Невидимые бои - Николай Тарианов

Фон Уве жаловался на скуку, одиночество. А когда БПЖ недвусмысленно намекнул, что у него есть «квалифицированные кадры», с которыми можно развлечься, немец понял: перед ним редкий в московских условиях экземпляр «нужного» человека.

Записали адреса, телефоны, условились о следующей встрече. Уже на второй вечеринке фон Уве предложил Жеромскому готовить материалы для его статей. Расчет — натурой, американским барахлом. С трудом переводя спертое радостью дыхание, БПЖ согласился.

Через неделю он сдал первый «опус» — надерганные из фельетонов областной прессы факты, сдобренные собственными домыслами. К пуговице действительных происшествий было пришито роскошное — для фон Уве — пальто крикливых выводов и обобщений. Неделю спустя, при очередной встрече, фон Уве показал бывшему журналисту статью в крупной западногерманской газете. Под ней, конечно, стояла подпись фон Уве.

То ли по старой петербургской привычке, то ли оттого, что с годами у людей, подобных ВПЖ, все больше обостряется инстинкт самосохранения, но полушпион действовал на этот раз весьма осторожно. Сведя немца с «кадрами», он сам прекратил посещение вечеринок. Пополнив потрепанный гардероб, перестал принимать в виде «гонорара» вещи. Теперь он получал за каждую статью несколько десятков долларов, которые с помощью фарцовщиков превращал в рубли. Проблема шашлыков из молодого барашка с сухим грузинским вином была, таким образом, решена. Надолго ли — об этом Боб старался не думать.

Старым знакомым, удивленным модными обновками Жеромского, он говорил, что ездил с делегацией на затяжные переговоры в Бонн. Зная, что он работал на фронте переводчиком, ему верили, не расспрашивая о подробностях.

Немец оказался скуповат и жуликоват: в счетах, посылавшихся им в газету (их подписывал Жеромский), он ставил вдвое больше долларов, чем платил своему наемнику. Впервые за всю его жизнь Жеромского возмутила капиталистическая эксплуатация. При первом же знакомстве с Уотсоном он дал понять, что готов служить ему душой и телом. Выяснилось, что именно это и нужно было новому хозяину. Отношения с немцем были прекращены. Вскоре и фон Уве отозвали в Германию. Жеромский оказался в найме у Уотсона. Американец платил втрое против немца. Обещал за «серьезное дело» и того больше. И БПЖ записался в очередь на «москвича».

Среди надгробий и эпитафий

Смерть всегда вызывала у Уотсона невеселые размышления о хрупкости бытия и бренности земных забот. Особенно остры такие размышления весной, когда в воздухе носятся чарующие запахи оживающих после зимней спячки березовых почек, раздаются первые птичьи трели. В такой вот прекрасный предвесенний день оказался Уотсон на Ваганьковском кладбище.

Хоронили известного московского артиста, много лет радовавшего людей ярким искренним талантом. Пройдя недалеко от скромного памятника Сергею Есенину, процессия медленно проследовала к месту вечного успокоения, заполнив аллеи и дорожки между надгробиями. Зазвучали последние речи.

Среди толпы с выражением не столько скорби по ушедшему, сколько страха перед неотвратимо приближающимся собственным «мгновением истины» стоял Купец. Рядом с ним оказался Уотсон. Глазами показал Купцу — «пойдешь за мной». Поравнялись в далеком углу кладбища, в глухой аллее, заговорили. Поворот, другой. Вокруг никого не видно.

— Доклад, основанный на добытых вами материалах, — тихо заговорил Уотсон, — получил высокую оценку. Все ваши предложения о пропаганде против Советов одобрены. Мне поручено поблагодарить вас и передать очередное вознаграждение. — Уотсон сунул Купцу пухлый конверт. — Здесь две тысячи рублей и тысяча долларов. С долларами будьте осторожны. Ваши начали хватать этих… фарцовщиков. Советую тратить рубли. Доллары — спрятать.

— Спасибо. Конечно, для меня важнее благодарность, чем деньги, — лопотал Купец, суетливо пряча конверт.

— Мы достаточно хорошо знаем уже друг друга, чтобы быть откровенными, — отрезал Уотсон. — Благодарность! Бычий навоз — вот что такое благодарность.

По-русски Уотсон говорил переводом с английского.

— Доллары! — вот наша с вами цель. Я ведь тоже неплохо заработал на этом докладе.

«Да уж я представляю себе. Раз в пять больше меня», — подумал Купец, а вслух сказал:

— Конечно, и денежное вознаграждение — дело немаловажное. Но право же, я не из-за денег… — заключил он настолько неубедительным, ненатуральным голосом, что было ясно: из-за денег.

