Саманта - Юрий Яковлев

Две девочки смотрели на листок — след войны, — и что-то менялось вокруг, что-то менялось в них самих.

Стены вдруг покрылись ворсистым инеем, в лицо пахнуло леденящим холодом. Лампочка зажмурилась, а потом совсем погасла. И вместо нее на столе замерцал маленький коптящий фитилек — светильник военной поры. Углы комнаты заполнились тьмой. На окнах появились большие бумажные кресты, похожие на знаки умножения. А из черной картонной тарелки старого репродуктора донеслись железные удары метронома — признак того, что город жив.

Саманта увидела Наташину бабушку, а может быть, это была сама Наташа, ведь на фотографии они так похожи — не отличишь.

Наташа писала. От холода руки не слушались, буквы получались неровными, строчки сползали с линейки. Временами чернила в пузырьке замерзали и перышко, как клювик, ударялось о фиолетовый лед. Тогда девочка брала пузырек в руки и дышала в горлышко до тех пор, пока чернила не оттаивали и можно было писать.

За окном гремели зенитки. В заросшем наледью стекле возникали желтые вспышки, и посуда в буфете тихо звенькала. Но девочка писала. Она решала самую трудную задачу, которая из обыкновенной, переписанной из задачника, превращалась в задачу жизни, сложную, почти неразрешимую, но ее необходимо было решить, чтобы выжить.

Девочки посмотрели друг на друга, и им стало не по себе, краски погасли на лицах, кожа отливала какой-то мертвенной голубизной… Взгляд был тревожный — в глазах застыла тоска.

— Это ты, Наташа? — одними губами спросила Саманта.

— Это ты, Саманта? — как эхо, прозвучал голос Наташи.

Девочки не узнавали друг друга. Но вместе с тем им казалось, что они видят свое отражение — неузнаваемое, страшное. Словно стол был разделен кривым зеркалом и каждая из девочек видела себя в сидящей напротив подруге.

— Я хочу есть, — стыдясь своей слабости, произнесла Саманта.

— Когда на тебя от взрыва падает штукатурка, не бойся, она мягкая, — словно не слыша голоса подруги, одними губами произнесла Наташа.

— Я никогда в жизни не хотела так есть, — повторила Саманта.

— Надо успеть прочесть как можно больше книг, пока их не сожгли в «буржуйке» для тепла, — тихо продолжала Наташа. Но теперь до нее дошел смысл Самантиных слов, и она ответила подруге: — Я уже не хочу есть… Я хочу жить…

— Зачем жить, если жизнь такая страшная! — собравшись с силами, прошептала Саманта.

— Чтобы жили другие… потом… всегда…

— А если мы умрем, Наташа? — спросила Саманта и испугалась своего вопроса.

— Мы не смеем умереть. — Слабый парок сорвался с губ Наташи. — Мы и есть жизнь. Та жизнь, которая будет позже.

— Ты думаешь, без нас ее не будет?

Вместо ответа Наташа молча протянула Саманте руку — на ладони лежали два маленьких куска черного хлеба. Хлеб был такой черный, словно его выпекли из земли.

— Спасибо, — прошептала Саманта.

— За это не благодарят, подруга, — отозвалась Наташа. — Это жизнь, а за жизнь благодарят только мать.

Девочки сразу повзрослели. И рассуждали как взрослые.

Нет, они не набросились с жадностью на бесценный хлеб. Не решаясь поднести весь кусок ко рту, боясь, что не удержатся, они ели медленно, отламывая по маленькому кусочку. А когда хлеб был съеден, собрали крошки на ладони и прильнули к ним холодными губами. И было непонятно, едят ли они эти крохи или целуют их, как святыню.

О, какой вкус был у этого хлеба! Казалось, он воскрешал каждую окоченевшую клеточку. Наполнял сердце радостью. После него хотелось жить. Жить, чтобы дождаться еще одной хлебной радости.

«Если я вернусь домой, — подумала Саманта, — я больше всего на свете буду ценить хлеб. Простой хлеб. Пусть даже черный».

Где-то теперь уже совсем близко застучали зенитки. Потом, как несмолкающая сирена, завыли бомбы. Но девочки сидели неподвижно. Они смотрели друг другу в глаза, и каждая в глазах подруги черпала силы. И вдруг раздался грохот. И люстра над головой, мертвая, слепая люстра ожила, стала раскачиваться, как маятник, и хрустальные подвески зазвенели жалобно, как плач ребенка. А окна стали красными, их обожгло огнем — напротив горел дом.

— Нам еще повезло, — сказала Наташа.

— А тем, кто напротив, не повезло?

— Там люди остались без дома.

— И что они будут делать?

— Они придут в наш дом. А если бы бомба попала в наш дом, мы бы пошли к ним… Теперь все как родственники.

— Как соседи, — на свой лад сказала Саманта. — У нас в Америке самый дорогой человек — сосед.

Потом девочки сидели молча. И Наташа сказала:

— Скажи, Саманта, после этого могут люди хотеть войну?

Саманта покачала головой. Но неужели, чтобы узнать это, нужна такая дорогая цена — надо все пережить самой?

А потом исчезла коптилка и свет дня проник в окна, на которых уже не было знаков умножения, комната наполнилась благодатным теплом. К лицам девочек вернулись краски жизни. Тишину перед боем сменила веселая разноголосица большого города.

И только табель бабушки, которая в труднейшее время училась на «отлично», чтобы не сдаться, не смалодушничать, училась на пятерки назло врагу, училась, чтобы не погибнуть, только табель бабушки, след войны, лежал на столе.

— Послушай, Саманта, мы с тобой большие друзья? — вдруг спросила Наташа.

— Мы с тобой очень большие друзья, — подтвердила Саманта. — Такое пережили вместе.

— Тогда возьми. — Наташа протянула ей табель бабушки. — Бери, бери! Это можно подарить только настоящей подруге. Бери.

Саманта опасливо взяла шершавый листок и прижала его к груди.

Сестры

— Как тебе нравится эта шутка? — воскликнул папа, протягивая маме записку.

— Шутка шуткой, а где дочь? — Мама даже не улыбнулась, прочтя записку. — Что делать?

— Если позвонить в полицию… то есть в милицию, мир облетит сенсация: «Похищена гостья президента!»

— Придется покориться судьбе и ждать, — вздохнула мама.

— Пока человек шутит, с ним ничего плохого не может произойти, — философски произнес папа и принялся ходить по номеру.

А в это время Саманта и ее маленькая похитительница мчались по городу на автобусе. Автобус, тяжело попыхивая, взбирался на мосты, а съезжал легко, как будто с горки.

— Мне хочется поскорее попасть на сторону, неопасную при артобстреле, — шептала Саманта подруге. — На такую безопасную, чтобы забылись коптилка, замерзшие фиолетовые чернила и вкус черного жесткого хлеба!

— Я знаю одну полянку, — ответила Наташа. — Мы скоро доберемся до нее.

И автобус мчался дальше, словно спасал девочек от всех военных страхов. И словно перевозил их из одного времени в другое.