Диктатор мира - А. Ренников

— Да, это так… Но где?

— Все равно где, Владимир. Где угодно. Лишь бы в тепле. Неужели ты думаешь, что в воздухе легче скрываться? На земле — в пустыне, на острове, так удобно. Никто не заметит, никто не увидит. Спрячемся в пещере. Если нужно, будем жить в лесу… Я на все согласна. Я ко всему приготовилась. Но этот холод, Владимир! Это качание в воздухе!

Она смолкает. Владимир сидит, опустив голову, неподвижно смотрит на калорифер.

— Ты права. Да. Ты права, Ади, — говорит наконец он, поднимая на нее тоскливый взгляд. — Я что-нибудь придумаю. Непременно…

— Без пристанища, без убежища, видя в каждом человеке врага… — тихо продолжает Ариадна. — Как страшно! Ты тогда, помню, смеялся. Говорил о муравьях, строящих дом. О сифонофорах, создавших корабль… А как они счастливы, должно быть! И туг, внизу. Снег, льды, вечная ночь… И все-таки в глубине, где-то у дна, ходят рыбы. И у них — родной угол. И у них общая радость…

— Ади! Не надо!

Владимир нервно сжимает ручки кресла, встает.

— Будто нарочно! — шепчет он, глядя в окно. Северное сияние разрастается, ширится. Вот уже некоторые огни перебросились через зенит. Точно пугливые призраки, бегут с севера во все стороны, загораются на темных провалах звездного неба, гаснут, снова вспыхивают, сплетаются друг с другом в безмолвной огненной пляске.

— Это вроде луны… Этот яркий свет. Неизвестно когда, неизвестно, надолго ли… Да, Ади! Я согласен. Нужно куда-нибудь… На юг. На острова. Я выберу… Но нам придется держаться вдали. От всех, от всего. Это ужасно. Будет жизнь хуже первобытной. Хуже — последнего дикаря. Ади, как я тебя измучил! Ади, любимая, сколько из-за меня горя!

Он опускается у ее ног, не отрываясь, целует руку. На глазах при свете северного сияния блеск появившихся слез.

— Владимир, ты плачешь?

Она порывисто обнимает голову, осыпает поцелуями. Он тихо вздрагивает, скрыв лицо на ее груди.

— Не могу видеть… — слышен надломленный голос. — Не могу… Разрывается душа… Я вижу — терпишь. Не упрекаешь. Но разве не знаю? Я виноват. Я! Во всем! Ади: скажи. Скажи правду. Не бойся. Ади, ты, может быть, хочешь покориться? Ади… Ты хочешь уйти?

— Владимир!

— Ведь ты умрешь так, Ади. Я знаю. Еще немного — надломишься. Погибнешь. Я хочу тебе счастья, Ади. Я хочу, чтобы ты жила… Чтобы веселы были глаза… Чтобы не было этих мук страха…

— Владимир!

Отблеск радужного неба смешался с лучами горящих восторженных глаз. Она целует неудержно, бурно, сжимает в обятьях голову, давшую столько счастья, столько страданий.

— Только без тебя смерть!.. Только без тебя!.. До конца твоя. Вся твоя. Меня нет. Ты — один. Один ты!..

Он вышел в аппаратную. Сердце билось в утихающей радости, в душе стояла безотчетная ясность. Сквозь окна каюты и сквозь прозрачный пол лился отовсюду разноцветный огонь. Сияние уже охватило все небо, вместо звездного темного купола колыхался вокруг холодный пожар. Внизу, на мертвой равнине, отвечая огням, играл снег ковром самоцветных камней. Темные пятна океана между ледяными разрывами светились кровью и небесной лазурью. Бесшумно, прозрачно бушевала магнитная буря, завладев небом, оттолкнув испуганные поблекшия звезды.

— Еще на несколько дней… Только на несколько дней… — говорил Владимир, взявшись за рычаг, решив идти к полюсу.

Но рука почему-то двинулась вправо. И аппарат понесся на юг.

VI

Путь к острову Св. Пасхи, который Владимир выбрал для спуска, лежал через Восточную Сибирь и Японию. До Якутска морозный воздух был ясен, прозрачен, и это внушало тревогу. Но при подходе к Яблоновым горам пришли навстречу спасительные снежные тучи, с востока задул ветер, аппарат вошел в пронизанный кристаллами туман.

Если бы так до Кореи, и если бы дождь над Японией! Над океаном уже менее людно…

Вокруг белая мгла. Сверху, снизу, по сторонам — слепая стена, сверкающая иглами рождающегося снега. Вместо компаса у Владимира над столиком индикатор: карта с автоматически передвигающейся стрелкой, указывающей направление движения и местоположение над земною поверхностью. Над Яблоновым хребтом пришлось подняться выше, вынырнуть по ту сторону туч в прозрачность морозных высот. Затем опять спуск.

Ариадна стоит рядом, смотрит на белую пустыню вокруг, лицо радостно, спокойно. Это пустяки, что ветер качает, набрасывается. Никакой вихрь не может перевернуть аппарат системы Фурно: в буферах, заменивших старинные хрупкие колеса, огромная тяжесть свинца, центр тяжести почти в самом визу, аппарат при всяком качании возвращается в вертикальное положение.

