Новый Мир ( № 10 2005) - Новый Мир Новый Мир

Последняя по счету галерея располагалась в здании Национального музея. Это было массивное гранитное строение, внутри которого логично было бы узреть коллекцию масляных шедевров, заключенных в тяжелые дубовые рамы. Однако в Главном выставочном зале, расположенном на первом этаже, меня уже поджидало невыносимое зловоние использованных женских прокладок, образующих гигантское панно “Закат”, а также хитроумная инсталляция из мясорубок с натянутыми на них презервативами.

Между тем Администратор потащил меня на второй этаж. Мы подошли к широкой мраморной лестнице, справа от которой располагался пустой гардероб. Я, как мне казалось, уже перешла в стадию животного отупения — слепого и безъязыкого, — когда до меня донеслось мерзостное хихиканье моего конвоира — и странная фраза, какую он проскрежетал, как всегда, с ужасающим австрийским акцентом:

— Ой, взгляните сюда, хи-хи-хи!.. Ой, повешенный, хи-хи-хи!.. Надо же, как мило: повешенный!

В пустоте гардероба, в самом темном его углу, почти под лестничной площадкой, висел человек. Я сейчас уж не помню, что самым первым ударило мне по нервам: то ли полосатая концлагерная одежда, то ли последняя покорность мертвого тела — а может, само лицо, которое мне резко напомнило чье-то другое: длинный нос, прямые редкие волосы, большие глаза — скорбные и глупые одновременно.

Скорее всего, первым, увиденным мной, было одно: в петле — человек. Повесили?! Повесился?! И это не важно, что кукла имела размер всего в половину человечьего роста. Даже если б она была еще меньше, невероятный натурализм (дьявольское мастерство?) ее исполнения — неоспоримая, провоцирующая убедительность только что отлетевшей от нее жизни — был таков, что я — миг от взгляда до дела — ринулась за барьер.

— Don’t touch!!! Don’t touch!!! — едва успел крикнуть Администратор.

Но было поздно. Одним ударом я полоснула веревку — складной нож у меня всегда вместе с ключами — и бережно поставила освобожденную куклу к стене.

Поставила-то я ее бережно. Однако в тот миг, когда босые ноги куклы коснулись пола, от левой ее стопы отделилось нечто — и плавно порхнуло в сторону.

Растерянная, я взглянула в глаза манекену — словно он мог объяснить мне, что с ним, черт побери, такое стряслось. Но манекен смотрел — сквозь меня — все с той же скорбной несообразностью. Застылость его взгляда вдруг показалась мне зловещей. А общая отстраненность куклы была даже злорадной… На пару мгновений меня буквально парализовал ужас — какой живое испытывает перед мертвым. Но я все же заставила себя взглянуть на его левую стопу. На ней не хватало четырех пальцев.

— А вот наша гостья, известный драматург, фрау… — сладко пропел Администратор, указывая на меня проходившему рядом Директору.

Мы уже минут двадцать как ни в чем не бывало разгуливали по залам второго этажа. Солидная филистерская выучка моего конвоира, ставшего не только свидетелем, но, прямо скажем, подельником (раз не настучал сразу), помогла ему мгновенно справиться с ситуацией: он не сказал мне ни единого слова. Его молчаливое заявление имело такой перевод: вас никто не видел, включая меня, ergo, не произошло ничего; вы, моя дорогая, кстати, ничего не видели тоже.

Итак, Администратор взялся знакомить меня с Директором музея. Как написали бы беллетристы позапрошлого века, мертвенная бледность покрывала чело этого господина; он едва поклонился.

— Простите, — оборвал он наш бонтон, — большие проблемы… простите…

В соседних залах уже лаяли собаки. Нам пришла лучшая в этой ситуации идея направиться к выходу. Когда мы спускались по лестнице, возле гардероба плотным полукольцом уже стояли полицейские. Их спины выражали такую сосредоточенность, какая бывает только на похоронах. Неотрывно, словно даже с каким-то странным почтением, стражи порядка смотрели в одну точку.

Следующий день, воскресенье, я провела довольно весело. С утра, поехав с тремя симпатичными молодыми людьми за город, я без устали изображала в лицах — себя, куклу, Администратора, Директора и даже собак. Мы так хохотали, что пришлось свернуть с трассы. Правда, — это я скрыла — весь день люто болела моя сломанная нога, особенно в стопе, — видно, к смене погоды.

И точно. На другое утро в дверь ко мне резко звонят. Это Администратор. В каждом его глазу стоит слеза размером с рюмку. В его руках пляшет газета.

