Мадам танцует босая - Марина Друбецкая
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
…Ленни стояла посреди комнаты у большого стола, заваленного снимками, чертежами, рисунками, и перебирала негативы, когда на лестнице послышались его торопливые шаги. Он вошел стремительно, сорвал с себя пальто, с сосредоточенным выражением лица приблизился к ней сзади, развернул лицом к себе и опрокинул спиной на стол. Быстрым точным движением стянул с нее чулки и кружевные панталончики, задрал платье и положил ее ноги себе на плечи. Он действовал молча. Ленни не успела понять, что происходит — в руках она еще сжимала ненужные негативы, — а его тяжелая горячая ладонь уже легла на ее живот. Он с силой провел по животу снизу вверх, и по телу Ленни волной прошла сладкая судорога. Она застонала. Лицо Эйсбара побледнело и исказилось. Он был неистов, почти груб. Ленни стонала все громче и громче, дугой выгибаясь над столом, и наконец закричала от боли и наслаждения.
— Кричите, кричите, — процедил он сквозь стиснутые зубы.
Открыв через несколько минут глаза, она увидела опрокинутое над ней совершенно спокойное лицо. Опершись о стол, он с интересом наблюдал, как она приходит в себя. Ленни дотронулась до его руки, которая только что, обжигая, ласкала ее. Та была холодна. Эйсбар приподнял Ленни, посадил на стол, стянул через голову платье, чертыхнувшись, когда пришлось расстегивать какие-то крючки, подхватил ее под мышки и, как куклу, перенес в постель. Лег рядом и закурил, глубоко, с наслаждением затягиваясь, медленно выпуская дым, широко откидывая в сторону руку с сигаретой, а другой поглаживая Ленни по спине. Она притулилась к его боку и положила голову ему на грудь.
— Вот что я хотел вам сказать, милая Ленни… — начал Эйсбар.
— Что же? — в ленивой истоме промурлыкала она.
— Думаю, ни вам, ни мне не нужны неприятности.
— Неприятности? — Ленни приподняла голову и взглянула на Эйсбара удивленными горячими глазами.
— Я имею в виду ненужные случайности.
— Я не понимаю вас, Эйсбар.
— Ликвидировать беременность очень хлопотно, накладно и неприятно. Лучше позаботиться об этом заранее.
Ленни высвободилась из рук Эйсбара, села к нему спиной, подтянула к груди колени, уткнулась в них лицом и обхватила руками. Он продолжал гладить ее спину.
— А почему бы вам самому не позаботиться об этом? — холодно осведомилась она.
— Помилуйте, что же я могу сделать! То, что придумано в этом деле для мужчин, так несовершенно, что может причинить вам боль. Вы ведь такая нежная… ранимая… я так за вас боюсь…
Он приподнялся и провел вдоль ее позвоночника губами. Она поежилась и засмеялась.
— То есть вы предлагаете мне на манер средневековых матрон прикладывать вишневую косточку к бедру? Или все-таки морскую губку, пропитанную крокодиловыми экскрементами — они, знаете ли, обладают высокой кислотностью и насмерть разят нежелательных лазутчиков… Другое дело, что несколько накладно тут у вас в мастерской держать крокодила. Хотя вон там, в углу, почему бы не устроить небольшой террариум… — Эйсбар на мгновение замер. Он не ожидал такого подготовленного отпора со стороны Ленни. — Удивительный вы человек, Эйсбар! — между тем продолжала она. — Иной раз слушаешь вас и не знаешь, то ли смеяться, то ли чайником в вас запустить.
— За что же?
— Вероятно, за то, что все эти мужские несовершенства неудобны прежде всего вам самому.
— Запускайте, чем хотите, хоть чайником, хоть кофейником, только посоветуйтесь с Лизхен. Она вас просветит.
— Лизхен, безусловно, кладезь информации, хотя… Вам не кажется, Эйсбар, что в подобной ситуации мужчины иногда говорят с женщинами о свадьбе, а не о контрацепции?
Эйсбар расхохотался.
— Да вы за меня не пойдете!
— Почем вы знаете? Вдруг пойду?
— Вам что, нужна семья? И какой из меня, прости господи, муж! И какая из вас жена! Захотелось свить гнездышко?
Эйсбар болтал просто так, лишь бы болтать, словно детскими мячиками, забрасывая Ленни словами. Но она задумалась. Думала долго.
— Нет, — наконец сказала она серьезно. — Я не хочу вить гнездышко, тем более оно у меня уже есть. Кстати, один дружочек там уже живет. Второй был бы перебором. Согласитесь, Эйсбар, количество мужчин в доме не должно превышать разумной цифры. Одной штуки достаточно.
— И отчего это вы, Ленни, не любите Жориньку? — спросил Эйсбар, радуясь поводу сменить тему.
— Ну что вы! Я его очень люблю, как любят плюшевых обезьянок. Он такой забавный. Без него было бы не в пример скучнее. Над кем бы я смеялась?
