В огонь и в воду - Амеде Ашар

В тот же самый день произошел случай, в котором Югэ заметил искру для того, чтобы затем вспыхнул пожар.

Все общество гуляло в саду, герцогиня д'Авранш играла розой и уронила её на песок. Югэ живо её поднял, поднес к губам и возвратил герцогине. Шиврю покраснел.

— Э! Вы разве не заметили, что я уже наклонялся, чтобы поднять розу и передать её кузине?

— И вы тоже могли заметить, что я поднял её прежде, чем вы успели нагнутся!

— Граф де Монтестрюк!

— Граф де Шиврю!

Они уже смотрели друг на друга, как два молодых петуха.

— Господа! — вскричала принцесса Мамьяни, от которой ничто не ускользнуло. — Что это с вами? Орфиза уронила розу, я тоже могу уронить платок или бант. Монтестрюк был проворней сегодня, завтра будет проворней Шиврю. Каждый получит право на нашу благодарность. Не так ли, Орфиза?

— Разумеется!

— Хорошо! — сказал Шиврю дрожащим голосом и, наклонясь к уху Лудеака, изменившемуся в лице, прошептал:

— Кажется, дело добром не кончится.

— Гм! Не спешите, — отвечал Лудеак. — Монтестрюк не из тех, кто легко оступает. К тому же, я осматривал ногу у Пенелопы: он чуть не отрубил её с одного удара.

Он отвел Шиврю в сторону и продолжал:

— Или я очень ошибаюсь, или твое дело станет скоро и моим. Заметил ты, с какой поспешностью принцесса Мамьяни вмешалась в разговор? Уж очень скоро она бросилась на помощь этому гасконцу, которого и видела то один раз когда-то. Если на его беду она станет к нему слишком снисходительна, то граф де Шарполь узнает, что значит иметь дело с Лудеаком.

— Сказать тебе правду, — возразил Шиврю, радуясь случаю дать почувствовать другу такую же ревность, какая мучила его самого, — мне давно кажется, что эту снисходительность, которая так справедливо тебе не нравится, с первого же дня высказали глаза прекрасной принцессы, предмета твоего нежного внимания. Я повторю тебе то же, что ты сам сказал мне недавно. Берегись, мой друг, берегись!

13. Поцелуй

Между тем Югэ хотел сдержать данное себе слово, а стычка с графом де Шиврю ещё более побуждала его сдержать это обещание во что бы то ни стало. А раз решившись, зачем же откладывать? К несчастью, весь день проходил в удовольствиях и не разу не удалось ему встретить Орфизу де Монлюсон с глазу на глаз.

— Ну, — сказал он себе, — наедине или при всех, а до завтрашнего солнечного восхода она узнает мои мысли.

После этого решения он впал в какое-то особенное расположение духа. Воспитанный вдали от городского шума, на деревенской свободе, он сохранил привычку к мечтательности и уединению, хоть этого и трудно ожидать от человека, готового бросится в самые опасные приключения. Под вечер, когда все общество рассыпалось по саду, он ушел в отдаленный угол замка, где среди окруженного высокими стенами двора возвышалась часовня. Ветер шелестел листьями росших вокруг неё деревьев.

Двери были отворены, он вошел.

В часовне никого не было. Несколько свечей горело светлыми звездочками, шум его шагов гулко отдавался под сводами. Большие расписные окна на хорах блестели ярким светом и обливали золотом, пурпуром и лазурью толстые столбы и паперть. В лучах виднелись коленопреклоненные фигуры на гробницах. Торжественное молчание царило в храме.

Югэ сел в темном углу. Он чувствовал, какое важное дело предстояло ему. Настал ли в самом деле час наложить эту цепь на свое сердце? Одна ли истина руководит им? Вполне ли искренняя любовь, в которой он намерен признаться?

Он спрашивал себя, как будто сама мать его была тут с ним, он испытывал и совесть свою и, и сердце. В совести он нашел твердую, непоколебимую решимость вести дело до конца, а в сердце — сияющий в лучах образ Орфизы де Монлюсон.

Подняв глаза он увидел на окне в золотом сиянии лучезарную фигуру, напоминавшую каким-то смутным сходством ту, которая наполняла собой все его мысли. В ярких лучах заходящего солнца она простирала к нему руки.

Он встал и, не сводя глаз с образа, вскричал в порыве восторга:

— Да! Я отдаю тебе любовь мою и клянусь посвятить тебе всю жизнь!

Когда он вышел из часовни, был уже вечер. Свет в окне погас, в сумерках виднелись одни смутные очертания ангелов и святых. Югэ пошел под мрачными арками, тянувшимися вокруг двора и вступил в темную галерею, которая вела в замок.

