Тревожный август - Эдуард Хруцкий

- Есть, - Белов, осторожно ступая, скрылся в ночи.

- Ну, Павел Сергеевич, - Полесов наклонился к начальнику узла, пошли, и если что...

- Я понял.

- Стучи.

Дверь снаружи была обита дерматином, и стук получался глухой. Они постояли, послушали. В глубине дома все было тихо. Тогда Полесов спустился с крыльца и сильно ударил в ставню. Потом еще и еще.

- Кто там? - спросил испуганный женский голос.

- Это я. Дробышева, Климов.

- Павел Сергеевич?

- Он самый.

- Да что же такое?

- Ты открой, что я из-за двери кричать буду. Валю подменить надо. Заболела.

- А вы один?

- Нет, всех монтеров с собой взял. Конечно, один.

- Я сейчас. Оденусь только.

- Давай быстрее.

Степан, припав к двери, настороженно слушал дом. До него доносился какой-то стук, чьи-то легкие шаги, шорох. Нет, он не мог определить, одна ли была Дробышева или кто-то еще прятался в темной духоте дома.

- Я войду, - тихо сказал он Климову, - а ты в дверях стань. Чтоб мимо тебя никто!

- Не пройдет.

И по этому твердому "не пройдет" Степан понял, что Климов шутить не будет, что вряд ли кто-нибудь прорвется мимо живого связиста.

А дом между тем ожил. Шаги послышались за дверью, и свет из щели на крыльцо выполз. Загремели засовы, и дверь распахнулась.

На пороге стояла женщина, лица ее Полесов не разобрал, в левой руке она держала керосиновую лампу, правой запахивала халат у горла.

- Ой, - сказала она тихо, - вы же не один, Павел Сергеевич.

- Ничего, ничего, - Степан начал теснить ее в комнату, - идите, гражданка Дробышева, я из уголовного розыска.

- Зачем это, зачем, - голос ее срывался, и она, отступая, поднимала лампу все выше и выше. Пятна света прыгали по прихожей, выхватывая из мрака углы, прихожая была маленькая, заставленная какими-то старыми картонками, обои на стене пузырились и отставали. Все это Степан уловил краем глаза. И понял, что здесь никто спрятаться не может, и дверь в прихожую выходит всего одна.

- Климов, - позвал он и услышал, как тот вошел в прихожую.

- Вы, гражданочка, засветите-ка лампу как следует и еще что-нибудь зажгите. Только быстренько.

Дробышева выкрутила фитиль, и сразу в маленькой столовой, обставленной старой, резной, потемневшей от времени мебелью, стало светло и уютно.

На столе стояли остатки ужина, бутылка вина и недопитая бутылка водки. Но главное, что увидел Степан, - два прибора.

- Вы одна в доме?

- Конечно, - Дробышева пожала плечами.

- А это? - Степан кивнул на стол.

- Вечером заходил мой знакомый, мы закусывали.

А Полесов тем временем быстро оглядывал комнату. Вот дверь закрытая, стол с закуской, этажерка с патефоном, буфет тяжелый, резной, на нем какие-то безделушки, собачка, поднявшая лапу, мальчик со свирелью, охотник...

Мелькнул Наполеон, поблескивая серебряным сюртуком и шляпой, стоял между бронзовым охотником и чугунной собачкой. Сложив на груди руки, он спокойно глядел на человеческую суету, словно осуждая ее и жалея людей.

И тут Степан совершил ошибку. Он подошел к буфету и схватил серебряную фигурку. Шагнув к буфету, он на секунду оказался спиной к двери, ведущей в другую комнату.

- Откуда она у вас? - Степан повернулся и сразу увидел открытую дверь и, рванув из кармана наган, понял, что уже опоздал.

Его сначала обожгло и отбросило к стене, и он упал, потянув за собой стул, но, падая, он все же поднял наган, только выстрелить не успел: вторая пуля словно припечатал его к полу. И, умирая, он услышал голос Климова, но слов так и не смог разобрать. А потом он увидел фонтан, и вода в нем падала бесшумно, постепенно темнея. Он хотел позвать Муравьева, хотел, но не смог.

- Ложись, сука! - крикнул Климов Дробышевой.

Из темноты спальни ударил выстрел, и пуля рубанула по косяку так, что полетели щепки. Климов присел и выстрелил из нагана трижды, потом одним броском пересек комнату и опрокинул стол, надежно загородившись его дубовым телом. Он прислушался. Тихо. Только, забившись в угол, всхлипывала Дробышева. Что делать дальше, Климов не знал. И поэтому приказ охранять выход принял для него особый и очень важный смысл. Он исходил из какого-то не им придуманного плана, и в этом плане ему была отведена особая роль. И как человек военный, бывший лейтенант Климов знал, что приказ надо выполнять точно. Он вынул из кармана три патрона и засунул их в пустые гнезда барабана. Теперь он был готов.

