чтобы его продлить, и, в-третьих, Арина устала — она хотела домой. Устала от нервного напряжения, связанного с произошедшим и от «святого семейства» Меньшиковых, как она в последнее время стала про себя называть семью Аркадия. Ее нисколько не напугал грозный тон несостоявшегося свекра. Ей было жаль Александра Тимофеевича, жаль этого сильного, влиятельного человека, которому ничего не стоит сломать ее жизнь.
1965 г. Липки, Подмосковье
— Краля баская, видная, но не будет она Санчо доброй женой, не из наших она. Гаджо[4]. Кожа белая, нежная, сама избалованная и к работе не приученная.
— Все так, бибья Роза. Все так! Затем к тебе и пришла. Околдовала она касатика моего. Он что удумал-то! Из табора, говорит, уйду, лишь бы с нею быть. А как же я его отпущу, он у меня единственный сын!
— Твоя правда, Аделя. Не дело это, чтобы цыган уходил из табора.
— Ну так что мне делать? — Аделя с надеждой смотрела на спокойное лицо старой цыганки. Та как ни в чем не бывало продолжала грызть семечки, сплевывая шелуху под ноги.
— А ну, кыш! Малым дай поклевати! — прикрикнула она на голубя, нацелившегося на семечки, предназначенные воробьям.
— Все есть хотят, — заметила Аделя.
— Твоя правда, Аделя, — опять согласилась Роза, она выбрала самую крупную семечку и сунула ее в рот. — В страсти той есть колдовство. А потому отсушить заколдованное сердце непросто.
— Что ты хочешь, бибья Роза? Я все сделаю, все отдам, только отсуши его!
— Цену пока не спрашивай, сочтемся позже. Тут трудность вот в чем, — прошамкала она с набитым ртом. Аделя нетерпеливо ждала. — Может случиться неладное. Отсушенное сердце — дурное сердце. Наворотит сын делов — станешь локти кусать, да будет поздно.
— Да пусть, пусть! Он и так наворотил — дальше некуда! Ты только отсуши его от этой городской, а я уж с сыночком с моим дальше слажу.
— Хорошо подумай, Аделя! Беда может случиться. Ведь тут не обошлось без медальона? — старая цыганка заглянула в глаза Адели так, что та оцепенела.
— Я не знаю, — промямлила она.
— Я знаю! Твой муж Марко отдал медальон Санчо, а Санчо — этой девке. Медальон колдовскую силу имеет. Он убирает преграды в делах сердечных. Оттого городская цаца стала такой сговорчивой, за цыганом пошла. Если бы не медальон, она в сторону Санчо и не глянула бы!
— Уж ты не права, бибья Роза! Мой Санчо всем пригож, любая цыганка за него пойдет.
— Цыганка пойдет, а городская краля — нет. Будем отсушивать? — рыкнула Роза.
— Да! — отчаянно согласилась Аделя.
— Тогда раздобудь волос его зазнобы, принеси его мне и нож Санчо прихвати. Потом скажу, что делать дальше.
Аделя шла и думала о Марко, отце Санчо. Она думала о том, как девятнадцать лет назад они с ним впервые встретились глазами, как сразу же их закружила страсть. Она была самой красивой цыганкой в таборе. Отец с братьями выступали на ярмарках, а она плясала и пела звонким голосом. Люди щедро одаривали ее за задор и красоту, и часто знатные мужчины обращали на нее внимание, даже сватались — до того была хороша юная Аделя! Но отец не хотел ее отпускать из табора и ни за какие богатства не давал сватам добро. За цыгана пойдет и в таборе будет в золоте купаться! С золотом отец не угадал, а насчет цыгана был прав — с Марко Аделя жила не то чтобы небогато — на хлеб хватало, зато все годы прошли в любви и согласии.
Однажды Марко показал ей медальон, сказал, что он непростой — наделен колдовской силой. Если кто сердцу мил и он из другого сословия — богатый или из благородных, — то помехи не будет. Медальон словно ставит обоих на одну ступеньку и всякую пропасть в достатке, происхождении, уме, красоте, таланте — во всем стирает. Остаются только две души, две сущности — мужская и женская. Все так, как сказала бибья Роза.
Аделя тогда спросила Марко, почему он выбрал ее, простую цыганку, а не какую-нибудь королевишну. Ведь он мог покорить сердце любой барышни, даже самой знатной и распрекрасной, раз у него колдовской медальон есть. Марко подхватил ее на руки, нежно поцеловал и воскликнул: ты — моя королевишна!
Аделя не знала, верить ли в силу медальона или нет. Она знала одно: своего Марко она и так полюбила бы — уж такой он у нее хороший и заботливый, так ее любит! А какие у него кудри, какие глаза! В этих глазах можно утонуть, так бы и смотрела в них всю жизнь. Только год уже как Марко нет. Аделя по мужу так тосковала, что хотела сама за ним уйти. Задержалась из-за сына, Санчо теперь для нее все: и свет в окошке, и целый мир.
* * *Тонкая, с хорошо развитой мускулатурой темноволосая девушка с большой спортивной сумкой на плече и с расшитым жемчужным бисером клатчем в руке упругой походкой спускалась по винтовой лестнице особняка Меньшиковых. Внизу горничная Марьяна опрыскивала водой широкие листья монстеры. При виде Арины горничная подняла на нее глаза. С Марьяной они практически не общались, горничная обычно работала в тех помещениях, где Арина появлялась редко. Арина не относилась к тем людям, которые без разбора заводят знакомства с целью скоротать время за болтовней. В обществе неблизких людей она обычно говорила мало и по делу, вместо приветствия часто обходилась сдержанной улыбкой и кивком головы. Марьяна же поболтать любила, и, возможно, поэтому ей не нравилась немногословная Арина, с которой даже словом было нельзя перекинуться. То обстоятельство, что Арина гостья, горничную ничуть не смущало — Анна Борисовна вообще хозяйка, но с ней иногда можно запросто потрещать о том о сем. Несмотря на то что говорила в основном Хася, Марьяна считала такое общение дружеской беседой.
Не успела Арина сойти со ступеней, как за спиной послышались торопливые шаги. Ариадна обернулась — со второго этажа спускалась Светлана Ивановна.
— Аринушка! Уже уезжаешь?! Как жаль! И попрощаться не зашла, — посетовала женщина с искренним сожалением на лице.
Ариадна не собиралась афишировать собственный отъезд, только попрощалась с Меньшиковой и сочла, что этого вполне достаточно. Оказывается, к ней здесь прониклись теплыми чувствами, да еще и обращаются ласково — Аринушка. Что же, приятно, хоть и неожиданно. Обычно старшая горничная смотрела на нее свысока и, как ей казалось, недолюбливала.
Девушка отстранилась, пропуская фактурную Светлану Ивановну. Горничная душевно заграбастала ее в объятия, так, что у Ариадны из рук выпал клатч. Оттуда выкатились цилиндрический тюбик помады, карманное зеркало и прочая мелочь. В этой куче вещей обнаружились подвески от большой хрустальной люстры из спальни Аркадия.
— Как неловко! — ахнула Светлана Ивановна. — Сейчас я помогу все собрать.
Несмотря на свои габариты и уже немолодой возраст, женщина ринулась подбирать вещи.
— Что вы, не надо, я сама! — едва успела произнести Арина, но Светлана Ивановна ее опередила. Она сложила помаду и зеркало в клатч Арины и замерла с подвесками в руках, на ее лице застыло изумление.