Дунайский лоцман - Жюль Верн

— В Сентендре? — настойчиво переспросил Карл Драгош. — Ты в этом уверен?

— Уверен, — утверждал трактирщик.

— Тебе сказали или сам видел?

— Сам видел.

— Гм!.. — пробормотал Карл Драгош и распорядился: — Хорошо. Ложись спать, приятель, да держи язык за зубами.

Трактирщик не заставил просить себя дважды. Дверь закрылась.

— Минутку! — скомандовал Карл Драгош своим людям, которые неподвижно ждали, и с фонарем в руке тщательно исследовал почву. Сначала он не заметил ничего подозрительного, но вот, пересекая дорогу, он приблизился к обочине. Здесь земля, менее изрытая проезжающими телегами и не так основательно замощенная, сохранила некоторую мягкость. С первого же взгляда Карл Драгош увидел отпечаток подковы, где не хватало гвоздя, и понял, что повозка направлялась не к Сентендре и не к Грону, но прямо к реке. По этому же пути устремился Карл Драгош во главе своей группы.

Три километра миновали без всяких происшествий по совершенно пустынной местности, когда налево от дороги раздалось ржание. Удержав своих жестом, Карл Драгош направился к опушке леска, неясно видного в темноте.

— Кто идет? — вскричал громкий голос.

Никакого ответа не последовало. Один из агентов по приказу начальника зажег смолистый факел. Дымное пламя живо озарило безлунную ночь, но свет иссякал в нескольких шагах, бессильный рассеять мрак, еще более густой под деревьями.

— Вперед! — скомандовал Драгош, проникая в заросли впереди взвода.

Но лес имел своих защитников. Едва только полицейские миновали опушку, как повелительный голос произнес:

— Ни шагу дальше, иначе стреляем!

Угроза не могла остановить Карла Драгоша, тем более что при смутном свете факела он различил неподвижную массу, вероятно, повозку, а вокруг нее людей, численность которых сыщик не мог определить.

— Вперед! — скомандовал он снова.

Повинуясь приказу, полицейские продолжали продвигаться, правда, неуверенно, в этом незнакомом лесу. Внезапно кто-то невидимый вышиб факел из рук агента. Тьма сделалась полной.

— Черт побери, — заворчал Драгош. — Свету, Франц, свету!

Его досада возросла, когда при последнем мерцании угасавшего факела он увидел, как повозка начала отступать, удаляясь под деревья. К несчастью, о преследовании не могло быть и речи. Взвод полиции встретил живую стену. Перед каждым агентом было двое-трое противников, и Драгош немного запоздало понял, что не располагает достаточными силами для победы. Правда, до сих пор еще не было сделано ни одного выстрела ни с той, ни с другой стороны.

— Титча! — позвал в это время голос из мрака.

— Здесь! — отвечал другой голос.

— Повозка?

— Отправилась.

— Тогда надо с этим кончать.

Эти голоса Драгош крепко запомнил.

Когда закончился этот краткий разговор, в ход пошли револьверы, сотрясая воздух сухим треском выстрелов. Ранило нескольких полицейских, и Карл Драгош, поняв, что упорствовать бессмысленно, скомандовал отступление. Наряд полиции отошел на дорогу, и победители не рискнули его преследовать.

Сначала нужно было заняться ранеными: трое полицейских были задеты пулями. После перевязки их отправили назад в сопровождении четырех товарищей. Драгош с Ульманом и тремя другими агентами устремились через поле к Дунаю, слегка уклоняясь в направлении Грона. Сыщик без труда нашел место, где причалил за несколько часов перед этим, и лодку, в которой они с Ульманом переплыли реку. В нее сели пятеро и перебрались на левый берег Дуная.

Карл Драгош потерпел поражение и задумал взять реванш. Что Илиа Бруш и слишком известный Ладко были одним и тем же человеком, в этом сыщик теперь не сомневался; он убедил себя, что именно этот субъект был виновником преступления предыдущей ночи. Очевидно, Ладко спрячет добычу и, не зная, что его шайка раскрыта, поспешит снова принять фальшивый облик, какой до сих пор позволял ему обманывать полицию. Перед рассветом он, конечно, вернется на баржу и станет ждать своего пассажира, как сделал бы безобидный и честный рыболов, каким Ладко хотел казаться.

Решительные люди дождутся его в засаде. Эти пятеро, побежденные Ладко и его бандой, легко сломят сопротивление, которое может оказать Ладко, принужденный в одиночку играть роль Илиа Бруша.

Хорошо задуманный план, к несчастью, был неисполним. Карл Драгош и его люди могли сколько угодно обследовать реку, но баржу рыболова оказалось невозможно разыскать. Драгош и Ульман без труда обнаружили место, где была стоянка Бруша, но не увидели ни малейших следов баржи. Судно исчезло и Илиа Бруш вместе с ним.

С Карлом Драгошем сыграли злую шутку, и это наполнило его яростью.

— Фридрих, — сказал он подчиненному, — я выдохся до конца и не в состоянии сделать больше ни шагу. Мне надо уснуть хотя бы на траве, чтобы набраться немного сил. Но один из наших должен взять лодку и немедленно подняться в Грон. Как только откроется почтовая контора, он должен послать телеграмму. Зажги фонарь. Я буду диктовать, пиши.

Фридрих Ульман молча повиновался.

— «Этой ночью совершено преступление в окрестностях Грона. Добыча погружена на шаланду. Строго проводить предписанные обыски».

— Вот одна, — сказал Драгош, завершив диктовку, — А теперь другая:

«Мандат на арест так называемого Ладко, ложно именующего себя Илиа Брушем и играющего роль лауреата «Дунайской лиги» на последнем конкурсе в Зигмарингене. Упомянутый Ладко, он же Илиа Бруш, обвиняется в грабежах и убийствах».

— Пусть эту телеграмму немедленно передадут во все без исключения прибрежные населенные пункты, — приказал Карл Драгош и в изнеможении растянулся на земле.

Глава X

ПЛЕННИК

Подозрения Карла Драгоша, окончательно подкрепленные для него самого обнаружением женского портрета, не были целиком ошибочны. В одном пункте, по крайней мере, Карл Драгош рассуждал правильно: да, Илиа Бруш и Сергей Ладко — одно лицо. Напротив, Драгош серьезно ошибался, когда приписывал своему компаньону по путешествию совершение грабежей и убийств, столько месяцев нарушавших спокойствие дунайской области, и, в частности, последнее преступление — разграбление виллы графа Хагенау и ранение сторожа Христиана. Ладко, впрочем, не думал, что его пассажир держал в голове подобные мысли. Он только знал, что его фамилией называли известного преступника, и не мог понять, как могло случиться такое недоразумение.

Сперва Ладко был поражен сообщением об ужасном однофамильце, который, к довершению несчастья, оказался его соотечественником, и испытал безудержный страх. Но затем понемногу успокоился: что ему, в конце концов, до преступника, с которым у него общим было только имя? Невиновному нечего бояться.