Он шел медленно в темноте, как вдруг заметил двигавшуюся вблизи неясную фигуру, внезапно появившуюся будто сквозь стену. В ушах его смутно отдавался шелест шелкового платья. Он остановился, шелест приближался и вдруг горячее дыхание обдало его лицо и губ коснулся жгучий поцелуй. У него захватило дух, он протянул руки, но призрак уже исчез и только в конце галереи отворилась дверь из освещенной комнаты и в ней появился на одно мгновение силуэт женщины. Дверь тотчас же затворилась и густой мрак снова окружил его.

Югэ бросился вперед, но руки его наткнулись на шероховатую каменную стену. Долго он ощупывал её, ни малейшего признака двери не попалось под руки. Наконец он нащупал пуговку и надавил её. Перед ним открылась большая пустая комната, полуосвещенная четырьмя узкими и глубокими окнами.

Преследовать дальше было бы бесполезно. Югэ ещё чувствовал на губах следы горячего поцелуя и спрашивал себя, не видение ли это было, но ему отвечало сильно бьющееся сердце. Кто же был этот мимолетный призрак? Зачем он появился? Зачем исчез? Где найти эту женщину и как узнать ее?

Когда волнение его немного утихло и сердце успокоилось, Югэ пошел искать все общество. Слуга указал ему на большое строение, назначенное для игры в мяч и в кольцо.

Когда он вошел, все обитатели замка были в сборе. Зал был ярко освещен и огни отражались на бархате и атласе платьев. Лошади в щегольской сбруе нетерпеливо ржали на арене и кольца были уже развешаны на тонких прутьях по столбам.

Ослепленный внезапным переходом из темной галереи в ярко освещенный зал, Югэ увидел однако с первого взгляда герцогиню д`Авранш и рядом с ней принцессу Мамьяни.

— Да идите же скорей, — крикнула ему принцесса своим музыкальным голосом, — вас только и ждали!

— Уж не заблудились ли вы, преследуя какую-нибудь злую фею? — спросила его Орфиза, кокетливо обмахиваясь веером.

Югэ посмотрел ей прямо в глаза. Она не моргнула и щеки её были такие же розовые, лоб и шея такие же белые, вся фигура сияла девственной чистотой, как всегда.

— Нет! Нет! Ее лицо не знает лжи! Это не она, но кто же? — сказал себе Монтестрюк.

Принцесса улыбалась кавалеру де Лудеаку и ощипывала лепестки роз в своем букете.

Граф де Шиврю подошел к Югэ, когда оканчивались приготовления к игре в кольцо.

— А что, знают эту игру в вашей стороне? — спросил он.

— Нет, но мне кажется, что это не очень трудно.

— Хотите попробовать?

— Очень рад.

Югэ велел привести Овсяную Соломинку, и десяток всадников собрались на конце галереи и бросились снимать кольцо друг за другом.

Каждый раз, когда кольцо попадало на копье, герцогиня д`Авранш громко аплодировала.

— Я хочу, господа, дать от себя приз первому из вас, кто положит к моим ногам десять колец.

— Черт возьми! — сказал себе Югэ, вполне овладевший собой, — вот и желанный случай, лучшего никогда не встретится.

И он поскакал во весь опор нанизывать на тонкое копье одно кольцо за другим.

Через четверть часа десять колец было взято.

— Вот видите, — сказал он графу де Шиврю, у которого на копье было всего восемь колец, — дело то в самом деле не очень трудное.

Маркиза д`Юрсель, очень высоко ценившая ловкость, поздравила Югэ с победой и сказала:

— Мне кажется, граф, что сам его величество король, ловкости которого я не раз имела счастье удивляться, не сделал бы лучше вашего. Вот вы теперь склонились перед моей племянницей, как некогда склонялись рыцари перед дамой сердца, когда подходили получать награду за свои подвиги.

— А какой же награды вы желаете от меня, граф? — спросила Орфиза кокетливо.

— Права посвятить вам, герцогиня, мою жизнь, мою кровь и мою любовь.

Голос, жест, выражение глаз придавали этим словам такую цену, которая спасала их от от свойственной обыкновенным любезностям приторности, ошибиться было невозможно. Орфиза де Монлюсон покраснела, принцесса побледнела, кругом послышался легкий шепот.

— Это что, шутка, граф? — вскричал де Шиврю с гневом.

Вставши и не отвечая ему, а обращаясь снова к герцогине почтительно и с гордостью, Монтестрюк продолжал:

— Я из такого рода, который привык говорить прямо и открыто, что думает, и потому-то я считал своим долгом сказать вам, что сейчас высказал, герцогиня. Позволю себе только прибавить, что любовь эта родилась во мне в ту минуту, как я вас увидел.

— Значит, дня два или три тому назад? — спросил Шиврю.

— Да, точно, два или три дня, герцогиня, как говорит граф де Шиврю, ваш кузен, но она останется неизменной до моего последнего вздоха.