— Встречи на приемах прекращаем, — продолжал Уотсон. Нельзя испытывать судьбу. Будем встречаться раз в месяц. Следующий контакт ровно через месяц в 15.00 на Выставке достижений у главного входа в павильон машиностроения. Я пройду мимо, вы последуете за мной. Когда я удостоверюсь, что слежки нет, подойду к вам. Если кто-нибудь из нас заметит за собой «хвост», встреча отменяется и переносится ровно на неделю — в том же месте и в тот же час. Порядок срочного вызова вам известен.

Ваше следующее задание: материалы к очередному докладу о возможностях по разжиганию вражды между жителями кавказских и среднеазиатских республик. Подготовьте предложения о мерах с нашей стороны, способных усилить националистические настроения и межнациональную рознь.

Продолжая что-то говорить, Уотсон подошел к металлической ограде одной из могил, похлопал рукой по стойке.

— Неконтактную передачу проведем ровно через две недели, не позже 16.00 часов.

— Слушаюсь. Будет сделано, мистер Уотсон, — угодливо произнес Купец.

Уотсон поморщился:

— Никогда не нужно вслух произносить мою фамилию. Теперь самое главное — ваша бывшая жена замужем за профессором Михайловым?

— Да, сэр.

— Михайлов имеет отношение к производству ракет, — сказал Уотсон.

— Этого я не знаю, сэр.

— Мы это знаем. Срочно восстановите дружеские отношения с этой дамой. Денег на подарки не жалейте. Соберите исчерпывающие данные о Михайлове. Подробнейший режим его дня, адреса всех объектов, где он бывает и работает, берет ли работу домой, план квартиры, подробный список всех его друзей и родственников с указанием их места работы и домашних адресов.

Подробный письменный доклад по всем этим вопросам принесете ровно через месяц, когда мы встретимся на выставке. Там же получите дальнейшие указания по этому делу.

— Будет сделано, сэр.

— А теперь разойдемся. Я пойду вперед, вы задержитесь здесь на несколько минут.

И Уотсон медленно, скорбным шагом побрел к выходу с кладбища.

День подходил к концу. Отпустив начальника одной из лабораторий института, Корнелий Савельевич проводил его до двери кабинета, сердечно пожал руку. Потом сел на диван, откинул голову на спинку, задумался.

Целый день глубоко в подсознании мелькала недобрая, тревожная мысль. Уже несколько дней отгонял ее профессор, но она вновь и вновь возвращалась, словно осенняя муха, беспокойно жужжала в глубинных участках мозга. Всплывало решение — наиболее вероятное, наиболее логичное. Тяжелое. Неприятное.

Но решение созрело. А Корнелий Савельевич был человеком не только мысли, но и действия. И он подошел к внутреннему телефону.

Через несколько минут в комнату вошел приятный человек с седеющими висками и спокойным взглядом умных серых глаз.

— Вы меня звали, Корнелий Савельич? — спросил директора начальник одного из отделов института.

— Да, я просил вас зайти, Николай Сергеевич. Мне нужно с вами побеседовать. Но сперва попросим-ка принести нам по чашечке кофе.

— Мне бы чаю, Корнелий Савельич, — попросил Николай Сергеевич, садясь в кресло за низеньким столиком напротив дивана. — Покрепче.

Вызвав секретаря, профессор попросил принести чаю пришедшему, кофе — себе. Тяжело опустился на диван.

— Мне нелегко говорить об этом. Но мне представляется весьма странным поведение моей супруги… — медленно начал Михайлов. — Софьи Матвеевны, — поправился он.

И профессор рассказал коллеге о странных вопросах, которые с деланной, нарочитой наивностью задает ему Софи. Очень странной показалась «ревизия» его бумажника. Ведь у Софи всегда имеется достаточно денег на текущие расходы.

— Это было сразу же после моего возвращения из Н… Накануне отлета она пыталась выяснить, куда именно я отправляюсь. А тогда… тогда она, видимо, рассчитывала увидеть у меня в бумажнике билет на самолет. Недавно она просила меня устроить на работу своего племянника. Сказала, что представит его мне — попозже. Расспрашивает меня об «объекте». Хотя, вообще-то говоря, техникой она не интересуется. Может быть, это — преступное любопытство?

— Возможно, — вежливо, но уклончиво ответил собеседник. — Может быть, все это лишь праздное женское любопытство. А может быть, и нет… Что касается племянника, то что ж, пусть приходит в отдел найма и увольнения. Посмотрим, что за человек.