— Над Японией будем ночью?

— Да, я соразмерил ход.

— А теперь где?

— Скоро Хайлар.

— Покажи-ка.

Ариадна наклоняется к индикатору, смотрит на стрелку. Поднимает затем на Владимира удивленные глаза.

— Как Хайлар? — произносит она. — Хайлар далеко налево. Мы над Кульджей, Владимир!

— Что ты говоришь, Ади? Посмотри: сзади Чита, впереди Цицивкар. А тут ясно напечатано: Хайлар.

— Это?

Она вздрагивает. Пытливо смотрит в лицо.

— Тут, по-твоему, напечатано — Хайлар?

— А что же?

— Кульджа.

— Будешь спорить со мною, Ади!

— Владимир! — испуганно восклицает Ариадна, переводя взгляд с карты на него и с него на карту. — Ты шутишь. Никакого Хайлара здесь нет. И стрелка показывает не на Японию, а на Тянь-Шань. Смотри!

Владимир улыбается. Улыбка уверенности в своей правоте, но в то же время какая-то странная, радостная. Он не смотрит на Ариадну, поворачивается к рычагу, начинает поднимать аппарат на большую высоту.

— Горы, — озабоченно говорит он.

— Горы? Какие?

Он не отвечает. Опять улыбается. И у нее внезапно страшная мысль: а вдруг — не выдержал? Долгое напряжение… Вечный страх… Ведь сам говорил утром, что не знает — почему взял курс на юг…

— Тянь-Шань, — дрожащим голосом читает Ариадна под стрелкой.

— Большой Хинган, — шепчет Владимир.

— Тянь-Шань, смотри! Видишь?

Он не смотрит, молчит. Молочное море вокруг валится в пропасть. Опускаются белые гребни, начинают ходить под аппаратом освещенные заходящим солнцем клубя-щикся золотые волны. Ариадна не говорит ничего, стоит рядом, с замиранием сердца ждет неизбежного, рокового. Он не выдержал, да. С каждым часом — все радостнее и радостнее улыбка, взгляд рассеян, внимание постепенно уходит вглубь, всецело поглощено чем-то.

— Мы прилетели, — говорит наконец Владимир после долгого жуткого молчания. — Я спускаюсь.

Ариадна дрожит, схватывает за руку, страдальчески смотрит в неузнаваемое любимое лицо.

— Куда? Куда спускаешься? Владимир!

— На остров Пасхи.

— На остров Пасхи? Да, да. Хорошо. На остров Пасхи. Мы только спустимся утром, когда будет светло. Правда? Останемся здесь. Успокоимся. Тебе нужен покой. Владимир! Любовь моя! Посмотри на меня! Ты любишь? Ты видишь меня? Владимир!

— Как хорошо, Ади… Как хорошо… Кончается все… Исчезает… Мы будем счастливы… Счастливы…

Он в забытьи. Заснул как будто. Вокруг непроницаемая холодная ночь. Ничего не видит глаз. Будто нет мира, исчез, растворился во мраке, оставил черный провал. Ариадна сидит рядом, не спит, смотрит на Владимира, мучительно думает.

…Утром нужно заставить спуститься, пойти вместе к пещерам. Может быть, львы там? Все равно… Есть две карманных митральезы. Удушливый газ. И, кроме того, если конец, то — пусть тут. Без скитаний. Без новых страданий. А может быть, никого? Они перенесут из аппарата все, что можно. Устроятся. Будет уютно… Он придет в себя. Это — временное. Ненадолго. Он так здоров. У него такой ясный, упорный мозг…

Что это? Как будто мелькнуло в воздухе за окном. Засветилось. Точно фигура человека, окруженного нежным сиянием, пронеслась сквозь мрак, ушла в глубь ночи, погасла вдали.

…У нее тоже нервы расстроены. Да. Но теперь надо крепиться. Думать за двоих. Бороться… Не нужно окна. Для больных нервов так ужасен непроглядный ночной мрак.

Она задергивает штору, встает, подходит к индикатору. Чтобы отогнать страх, повторяет, глядя на карту возле остановившейся стрелки:

— Такла-Макан… Курук-Таг… Тарим… Тарим…

VII

Аппарат опустился у самого берега реки. Напоенный осенними дождями, Тарим хмуро шевелил серыми водами, величественно плыл в берегах между щетинистыми зарослями дерисуна. В знойную летнюю пору здесь сплетаются на ложе песка и гальки узкие рукава, неизвестно где начинающееся, неизвестно где исчезающие, поглощенные раскаленной землею. Теперь нет рукавов — все слилось в одну стальную змеиную чешую. Далеко, к северу, стоят отроги Тянь-Шаня, вершины срезаны грузными тучами, хвойный лес под линией облаков сверкает снежным нарядом. Без конца на восток и на запад пустыня, притаившаяся, насупившаяся в ожидании зимы. И только холмы Ку-рук-Тага прерывают унылую даль, гребнями камня идут от реки вглубь, теряясь в пустынной мгле Гоби.