На развороте чернеет фотография куклы. Она красуется там повешенной — то есть той, какой была до поломки. Скорее всего, этот вид несомненной жертвы — петля на шее, покойницкий нос, руки плетьми — по расчету газетчиков, лучше всего соответствует заголовку “АКТ ВАНДАЛИЗМА В НАШЕМ ГОРОДЕ”. “…Не прошло двух недель после одиннадцатого сентября — Черной Даты в истории не только США, но и всего человечества… Агрессия, имеющая самые разнообразные формы… Мужчина арабской наружности, около двух метров ростом, одетый в черное… Выхватив кинжал, он намеревался рассечь ценнейший экспонат надвое… Однако поскольку… в последний момент ограничился… Существует предположение, что данное действие, в контексте мусульманских традиций, является ритуальным”.

— Да вы тут читайте, тут!! — взвизгивает Администратор.

“По предварительной оценке ущерб исчисляется суммой…” — шеренга австрийских шиллингов бросается в штыковую атаку.

— Сколько же это, боже мой, в долларах?..

— А в долларах это триста тысяч!!! — багровея, взвывает Администратор.

— Постойте… — На меня вдруг сходит редкое здравомыслие. — Эти пальцы — они что, из золота были сделаны? Каждый палец… погодите-ка… по семьдесят пять тысяч, что ли? Будь они золотыми, так легко бы не отлетели…

— У вас какая-нибудь страховка есть?.. — не слушает ошалевший подельник.

— Медицинская — есть… самая дешевая… — (Боже, как ноет нога!..)

— Да нет… Ну, на машину, например?

— Да при чем тут машина? Я же никого не сбивалa!

На следующий день ко мне вбегает один из симпатичных молодых людей, с кем я ездила на пленэр. Бледный, он протягивает мне венскую газету. Во многом повторяя местную, она содержит некоторые дополнительные сведения. Первое: камеры наблюдения над Повешенным по каким-то причинам установлены не были. Второе: изготовителем куклы оказался процветающий концептуалист с мировым именем. Этим объясняется для меня третий факт, а именно — баснословная цена четырех пластиковых пальцев (название этой дешевой дряни я сразу же забываю), заполненных пузырьками воздуха.

…Если камеры меня не засекли, значит, выдать могут только следы. Я снимаю свои единственные туфли и, щедро наполнив их галькой, топлю в местной речонке. Так, босиком, изранив стопы — кукла мстит болью каждого, каждого, каждого шага, — я спешно ретируюсь в мое либеральное Королевство.

Месяц проходит спокойно. Мой рассказ веселит даже тех, коих оживить может лишь разговор о налогах. Опасность получает статус застольной шутки. Но рано.

— С вами говорит комиссар Кох, — громко хрипит однажды в телефонной трубке. — Я требую вашего немедленного приезда для дачи показаний. На вас заведено уголовное дело.

“Удачная фамилия для комиссара”, — автоматически отмечает растленный литературой участок мозга. Юноша обращается к психологу с извечным вопросом: кем быть? Психолог: а как ваша фамилия, многоуважаемый херр? Херр: моя фамилия Кох. Херр Кох, ответствует психолог, с такой фамилией — только в комиссары полиции…

— Ты скажи ему, что у меня нет денег!! — кричу я молодой немке, моей приятельнице, быстро бросая ей трубку. — Откуда у меня деньги туда ехать?!

Некоторое время они беседуют на языке Тракля и Рильке: нет, херр Кох, это не вполне так, херр Кох, — перехватываю я отзвуки угрожающих смыслов. Нет, она не атаковала куклу, херр Кох, это не совсем точный термин… Нет, херр Кох, этим я вовсе не утверждаю, что кукла напала на нее сама…

— Слушай, — говорю я, зажав меж коленок бутылку, — давай выпьем… — Пробка, взвизгнув, наконец поддается. — Расслабься… — Я разливаю портвейн по двум рюмкам. — Вот помру, будешь кропать мемуары…

— Не волнуйся, я раньше тебя окочурюсь!! — реагирует она по-русски. — Эти твои бесконечные приключения! — А в трубку шлет воздушный эквивалент роскошного венского пирожного: — Ах, пардон, херр Кох… это не вам…

— Он говорит, — наконец отрывается она от трубки, — что, если ты не можешь приехать, они пошлют тебе местный Интерпол… Это с их стороны большая любезность…

Между тем у меня на столе белеет красивый конверт. Королевское Министерство юстиции доводит до моего сведения, что аргументы, приведенные мной в пользу сохранения прежнего гражданства, не являются достаточными. Если я намерена продолжать достижение упомянутой цели, то обязана в трехмесячный срок предоставить на их рассмотрение триста сорок восемь бумажек — и ни бумажкою меньше.