Бреслау Forever - Анджей Земяньский

— Тут уже безопаснее, — сообщил Борович. — За мостами уже польские и советские подразделения. Тут грабежом не занимаются.

— А ведь торговлишка тю-тю, не так ли? — Мищуку пришлось склониться к водителю, чтобы тот его услышал.

— Это точно. А зачем же я тогда этот самогон брал? — Борович зыркнул на запасы, сложенные на заднем сидении. — Не затем же, чтобы нажраться.

Мищук с Васяком не имели ничего против того, чтобы нажраться, но правоту старого полицейского признали.

Самогон — это валюта, и более устойчивая, чем какие-либо банкноты, правда, если не считать долларов.

Первый польский патруль остановил их сразу же за мостами, точнехонько в том самом месте, где через много лет будет обожать таиться дорожная полиция с радаром. Точка для этого была идеальная: съезд с высокого моста, деревья, кусты. Самое подходящее место для засады. Водитель не заметит до последнего момента.

— И на кой черт вам три стэна, шмайсер и ППШ? — заорал солдат в пропотевшем мундире.

— Для собственной защиты, — спокойно ответил Борович.

— А два фауста?

— А… да как-то затесались.

— Мы из Гражданской Милиции! — включился Мищук. Он показал бумажку с печатью НКВД.

Командир патруля тут же опустил свой автомат. Ему никак не хотелось отправиться за полярный круг. Он показал, что можно ехать.

Но, как только они свернули налево, их зацапал советский патруль. Тут было еще проще.

— Сколько? — спросил Борович.

— Восемь!

— Как же, как же. Дам одну.

— Две?

— Две бутылки? Ты отупел? Одну дам!

На сей раз их перебил Васяк:

— Пан следователь. У нас колесо открутилось от тарантаса и вон туда покатилось.

Борович, удивленный, выглянул.

— Но ведь это же невозможно!

— Может, но вон оно катится.

— Боже, мы влезли на кучу щебенки.

Он выбежал, чтобы проверить самому. Но теперь даже запасного колеса невозможно было установить, потому что все болты были сорваны.

— Черт подери! Я же осторожно ехал. Не по выбоинам.

— Ну да, осторожно! — разозлился Мищук. — Пару раз мы прямо в воронку въехали. Я уже как только смог держался.

Борович глянул на него.

— Так что делаем? Ремонт займет пару дней.

Мищук выскочил из машины, подошел к русским.

— Ребята, послушайте. Мы отдадим вам весь наш самогон и мерседес. За пару дней его можно отремонтировать. А когда вы подарите его командиру, так будет клёво. Глядите, даже флажок спереди есть. Но нам нужна какая-нибудь машина взамен.

— Американский джип вам не дадим!

— Не обязательно американский. Дайте чего угодно.

Русский раздумывал долго. У него возникло видение самогона и того, какой царский подарок он лично вручит командиру, а тот за это отправит его назад, в Россию, в родную деревню. В рамках досрочной демобилизации, это было чертовски привлекательным. Он ужасно хотел увидеть семью. На войне был с самого начала.

— Ладно. — Он сглотнул слюну. — Джип мы вам не дадим. — Зато тут имеется фрицевский транспортер, броневой.

— Бронированный, — поправил его Борович.

— Это его наша пушка раздолбала, — продолжал русский. — Но ездит. В мотор не попало. Правда, вот одного борта нет.

— Ладно, давай. — Мищук плюнул себе в руку и вытянул, чтобы тот прихлопнул.

Должно быть, русский был поляком по происхождению, потому что тоже плюнул и прихлопнул. Потом он повернулся и крикнул:

— Ваня! Лети, приведи то чудо!

— Так точно! — Солдат помчался к казармам.

Во время ожидания распили одну бутылку самогона. Закусили тушенкой. Когда же содержимое банки закончилось, слопали какие-то отвратные консервы из запасов американской армии. Это была каша. Которую совершенно невозможно было есть. Пустая, без какого-либо вкуса. А тут даже соли не было. Вторую бутылку начали, заедая немецкими сардинами из британских поставок. Мищуку, Васяку и русскому ужасно не хватало хлеба. Все они, крестьяне с деда-прадеда, не представляли себе еды без хлеба. Только Борович пил под сигаретку, подкуривая один «честерфилд» от другого. Потом перешел на британские «плейерс». Но держался превосходно. Да, эти чертовы интеллигенты умели и нажраться, и оставаться в форме!

Наконец прибыл немецкий транспортер. И вправду, с одной стороны разбабаханный. Борович заскочил вовнутрь через эвакуационный лаз. Долго проверял какие-то механизмы, потом высунул голову из водительского люка.

— Действительно, все работает. В средине посидеть не удастся, потому что русский снаряд поработал как следует, но можете ехать сверху.

— Что ж, сверху, так сверху.

Они начали прощаться с русскими.

— И киньте мне мою сумку!

— Хорошо!

На подкашивающихся ногах перетащили из мерседеса оружии и боеприпасы. Борович всех поразил. Он открыл боковые дверки. Взял свою сумку и вынул из нее свежую рубашку, которую тут же надел на себя. На шее повязал белый шелковый шарфик. Надел английскую пилотскую куртку. И ко всему этому — немецкие очки-консервы, которые нашел внутри транспортера.

— Ну, и как вам? — надел он американскую каску. — Как я выгляжу?

— Ну, полный вперед, — ответил ему Васяк.

— Ладно, берите стэны, и наверх. Остальное барахло я положу в кабину водителя.

— А стэны зачем?

— Потому что из этих железяк можно палить даже тогда, когда слишком пьян.

— Эй, а ведь тут на борту свастика. — Мищук показал на бронированный бок. — Наши застрелят, и даже имени не спросят.

— Ох вы, сироты, — разозлился Борович. — Это же немецкая машина. Погодите, у водителя была какая-то краска. — Он снова залез в бронетранспортер и начал разбирать ящики возле поста стрелка. Через минуту подал им банку. — Вот. Перекрасьте свастики на, — тут он задумался, — вот, на польские авиационные шахматки. Так будет проще всего.

— А чем?

— Боже! Несчастье! Куском свернутой газеты! Будь харцером[40] и начни уже справляться сам!

Васяк уселся на улице. Он глядел прямо перед собой, на зеленые территории напротив, на дикие поля, которые через несколько десятков лет будут пересечены линиями высокого напряжения, а снизу — превратятся в участки для обработки. А потом здесь выстроят дома, уничтожая все участки.

— Я никогда не был харцером, — печально сказал он. — Сам я из деревни. Очень бедной. На харцерство там ни у кого не было денег. Да и есть тоже было мало чего.

— Ладно. — Борович снова выскочил из машины. Он вытащил из кармана какие-то листовки, свернул их в рулон и попробовал нарисовать польский знак поверх немецкого. — Ладно, повторил он. — Крестьянам не хочется что-то намалевать на дурацкой броне. Так что рисовать будет магистр Ягеллонского Университета[41]! Шедевр такой, так что даже у Матейки[42]штаны от удивления упадут!