Команда Смайли - Джон Ле Карре

– Я спрашиваю его: «Влади! Вам что-то надо? Слушайте, как вы там?»

Владимир звонил из автомата на дороге, немного ниже склада. Он просил о немедленной встрече. Вопреки всем установленным хозяевами правилам Виллем посадил его в машину на «восьмерке», и Владимир проехал с ним полпути до Дувра, «по-черному», – добавил Виллем, – что значит – «нелегально». Старик вез корзинку, полную апельсинов, но у Виллема не было охоты спрашивать, зачем он нагрузился таким количеством апельсинов. Сначала Владимир говорил про Париж, и про отца Виллема, и сколько они вместе вынесли, а потом попросил Виллема выполнить для него одно небольшое поручение. Небольшое поручение в память о старых временах. В память о Группе, где отец Виллема в свое время считался прямо-таки героем.

– Я говорю ему: «Влади, я никак не могу. Я ведь обещал Стелле – это невозможно!»

Стелла, раздираемая противоречиями: желанием утешить мужа в его горе по старику и обидой на то, что он пренебрег данным ей обещанием, – убрала руку.

«Поручение совсем маленькое», – не отступался Владимир. Маленькое, без волнений, без риска, но очень нужное для общего дела, а также и для Виллема лично, чтобы он чувствовал, что исполнил свой долг. Тут Влади достал фотографии – он снимал Бекки во время крестин. Они лежали в желтом конверте фирмы «Кодак» – фотографии с одной стороны, а негативы в целлофане – с другой, и снаружи на конверте – квиток того, кто проявлял и печатал снимки, – все чисто как Божий день.

Некоторое время они любовались снимками, потом Владимир вдруг сказал: «Это для Бекки, Виллем. То, что мы делаем, мы делаем ради будущего Бекки».

Дважды услышав про Бекки, Стелла сжала кулаки, и, когда снова подняла глаза, лицо у нее светилось решимостью и как-то сразу постарело – вокруг глаз залегли островки крошечных морщинок.

Виллем же продолжал:

– Потом Владимир мне говорит: «Виллем. Ты каждый понедельник ездишь в Ганновер и Гамбург и возвращаешься в пятницу. Скажи, пожалуйста, сколько времени ты проводишь в Гамбурге?»

На это Виллем ответил – как можно меньше, в зависимости от того, поставляет ли он товар агенту или адресату и в какое время дня он приехал и сколько часов у него уже в путевом листе. В зависимости от груза, который следует везти назад, если надо. И еще много подобных вопросов, которые Виллем сейчас пересказал, некоторые – на редкость тривиальные: где Виллем спит в пути, где ест, и Смайли понял, что старик чудовищным образом загонял парня в угол, что сделал бы и он сам, заставляя Виллема отвечать с тем, чтобы потом заставить повиноваться. И только после всего этого Владимир объяснил Виллему, используя весь свой военный и семейный авторитет, что ему от Виллема нужно.

– Он говорит мне: «Виллем, отвези эти апельсины в Гамбург. Ради меня отвези эту корзинку», – «Зачем? – спрашиваю я. – Генерал, зачем мне везти эту корзинку?» Тут он дает мне пятьдесят фунтов. «Что за срочность, генерал?»

Тогда Владимир дал Виллему инструкции, в том числе – как отступать и как действовать при всякого рода неожиданностях, даже при необходимости велел задержаться на одну ночь, для чего ему и даны пятьдесят фунтов; Смайли заметил при этом, что старик подчеркивал: играть надо по Московским правилам, как подчеркивал и Мостину, и хватил, как всегда, через край: чем старше он становился, тем больше связывал себя старыми представлениями о конспирации. Виллем должен положить желтый конверт фирмы «Кодак» с фотографией Бекки на апельсины и вернуться в кают-компанию – что, как сказал Виллем, он и сделал, – конверт будет служить почтовым ящиком, а указанием на то, что там что-то лежит, будет отметина мелом.

– Тоже желтым, как конверт, это в традициях нашей Группы, – пояснил Виллем.

– А сигнал, указывающий на безопасность? – спросил Смайли. – Сигнал, который говорит: «За мной нет слежки»?

– Это была вчерашняя гамбургская газета, – поспешил ответить Виллем, но по этому поводу, признался он, они немного поспорили с Владимиром, хоть он и уважал его как лидера, как генерала и как друга отца. – Он говорит: «Виллем, у тебя из кармана должна торчать газета». А я отвечаю: «Влади, посмотрите на меня, пожалуйста, на мне же только спортивный костюм, никаких карманов». Но он настаивает: «Тогда, Виллем, держи газету под мышкой».

– Билл, – почти с благоговейным страхом выдохнула Стелла. – Ох, Билл, какой же ты чертов дурак. – Она повернулась к Смайли: – Я вот что хочу выяснить: почему они просто не послали это по почте или как-нибудь там еще?

«Потому что это был негатив – ведь по Московским правилам передавать следует только негативы. И потому что генерал боялся предательства, – подумал Смайли. – Старик видел это повсюду, подозревал всех окружающих. И если, в конечном счете, судьей является смерть, то он оказался прав».

