Голоса над рекой - Александр Яковлев

(Распутин в недоумении поднял глаза. Лицо сосредоточено, непроницаемо, строго. Он закрыт весь, но изумление заметно.) Да-да, я про вас говорю, про вас! В каком смысле? У вас тоже милости нет: вы Гуськова больше нужного плохим сделали! Разве справедливо, что он сподряд одни преступления делает?? То рыбу крадет, то мельницу хотит поджечь, Настене грозит: убью, мол, если скажешь кому про меня, убью, и рука не дрогнет; то теленка при матери его убивает, то оленя, Ну, козулю эту… Сподряд, сподряд, как настоящий разбойник! А ведь Гуськов — не разбойник, он мужик как мужик, между прочим, неплохой, ну, обыкновенный; два ранения перенес, это третье уже, контуженный, всю войну без полгода провоевал, солдат хороший, разведчик, мужики с ним в разведку ходить любили, — а разве это так, так просто? Что же еще нужно-то? А вы? ОТ ВАС ЗАВИСИТ ВЕДЬ! (смех) Ну, рыбу ладно, рыбу пусть бы снял, ну, волком бы повыл — он же настоящего волка этим отпугивал, да тут и вообще завоешь (к Распутину), и ты бы завыл, вы! (в зале быстро обрывающийся нервный смех), но ведь не все же у человека одно хуже другого!.. Разве это СПРАВЕДЛИВО? Ему и так бы хватило, КОЛИ ОН ДЕЗЕРТИРОМ СЧИТАЕТСЯ, вполне бы хватило!.. Разве ты не понимаешь? Дезертир же!

Я вот думаю, что ты специально его таким сделал, чтобы людям легче было осудить его — помогаешь имя, — вот и выходит, что правда у вас несправедливая. (Тишина. Как-то страшно.)

А зачем помогать? Кому? Все и так злые, прощать не умеют. Да люди же хуже зверей — не поймут и не простят. А уж в военное-то время!.. К стенке! Расстрел! Только расстрел, хоть Гуськов бы сто раз покаялся, сто раз бы на коленках прощения просил! Никто не простил бы. Никто! Ты спроси, спроси сейчас! Ну? Никто! НЕЛЮДИ МЫ, КАК ВРАЧИ ВАШИ ТЕ, МЫ ВСЕ ТАКИЕ, ВСЕ! (Тишина. Совсем страшно.)

Я еще не согласная с вами, что вы сейчас сказали: я, мол, книгу не про Гуськова и не про войну писал, я об одной женщине прекрасной хотел написать, дескать, она здесь главное, Настена, значит. Ну, смех! Не про войну!! Про Настену, значит??

Нет! У вас повесть не о ней, а — именно о войне, а, точнее, о добре и зле. Я сразу поняла. У нас на «Свече» тоже такая тема была: «ДОБРО И ЗЛО». Акимова еще доклад делала. (К залу): Помните? Вот. Мы тогда четыре раза собирались: все уложиться в одно занятие не могли, и у нас тогда, что ни месяц — то добро и зло! (смех) (Непосредственно к Распутину): Какое у вас здесь зло? Зло здесь у вас сама война и люди, которые на ней управляют, даже совсем малую власть имеют, но — власть. Ну и добро, конечно, есть — любовь. Но не Настена одна, нет, а именно ЛЮБОВЬ. Я так понимаю, я свое мнение высказываю.

Я уже говорила: нелюди мы, вот я и хочу пример один привести из жизни нашей больничной — какие мы. Для сравнения.

И Нина Михайловна рассказала, что у них в больнице, где она раньше работала, тоже «женщина прекрасная» была, больная. Она полюбила одного парня в больнице, умирающего, Гошей звали. Она знала, что он умирающий, но полюбила. Любовь у них была очень хорошая, красивая… Женщина эта помогала Гошке жить. И вот старшая сестра отделения и говорит раз на планерке, что, мол, нечего здесь «РОМАНСЫ» КРУТИТЬ». Так и сказала, сострила, что ли…

Что это, мол, больница, а не что-нибудь… И чтобы после одиннадцати «этой парочки» — так она сказала — на диванчике в коридоре не было, чтобы «разгонять»

их. Тоже ее слова. И мы, дураки, марионетки безжалостные, послушались и разгоняли, когда они в коридоре сидели и тихонько разговаривали, никому не мешая… И вот… вот Гошка через какую-то неделю умер… Так скоро, так никто не ожидал… Вот… «романсы»… Вот какие мы, я… Вспомнить жгет, внутри, стыдно, забыть не дает… А тут — дезертир, война! Дезертир-не дезертир! — разбираться-то кто будет?

Ну хорошо, ладно: сделал человек ошибку, не рассчитал. Но исправить-то ТЕПЕРЬ КАК?? НЕЛЬЗЯ ВЕДЬ! Сам говоришь: ВЫКИДЫШ судьбы (смех). Ой, простите, я-то всю жизнь в гинекологическом кабинете работаю, вот и спуталась. Ну, этот (заглядывает в свой листок) ВЫВЕРТЫШ! Вывертыш у него получился. Вывертыш-не вывертыш — крышка! Верно, да? Судьбу-то не объедешь. Тут одно остается, одно-единственное — опять же он, расстрел! Только под него идти, но ведь это же… ну… как идти-то? — страшно ведь… Не знаю, как и сказать… Может, кто и пошел бы, может, но… сильно страшно…

Я еще скажу: вы хотите, чтобы человек без единой ошибки жизнь прожил, без е-ди-ной! Да так не бывает! Да вот и сам, сам-то как? Вы сами? Неужели без ошибок прожили?? Нет! И у вас ошибки были, были, будут и есть! Как у всех, без них человеку не прожить. Вот я и думаю, что все равно главное в жизни не ошибки эти, хотя мы свои ошибки всегда открыто разбираем, даже дневник такой ведем:

«Моя ошибка», но все равно не они главное, главное — МИЛОСЕРДИЕ, но мы им все не обладаем, только единицы, совсем единицы. Вот.

