На дальних подступах - Сергей Кабанов

В августе в Курессааре собралась многотысячная демонстрация. Автобусы по острову не ходили; на подводах, повозках и на попутных грузовиках приехали жители многих деревень. Площадь, где состоялся митинг по случаю образования ЭССР, была запружена народом.

Шествие направилось с площади по Ромассаарской улице к пристани. Оказалось, что там находится огромная братская могила расстрелянных в 1919 году участников сааремааского восстания трудящихся, участником которого был и Александр Муй. Сотни восставших были убиты карателями на улицах, 250 человек расстреляны по приговору военно-полевого суда. Вот какому «освободителю» эстонского народа был поставлен тот памятник в парке — меченосец, показанный мне когда-то полковником Нормаком.

У братской могилы плакали родственники расстрелянных. Они пошли к этому «памятнику» и разнесли его на куски.

Эстонцы тут же привели в порядок братскую могилу, и это место стало чтимым на острове Сааремаа, ухоженным уголком города.

Надо сказать, что в те недели и месяцы от местных жителей нам стали известны неведомые страницы революционной борьбы и ужасающие факты белого террора, факты преступлений, совершенных интервентами и внутренней контрреволюцией.

В начале августа меня вызвал в Таллин командующий флотом. Выслушав мой доклад о положении на Моонзунде, Владимир Филиппович Трибуц сообщил мне, что принято решение о постройке башенной 180-миллиметровой батареи на острове Найссаар (Нарген) и я назначен председателем комиссии по выбору позиции; заместителем — комендант береговой обороны главной базы полковник Кустов, и члены комиссии ожидают меня, чтобы немедленно выйти на катере на остров. Задание срочное.

У меня нашлось время зайти ненадолго к члену Военного совета КБФ дивизионному комиссару Марку Григорьевичу Яковенко, на третий этаж здания штаба. Мысленно я с удовлетворением отметил, что это здание прежде принадлежало главному штабу кайтселийтов Эстонии — моя совесть перед секретарем уездного комитета на Сааремаа была чиста.

Дивизионный комиссар, узнав, что я уже бывал в мае на острове Найссаар, осматривал там руины взорванных в восемнадцатом году нашими матросами тяжелых русских батарей и позиции двух сохранившихся четырехорудийных батарей Канэ, спросил меня: рассказывали ли мне о братских могилах наших моряков, расстрелянных интервентами и белогвардейцами на этом острове?..

Конечно, представители армии режима Пятса, сопровождавшие меня, ни словом не обмолвились об этих расстрелах. Оказывается, по распоряжению ЦК эстонской Компартии теперь была найдена и вскрыта могила экипажа эсминца «Спартак», захваченного англичанами, заключенного на острове Найссаар в концлагерь и в феврале 1919 года, вместе с комиссаром «Спартака» В. П. Павловым, расстрелянного.

История похода «Спартака» и «Автроила» для разведки батарей Найссаара и Аэгны (Вульфа), героического боя с английскими легкими крейсерами, имевшими десятикратное превосходство в артиллерии, описана, хотя и недостаточно, в литературе, но в сороковом году она была почти неизвестна нам, особенно трагическая участь экипажа; останки героев позже перенесли в Таллин и перезахоронили, на новом месте братской могилы впоследствии установили памятник.

На маленькой пристани Найссаара наш катер встречал командир 94-го артиллерийского дивизиона капитан Л. Крючков, вместе с которым наша комиссия работала трое суток, определяя место новой современной батареи в соответствии с требованиями времени.

Мы обошли весь остров по узкой колее железной дороги, кишевшей, кстати сказать, таким количеством змей, что краснофлотцы, помогавшие в изысканиях, не раз сталкивали меня в сторону, спасая от укусов. Поздно вечером мы возвращались в бывшее эстонское офицерское собрание уставшие, с полными белых грибов руками, карманами и фуражками — удивительно грибная была осень.

Выбрав позицию, мы покинули остров, довольные, что кроме устаревших восьми пушек Канэ на нем будет установлена самая современная батарея для защиты таллинской бухты.

Но времени для прогулок на другие острова Балтики, хоть и деловых, важных для флота, у нас не было. С каждым днем заботы по вооружению Моонзунда возрастали.

Сейчас, почти три десятилетия спустя, просто диву даешься, в каком темпе шло столь запоздалое не по нашей вине развертывание, как в считанные дни, недели, месяцы мы и опыт приобретали, и возможности изыскивали там, где это казалось немыслимым, и лбы расшибали, и все же старались опередить все плановые сроки, хотя это не всегда, как известно, приносит пользу, особенно в столь ответственном деле, как долговременное оборонительное строительство. Что ни говори, но острейшее чувство переднего края, военной угрозы со стороны фашизма побуждало каждого краснофлотца и красноармейца на такое глубоко осознанное подвижничество, без которого, будь мы семи пядей во лбу, нам не справиться бы никак, да еще в таких сложнейших политических условиях, как в Прибалтике в тот год.

Самым частым нашим гостем, неумолимым, требовательным, неистощимо трудоспособным, выслушивающим наши просьбы только в том случае, если мы не нарушаем графика работ, был вице-адмирал Гордей Иванович Левченко, заместитель наркома, благословивший меня в октябре тридцать девятого года на «эстонскую командировку». Когда он появлялся на островах, мы спали не больше двух, от силы трех, часов в сутки, но работа шла. Иного пути тогда не было. Через год мы часто вспоминали это штурмовое время с одним лишь чувством — с досадой, что мало его нам было отпущено.

Нам стало известно, что на КБФ прибыли Народный комиссар Военно-Морского Флота адмирал Н. Г. Кузнецов и его заместитель адмирал Л. М. Галлер знакомиться с новыми базами и новыми условиями дислокации флота. С Николаем Герасимовичем Кузнецовым я впервые встретился в декабре 1938 года в Москве на заседании Главного военного совета ВМФ, созданного постановлением Совнаркома. Наркомом тогда был М. П. Фриновский, не моряк, что мы все сразу же почувствовали. Кузнецов, недавно вернувшийся из Испании, командовал Тихоокеанским флотом, и на меня, командира соединения на Балтике, произвела сильное впечатление его умная и твердая позиция в оценке боеготовности на Тихом океане. Атмосфера была столь напряженная, что его поведение и настойчивость были попросту мужественными. Вскоре, в апреле 1939 года, Н. Г. Кузнецов стал наркомом.

После осмотра Лиепаи и Усть-Двинска дошла очередь и до БОБРа. Накануне вечером я получил радиограмму командующего флотом вице-адмирала Трибуца, сопровождавшего наркома, что на следующее утро нарком прибудет на эскадренном миноносце на рейд Ромассоаре. Командующий флотом приказал мне обеспечить встречу. Я правильно понял, что речь идет не только об уставной воинской встрече, но и о доставке Народного комиссара и сопровождающих его военачальников с рейда на берег.