Сказки Крестового хутора - Василий Ярославович Ящук
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алена встала со своего места. Внимательно посмотрела на червя сверху вниз. То ли беременность, то ли накопившаяся усталость не позволяли ей спокойно мыслить. Радость от победы быстро сменилась гневом.
– Дружок, я тебя очень ценю. Но знай свое место. Червь всегда остается червем, даже если у него права появились.
– Очень ожидаемо, Аленушка. Очень. Ну что же… – Дружок улыбнулся.
Деревянные солдаты двинулись на Алену. Раздался крик. После – несколько тяжелых тупых ударов, потом еще несколько. Наконец воцарилась тишина, в которой еле слышалось чавканье и рыдание вновь умершей.
Сказка 40
Последняя
Город был пуст и обезображен. Всюду копошились черви. Некоторые выросли настолько, что смогли позволить себе носить штаны и узкие туфли. Деревянные солдаты сгоняли в резервации оставшихся людей и спешно раскапывали могилы.
Прошли годы бесконечного пира и довольства. Изобилие, как всегда, привело к кризису, кризис – к спешной отстройке производства на обломках дважды разрушенного Тридевятого царства.
Федор Иванович умиротворенно смотрел с купюры червячного банка.
Тело пенсионера давно было съедено. Только душа летала над разросшейся червивой империей. Пустое, прозрачное и бесконечное заглядывало в заводы, огромные аграрные комплексы, где вместо редиски выращивали людей. Душа смотрела в дома, наспех построенные из мусора деревянными солдатами, смотрела на солнце, так же греющее, но уже другие, скользкие спины. Душа видела Валентину Ивановну и подрастающего Горыныча, спрятанного в глубокой пещере, про которую все забыли. Смотрела на то, как черви-агрономы выбирали лучшие места для кладбищ, чтобы обеспечить царство продовольствием, чтобы голод, унесший миллионы детских и взрослых червячных жизней, не повторился.
И только вера червей и один вопрос не давали душе улететь на небо и пропасть в безмолвии. Почему так вышло? Где та ошибка, которая привела к катастрофе?
– Да нет этой ошибки, – раздался голос Барсика.
– Как нет? Посмотри, что мы натворили. А ведь за правду стояли. Что же не так?
– Федор Иванович, а может, в ней самой дело и есть? В нашей правде, которую мы с детства уяснили? Может, не правда это совсем.
– Как не правда?
– А вот так. Самая что ни на есть кривда. Вот вы сейчас существуете почему?
– Почему, дорогой мой?
– Потому что в вас черви верят! Поклоняются вам, а значит, и умереть вы не можете до тех пор, пока кто-то в вас верит. А перестанут верить – исчезнете совсем. Растворитесь в этом вашем небе и бесконечности. Может, встретите Бога, а может, и нет. Царь, думаете, почему не ожил? Потому что в него верить перестали.
– И что же нам делать, Барсик? Ждать, пока новый Горыныч подрастет? Уж он этим червям задаст!
– Да ничего это не изменит. В детство идти надо, там наша правда или кривда рождается, там она крепнет и все, что мы любим, отдает трупным червям.
Для души нет ни времени, ни пространства. Для нее вообще ничего нет, кроме вопроса, повисшего в воздухе, кроме веры, которая ее поддерживает.
Федор Иванович и Барсик отправились в детство.
Сказка без номера
Это очень скучно, когда тебя закапывают. Если родственники купили дорогой гроб, то в нем вообще ничего не слышно. Ни плача, ни стука земли по крышке. Остается лежать на мягкой подушке и ждать. А чего ждать, непонятно. Нет никакого света, нет ангелов, есть тягучее ожидание и беспомощность.
Чем-то похоже на ожидание в утробе матери. Только там ждешь, когда соберешься в человека, а здесь – когда распадешься на что-то.
Иван Федорович умер в 76 лет. Мог, конечно, и пораньше. Сначала смерть старичок воспринял как возможность увидеть родственников. Детей там, внуков, правнуков. Послушать слова добрые в свой адрес.
Родственники и правда что-то пробубнили, но под крышкой гроба было плохо слышно. Видимо, кто-то пришел с внучатами. Хорошо бы это была Ангелиночка. Ее Иван Федорович видел только на фотографиях, и то сделанных лет пять назад.
Когда гроб закопали, стало совсем скучно. Сколько так лежать? Государство оплачивало три года нахождения на кладбище, дальше должны платить родственники. «Ну уж через три года точно придут, – подумал Иван Федорович. – А три года – это недолго. Это пятая часть срока президентского».