И Нина Михайловна сказала, заканчивая, что история, которую она рассказала о больнице, о любви той, О ЖЕНЩИНЕ ПРЕКРАСНОЙ, тоже не о ней. Она тоже, «как и книжка твоя» — о добре и зле, о зле больше: о нашей сестре старшей, о нас всех, о нас — особенно: мы-то ведь никто слова не сказал, НИКТО не заступился!

Ну, а добро тоже есть, и тоже — любовь. Как у вас, в книжке твоей: ЛЮ-БОВЬ!

(Долгий добрый смех. Распутин отпустил сжатые губы, разжал их, слегка улыбнулся, осуждающий взгляд его — он почти всегда у него осуждающий стал почти обычным… Кстати, что он конкретно осуждает? Наверное, конкретно — ничего, просто взгляд такой у человека… ОСУЖДЕНИЕ В ЦЕЛОМ…)

Между прочим, я как подумала — любовь из всего добра — самое главное. Не только, конечно, между мужчиной и женщиной — между людями вообще. Вот в Библии говорят, чтобы врага своего любили. Да? А мы даже не то, чтоб врага, мы своих-то любить не умеем!.. Это я все про тех твоих врачей говорю, что Андрея домой перед смертью на денек не пустили, и про нас, не давших нашей небольшой начальнице по мозгам (все хохочут). Ой! Ну, все равно, верно же говорю, правду: ПО МОЗГАМ!

(Снова смех) Вот если бы мы любить умели, многого зла на земле не было.

— Спасибо вам, — внезапно сказала Нина Михайловна, — спасибо за книжку твою!

(добрый смех) Интересная! Я всю ночь читала — без отрыва, потом на второй раз прочла, потом выписывала из нее (показывает листок), мужика своего прочесть заставила, детям дала. Мы дома ее вчера обсуждали, диспут тоже был. Спорили!

Спасибо. Еще когда приезжай! (Смех. Распутин встал, улыбнулся смущенно, кивнул: дескать, и вам спасибо. Сел. А сестра эта к нему подошла и крепко руку пожала. Он смутился ужасно. Лицо опять в красных пятнах стало. Все зааплодировали.)

… Так отчетливо вижу тебя я — до крика.

… Да, Распутин тогда впервые озадачил меня. Но все, знавшие его, хорошо знавшие, говорили, что ВОТ ТАКОЙ он. Невероятно честный, правдивый, кристально чистый, бескомпромиссный, никогда не идущий ни на какие сделки с совестью, на малую несправедливость, не представляющий предательства, не прощающий потому и малейшую непорядочность, прямой, искренний, словом, человек ЧЕСТИ да и МУЖЕСТВА — вот ведь о партии как сказал! Никто в то время и ВЫДОХНУТЬ такого не смел…

Сам такой, вот и Андрею своему не прощает: воюй, как все! Какие тебе еще особые привилегии?! Женщина такая из-за тебя, предателя, погибает, да еще с ребенком, с твоим ребенком, предатель! Нет, не быть тебе прощенным в веках, нет! Что ж…

Распутин был писателем, который не поднимался над своими героями, не смотрел на них со стороны, он был пристрастен, он НЕ МОГ с ними расстаться, ОТПУСТИТЬ ОТ СЕБЯ, он был крепко связан с ними, был субъективен, то есть он или любил их горячо, или не любил, иначе — он НЕ СУДИЛ!! их. И ничего здесь плохого не было.

Просто это было именно так. И он имел полное право на такое отношение к своим героям.

Разные бывают писатели, к своим героям по-разному относящиеся, и не этим определяется их талант!

И еще: вскоре после нашей встречи один знакомый мне писатель же рассказал, как однажды при Распутине, ехавшем с группой писателей в машине, начался какой-то антисемитский разговор. Попросив шофера остановить машину, Распутин выскочил из нее и, резко хлопнув дверцей, быстро пошел прочь.

ДА, НАСТОЯЩИЙ РУССКИЙ ПИСАТЕЛЬ НЕ МОЖЕТ БЫТЬ АНТИСЕМИТОМ. Это, конечно, банальность. Но — все же…

ДА, ЧЕЛОВЕК ЧЕСТИ, СОВЕСТИ, ЧИСТОТЫ, МУЖЕСТВА.

Слава не изменила, не испортила его.

Ничего иного нельзя было думать, никто и не думал.

И любовь, и уважение к Распутину остались, и восхищение осталось. И гордость, что он живет рядом, и свет в душе…

… Много, очень много было цветов… Валентин Григорьевич страшно смущался, когда принимал их, краснел, становился беспомощным, тихо говорил каждому: «спасибо»…

… Действительно, а если бы каждый, как Андрей?! Что было бы, если бы каждый так?!

Вот именно…

Просто где-то глубоко-глубоко осталась какая-то неясная неясность, даже и не объяснишь… Зазубринка какая-то…