— Ах, Ленни, Ленни! Маленькая вы девочка! Жоринька ваш — лицемер и развратник. Ничего-то вы не понимаете в людях! — воскликнул Эйсбар, досадуя на то, что она слишком хорошо его поняла, и снова привлек ее к себе.
Ленни уткнулась носом в его грудь и улыбнулась. Он действительно удивительный человек. Ее все поражало и — с недавних пор — возбуждало в Эйсбаре. Например, то, с какой легкостью, непринужденно, без запятой он переходил от страсти к деловитости, а от нежности к иронии. То, как точно и жестко отделял работу от любви, оставляя последней роль приятного гарнира к основному блюду, что, впрочем, нисколько не обижало Ленни, а, напротив, восхищало. Она — вот глупая очарованная душа! — принимала его цинизм за прямоту натуры и, хоть зачастую отбривала своим острым язычком, грозясь запустить в него чайником, однако гордилась его честностью перед жизнью и самим собой. В устремлениях, их выражении и достижении, в желании оградить себя от всего ненужного, лишнего, неудобного, в равнодушии к чужим чувствам он был абсолютно беззастенчив. Если ему хотелось быть нежным, он мог опуститься и до сантиментов. И тут же становился твердокаменным, когда время нежности истекало и пора было брать в руки камеру.
Эйсбар загасил сигарету, обхватил Ленни и осторожно перевернул так, что она оказалась под ним, как в темной жаркой берлоге. Провел языком по ее губам, и они распустились, словно цветок.
— Лен-ни-ма-лень-ка-я-де-воч-ка, — прошептал Эйсбар, играя с Ленни, как с котенком. То принимался поглаживать ее крошечную грудь, водя пальцем вокруг заострившихся сосков, то усаживал высоко на подушках и выцеловывал узкие мальчишеские бедра, то забирался кончиками невесомых пальцев в самые укромные местечки, а то вдруг переворачивал на живот и щекотал между лопатками.
— Лен-ни-бар-хат-на-я-спин-ка, — приговаривал он, и Ленни урчала в его руках, истекая негой, погружаясь-погружаясь-погружаясь в сонное сладкое забытье.
Они спохватились, только когда начало темнеть. Через полчаса в «Пегасе» начинался показ конкурсной работы Эйсбара.
— Не успеем! — в панике крикнула Ленни.
— Успеем, если возьмем таксомотор, — Эйсбар кинул ей платье и белье. Путаясь в рукавах, натягивая белье наизнанку, обрывая застежки, она судорожно спешила одеться. — Ах, да пустите, я сам! — покрикивал Эйсбар, вертя ее перед собой. — Повернитесь спиной. Все ваши маскарадные костюмы. Тысяча крючков. К чему они, хотелось бы знать! — ворчал он и целовал просвечивающую между крючками полоску нежной кожи.
Они скатились с лестницы и выскочили на заснеженную улицу. Эйсбар толкал Ленни вперед, держа, как ребенка, за воротник шубы. Она перепрыгивала через сугробы, высоко выкидывая ножки в шнурованных ботинках, и хохотала. На выходе из арки заметила краем глаза массивную фигуру, с ног до головы усыпанную снегом, что жалась к стене. Что-то смутно знакомое почудилось Ленни, она хотела оглянуться, но Эйсбар уже тащил ее дальше.
Ожогин долго глядел вслед Ленни и Эйсбару, скрывшимся за снежной пеленой.
Теплело. Снегопад, начавшийся днем, становился все сильней. Воздух будто застыл. Снег падал ровно, густо, отвесно. Плотный и влажный, он тяжелой массой ложился на дома, авто, театральные тумбы и фонарные столбы, искажая контуры предметов, лохматой собачьей шапкой нахлобучивался на головы людей, толстой попоной покрывал лошадиные спины. Впрочем, на улице было почти безлюдно. Редкие извозчики тащились еле-еле, лениво постегивая лошадей, вязнущих в пористых губчатых сугробах. Не было видно ни зги. Фонари, пытаясь пробиться сквозь стену снега, источали тощий размытый бесполезный свет. Рука, протянутая вперед, словно растворялась в белесой взвеси. На углу Тверской и Камергерского образовался чудовищный затор. Столкнулись два авто, полностью перекрыв движение. Из-за аварии три извозчика и еще одно авто не смогли проехать к Художественному театру. Репортер «Московского муравейника», случайно оказавшийся поблизости, наблюдал эту сцену и, зайдя в ближайший трактир и спросив рюмку водки, тут же написал корреспонденцию, в которой пенял московским властям на то, что те «игнорируют автомобильный вопрос», и утверждал, что «количество авто скоро достигнет такой цифры, что главные артерии столицы окажутся закупорены». Корреспонденция заканчивалась фразой: «Извозчики ругались страшными словами».