На крыльце послышался топот. Бежали несколько человек, но это не смутило Климова, Он поднял наган. В комнату ворвался сержант с автоматом и двое бойцов.

- Кто?.. Кто стрелял?

И вдруг сержант увидел Степана, лежавшего на полу, он сделал шаг к нему, вглядываясь.

- Степа! Полесов! - сержант бросился к убитому.

Когда они ворвались в спальню, то увидели маленькую дверь, ведущую в кладовку, и поднятую крышку люка погреба.

- Выходи! - крикнул сержант. - Выходи, сволочь!

Он вскинул автомат, и гулкая очередь разорвала тишину. На пол со звоном посыпались гильзы.

- Прикройте меня! - крикнул сержант и спрыгнул вниз.

Через несколько минут в глубине подвала вспыхнул свет фонаря.

- Ну что, Миша? - один из бойцов наклонился к люку.

- Ход там, видно, во двор. - Голос сержанта звучал глухо.

ДАНИЛОВ

Он глядел невидящими глазами и не верил. Нет, Данилов не мог смириться с тем, что в углу комнаты лежал, разбросав руки, убитый Полесов. Но тем не менее это случилось, две пули, выпущенные бандитом, оборвали его жизнь, и она ушла из этого большого и сильного тела.

Данилов стоял молча, изо всех сил пытаясь справиться с тяжкой волной ненависти, захлестнувшей его. Она, как алкоголь, парализовала сдерживающие центры, мутила разум. И уже кто-то другой, а не он стоял в этой комнате и тяжелым взглядом смотрел на забившуюся в угол Дробышеву. Кто-то другой тихо скреб пальцами по крышке кобуры, еще не решаясь расстегнуть ее и вынуть оружие. Потому что если ты достанешь пистолет, то должен, просто обязан выстрелить.

- Не надо, Иван Александрович, не надо, - сказал сержант и стал рядом с ним, - незачем вам из-за этой суки в трибунал идти.

- Это ты прав, Миша, прав, не наступило время трибунала. - Данилов сказал это почти автоматически и только тут понял, что говорит с Костровым, с Мишкой Костровым, о котором думал последние несколько дней.

- Это ты. Мишка?

- Я, Иван Александрович.

- Видишь, горе у нас какое. Ах, Мишка, Мишка.

А дом заполнялся народом. Приехали люди из райотдела и из госбезопасности. Уже протокол писали, и Климов кому-то давал показания. И все они занимались его, Данилова, делом.

- Белов, - спокойно позвал Данилов.

- Здесь, товарищ начальник.

- Немедленно прикажи посторонним оставить помещение.

- Есть.

- Сержант Костров, задержитесь, - добавил Данилов.

- Есть.

Теперь в нем словно сработала какая-то система: ушла ненависть, и жалость ушла, остался только профессионализм.

Иван Александрович наклонился над убитым, провел рукой по лицу, закрывая глаза, внимательно рассмотрел пол рядом с телом Степана. Рядом с правой рукой лежал наган, левая намертво сжимала какой-то блестящий предмет. Данилов с трудом разжал пальцы и высвободил из них фигурку Наполеона. Он перевернул ее печаткой к свету, посмотрел инициалы.

- Где врач? - спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь.

- Здесь, - ответил Белов.

- Пусть увозит тело.

Он сказал и сам удивился. Как он мог сказать это слово? Тело. А чье тело! Это же Степа Полесов, спокойный, рассудительный, справедливый и добрый Степа Полесов. Один из самых лучших его, Данилова, друзей. Но он опять сжал внутри какую-то одному ему известную пружину. Начиналась работа, сыск начинался, и у него не должно быть эмоций и переживаний, только объективная реальность.

А в доме шла работа. Оперативная группа райотдела НКВД внимательно осматривала каждый уголок дома, подвал, чердак. На стол ложились пачки писем, обрывки бумажек с надписями, деньги, ценности. Данилов бегло осматривал все это, но пока ничего интересного не было. Правда, нашли несколько ящиков водки, муку, сахар, консервы. Иван Александрович поглядел на задержанную, она сидела в углу, крепко сцепив на коленях руки, и остановившимся взглядом смотрела в тот угол, где еще десять минут назад лежало тело Полесова.

- Гражданка Дробышева! - громко позвал Данилов.

Она не шевельнулась, даже глаз не повернула в его сторону. Стоявший рядом с ней милиционер потряс Дробышеву за плечо.

- Да... Да... Что? Это не я... не я... Это все он... он...

- Кто он? - Данилов шагнул к ней.

Дробышева вскочила и прижалась к стене, закрыв лицо руками.

- Кто он? - повторил Данилов.

- Я скажу, я все скажу, я не хотела... - И она заплакала, почти закричала.

- Дайте ей чего-нибудь, пусть успокоится, - приказал Данилов милиционеру.

И пока Дробышева пила воду, стуча зубами о край стакана, он уже для себя решил твердо, что начнет допрос немедленно, пока она находится в состоянии нервного шока. Главное - не дать ей успокоиться.