– И все получилось? – наконец крайне осторожно поинтересовался Смайли у Виллема. – Передача произошла?

– Точно. Все прошло отлично, – пылко произнес Виллем и бросил на Стеллу вызывающий взгляд.

– Есть ли у вас, к примеру, какое-либо представление о том, кто с вами контактировал на этой встрече?

Тогда, после долгих колебаний и всяческих подталкиваний, причем и со стороны Стеллы, Виллем рассказал и об этом – о лице со впалыми щеками и выражением безграничного отчаяния, напомнившем ему отца, об упреждающем взгляде, который то ли был, то ли ему привиделся, в таком он находился волнении. Так иногда смотришь по телевизору футбол, – а он это очень любит, – и видишь, как камера выхватывает чье-то лицо или выражение, и оно до конца матча застревает у тебя в памяти, хотя больше его ни разу не покажут, – вот таким же оказалось и лицо человека на пароходе. Виллем описал непокорные вихры и кончиками пальцев отчертил глубокие морщины на гладком лице. Человек этот был маленький, какой-то по-мужски обаятельный – это, добавил Виллем, он сразу распознал. Описал, как почувствовал, что человек предупреждает его, – предупреждает беречь полученную им ценность. Виллем сам глядел бы вот так же, сказал он Стелле, внезапно вообразив возможную трагедию, если бы началась война или драка и ему пришлось бы препоручить Бекки незнакомцу. И это дало повод для новых слез, и новых примирений, и новой скорби по поводу смерти старика, чему неизбежно способствовал и следующий вопрос Смайли.

– Значит, вы привезли назад желтый конверт и вчера, когда генерал приехал с уткой для Бекки, вручили этот конверт ему, – предположил он, стараясь говорить как можно мягче, но прошло какое-то время, прежде чем он услышал весь рассказ целиком.

По словам Виллема, у него вошло в привычку по пятницам, прежде чем двинуться в обратный путь, поспать несколько часов на складе в кабине своего трейлера, потом побриться, выпить с ребятами чашку чаю, чтобы приехать домой в нормальном состоянии, а не взвинченным и в плохом настроении. «Это все бывалые шоферы, – пояснил он, – поспешишь домой – только пожалеешь. Но вчера было иначе, – сказал он, – да к тому же, – тут он вдруг стал употреблять укороченные имена, – Стелл, забрав с собой Бекк, отправилась в Стейнз навещать маму». Так что Виллем сразу поехал домой, позвонил Владимиру и произнес кодовое слово, о котором они договорились заранее.

– Позвонили куда? – быстро прервал его Смайли.

– На квартиру. Он предупреждал меня: «Звони мне только на квартиру. Никогда не звони в библиотеку. Михель хороший человек, но он не в курсе».

И скоро – он не помнит, через сколько времени, – Владимир приехал на мини-такси, чего никогда прежде не делал, и привез Бекк утку. Виллем вручил ему желтый конверт с фотографиями, и Владимир подошел с ним к окну, повернулся спиной к Виллему и очень медленно, «точно это были священные предметы из церкви, Макс», стал просматривать негативы на свет, один за другим, пока, видимо, не обнаружил того, что искал, а тогда уже совсем засмотрелся.

– Только на один? – быстро спросил Смайли, снова вспомнив про два доказательства. – На один негатив?

– Точно.

– На один кадр или на одну пленку?

На кадр, Виллем в этом не сомневался. На один маленький кадрик. Да, тридцатипятимиллиметровая пленка, как для автомата «Агфа», которым он пользуется. Нет, Виллем не мог видеть, что там было – текст или что-то другое. Он просто видел, как смотрел Владимир – вот и все.

– Влади был красный, Макс, лицо безумное, Макс, глаза горят. А он ведь человек старый.

– А по пути домой, – сказал Смайли, прерывая рассказ Виллема и задавая кардинальный вопрос: – По пути из Гамбурга вы ни разу не подумали сами взглянуть?

– Это же секрет, Макс. Военная тайна.

Смайли взглянул на Стеллу.

– Он не стал бы смотреть, – ответила она на его немой вопрос. – Слишком он порядочный.

И Смайли ей поверил.

Виллем продолжил рассказ. Владимир положил желтый конверт в карман, вывел Виллема в сад и, взяв его руку в свои, поблагодарил, сказав, что он сделал большое дело, замечательное; что Виллем – сын своего отца, настоящий боец, даже лучше отца, истинная эстонская порода – человек уравновешенный, совестливый, надежный; что с помощью этой фотографии можно оплатить многие долги и причинить серьезный вред большевикам; что эта фотография – доказательство, доказательство, которое невозможно отмести. Но доказательство чего – он не уточнил; сказал только, что Макс увидит эту фотографию, поверит и все вспомнит. Виллем не вполне понял, зачем понадобилось для этого выходить в сад, но, очевидно, старик сильно разволновался и боялся микрофонов – недаром он то и дело говорил о соблюдении правил безопасности.