Старец Ефрем Катунакский - Автор Неизвестен

высотам умной молитвы. А до тех пор мы обязаны подвизаться в Иисусовой, имея надежным основанием послушание. Вдох и выдох сочетать с молитвой не обязательно. Это все вторично. Но в большей степени не должно молитву соединять с ударами сердца. С сердечным местом — да, а с ударами — нет.

— Без послушания совсем невозможно иметь молитву?

— Я вот что скажу. Был один старец и имел двух послушников. Один был примерен в послушании, но в молитве был сух, а другой был непослушен, но в молитве исполнен слезами. Недоумевал старец и пошел посоветоваться со своим духовником. Тот был мудр и посоветовал ему подождать немного и потом посмотреть, как у них пойдут дела. Действительно, спустя малое время, прилежный послушник начал чувствовать благодать молитвы, исполнился слез и радости. Другой же то, что имел, потихоньку растерял, и остался опустошенным.

— Батюшка, сколько времени может держаться благодатная молитва?

— У меня состояние благодати удерживается в течение трех часов. Потом потихоньку спадает. Тогда я продолжаю молитву уже спокойно, без пылкости, часто пою собственные или церковные псалмы. Немного читаю, а затем отдыхаю до рассвета. Братию я благословляю совершать службу в церкви. Я же продолжаю службы заменять четками. Так уж привык в течение многих лет.

Один вечер в пустыне

Старец был очень дисциплинированным человеком. Его внутренние часы работали с большой точностью. Часы службы, ночной молитвы, сна и пробуждения были строго определены, и он следовал этому распорядку спокойно, без всякой спешки. В утренние часы, немного отдохнувши после ночного бдения, он молчаливо поднимался в церковь и читал иерейские входные молитвы для совершения Божественной литургии. После литургии и утренней трапезы Старец с большой охотой предавался различным трудам, будь то рукоделие или работа в саду. Сооружал каменные площадки, навесы, кладовки и тому подобное. Братия помогали ему на работах, которые обычно завершались к полудню, когда солнце начинало становиться слишком горячим и беспокойным для Старца, и без того по природе горячего. Тогда он собирал братьев в трапезной, они угощались чем-нибудь легким и затем шли отдыхать. Под вечер, после вечерни и ужина, он настоятельно советовал прекращение всяких работ и забот, чтобы душа была свободна и подготовлена для ночного духовного труда.

После повечерия Старец сразу же засыпал и вставал через три с половиной часа, без будильника — привычка, которую редко когда нарушал, разве что по причине чрезмерных работ. В этот час небольшое свечение фонарика можно было увидеть в его окне. Это он смотрел на карманные часы, которые висели на стенке. Вскоре его худощавая фигура уже блуждала по коридорам и двору погруженного в темноту дома. В одной руке фонарь и трехсотенные четки (с бусинками, подвешенными к кресту для подсчета количества четок), а в другой руке — складная скамеечка. Он шел и садился в определенном месте во дворе, постилал перед собой какой-нибудь мешок для поклонов.

Яркая звезда на чистом звездном небе начинала восходить из-за скал. Когда она достигала зенита, это означало окончание его молитвенного правила.

Ущельные скалы — громадные темные стражи мерцающей звездным светом темноты и тишины, нарушаемой только нежным стрекотанием сверчка и всплесками бескрайнего соседнего моря, которое волнуется и рокочет под действием пяти ветров. А вокруг — восхитительная природа, в этот таинственный час столь богатая ночными откровениями, напоминающими нам о другом мире — мире духовном.

Однако Старец-подвижник вскоре отводил заплаканные глаза от прелестей ночной природы и устремлял их долу, к земле, а вернее — внутрь себя. Или, еще точнее, — ввысь.

Он начинал правило, молясь по четкам, с осенением себя крестным знамением, и прибавлял изрядное количество четок о милующих и обо всех, кто имел в том нужду. Продолжал совершать службу по четкам и заканчивал ее, делая поклоны. Иногда держал возле себя кого-нибудь из братьев (из тех, кого побеждал сон). Трепет молящейся души, временами шепот молитвы "Господи, Иисусе Христе…", бесконечная тишина глубокого сосредоточения… Потом легкий вздох — и новая попытка возношения ума. Все было исполнено абсолютной простоты и непосредственности, но одновременно и чего-то неземного. Незабываемые, неповторимые мгновения!.. Когда он приходил в себя, тогда можно было услышать голос Старца, радостно поющего импровизированные гимны: "Бог есть любовь… Возлюбите Бога и дайте славу Имени Его… Вся Премудростию в отеческой заботе сотворил… " Затем можно было его увидеть с зажженным маленьким фонариком, читающим, пусть немного (где-то около часа), любимые аскетические книги, главным образом авву Исаака Сирина (он использовал издание Специери 1895 года[44]). Страницы распались от частого использования, и он их склеивал при помощи клейкой ленты. На первых страницах им сделано в прежние годы множество разных сносок с помощью чернильной ручки, а новые заметки внесены уже шариковой. Особенно Старец любил 81-е слово.

Из "Добротолюбия" же он больше всего любил слово об авве Филимоне: оно буквально испещрено подчеркиваниями. Мы их возьмем на заметку, так как он часто использовал эти выражения в своих беседах:

"Может убо и слово праздно удалити ум от памяти Божией".

"Внимай убо прилежно, и храни сердце твое, еже не прияти лукавые помыслы или каковыя когда-либо суетныя и неполезныя".

"Иди уже, имей сокровенно поучение в сердце твоем, еже может ум твой очистити".

"Яко сущия в мысли о суетных (вещех) помыслы, недуг есть праздныя и ленивыя души. Подобает убо, по писанному, всяцем хранением блюсти нам ум свой".

"Много убо нам потреба хранения, и трудов телесных, и очищения души, да вселим Бога в сердца наша".

"Сие же выну во искушениях творях, всю надежду мою возлагах на Бога".

"Сие же едино от себе приношу, еже непрестанно молитися".

"Отнележе приидох в скит, не попустих помыслу моему изыти вне келлии".

"Страшно убо есть нерадети. Непрестанно подобает молитися, да не ин помысл нашед отлучит ны от Бога".

"Мнози бо от святых отец видяху Ангелы хранящия их: темже и молчанием блюдоша себе, ни к комуже разглагольствуще".

Старец читал и многие другие книги, прежде всего, конечно, Священное Писание. Одобрял он и хвалил новеллистическую литературу, как приносящую пользу и отдых[45].

Итак, после чтения, исполненный плодов ночной молитвы, Старец шел отдыхать. Сны его были благодатными. Как-то он услышал во сне прекрасное и очень мелодичное пение. Никак не мог понять, откуда оно могло исходить. Потом, помолившись, он получил извещение, что это пели отданные Богу сестры, то есть спасенные души.

Старец верил, что точность в исполнении правил и порядков монашеской жизни (устав монастыря