Время тяжелых ботинок - Владимир Король

О тех трудовых ночах было написано стихотворение, которое начиналось словами: «Сгружал тяжёлую молочку без суеты и в одиночку».

Как-то, по настоянию его требовательной жены Зинаиды, данной ему свыше, чтоб жизнь мёдом не казалась, Чекашкин попросил владельца магазина прибавить ему заработную плату. Вопрос он поставил грамотно: «Мне платят за погрузочно-разгрузочные работы и ночное дежурство в качестве охранника. Но я несу материальную ответственность, это мой личный риск. Завозы товара в одиночку не обслуживают, обязательно нужна страхующая пара глаз. А у торговых людей считается дурным тоном, если, как они говорят, не нагрел компаньона – поставщика или покупателя. Но меня обмануть ещё не удалось никому, и прошу за это доплачивать». Лазарь Ильич обещал подумать. А потом Чекашкин случайно подслушал разговор директора с кем-то из прошлой «крыши».

На вопрос, прибавлять ли зарплату сторожу-грузчику, бандит уточнил: «Это тот лох с дипломом кандидата наук? Знаешь, Ильич, есть люди, у которых на лбу написано, что деньги ему не нужны. Твой грузчик из таких – перебьётся. Увидишь – больше не подойдёт». Владелец магазина согласился: «Ты прав, хороших людей деньги портят.

Пусть останется просто добрым малым».

И вот уже больше года этот «добрый малый» стараниями своего пахана, «вора в законе» по кличке Желвак, являлся криминальной «крышей» своего бывшего работодателя на Невском. Сумма накопилась приличная, пора брать, для этого он и приехал в родной Питер. Тринадцать месяцев не отстёгивал барыга с прибыли, крутил чужие деньги.

Сейчас будет ему поздняя дойка.

Кинжал набрал номер на сотовом телефоне, каких Астрыкин не видел даже в телевизионной рекламе, – он раскладывался, как книжка, а экран был, как у портативного цветного телевизора.

Вынутый из петли статистик слушал, словно находился в камерном драматическом театре, где на сцене был актёр, которого он любил, но никогда бы не осмелился подойти и хотя бы поздороваться.

– Алло, Лазарь Ильич?

Там подтвердили: «Да-да!»

– Барыга, ты сидишь или стоишь?

На другом конце линии выразили недоумение тоном разговора.

– Если стоишь, лучше присядь. С тобой говорит Кинжал – слыхал такого?

Там воцарилась тишина.

Астрыкин не знал, куда звонит его друг и в каком качестве. Но то внезапное безмолвие после весёлого «да-да» наводило на неприятные мысли. Не исключено, что на другом конце сейчас вспоминали прожитую жизнь, – это Астрыкин вдруг почувствовал остро, глядя на профиль человека, которого знал с детства.

– Ты разговаривать можешь?

Астрыкин закрыл глаза и прислушивался, – тому Ильичу было нехорошо.

– Алло! Ты там живой? Передай трубку водителю. У тебя тот же, Гришка?

Тут же провякал бодренький голос:

– Слушаю вас внимательно.

– Молодец, Гришаня! Я – Кинжал, забиваю вам «стрелку». Отвези своего шефа на

Обводной канал, он знает, – и прямо сейчас. Ты всё понял?

– Так точно, – почему-то по-военному ответил шофёр.

На душе Астрыкина опять воцарилась зияющая пустота. Но поскольку голова интеллигента работает всегда и независимо от воли её обладателя, он всё пытался понять, как это может быть – степенно и в то же самое время – мгновенно? Если первое обозначить условно числом сто, то мгновенно – это не больше единицы. Разница девяносто девять процентов! Неужели блистательный математик Челкаш этого не понимает и может вслух произносить такую дичь?

Наконец, телохранитель, сидевший впереди, тронул водителя за плечо, тот притормозил, охранник выскочил из машины и распахнул их дверь.

Кинжал проинструктировал друга:

– Стоишь, делаешь серьёзное лицо и продолжаешь многозначительно молчать. Все вопросы – потом.

Было ветрено, и Астрыкин натянул на голову свою спортивную шапочку, потрёпанную неумолимым временем.

Кинжал посмотрел на его очки на верёвочке, – они так и норовили перекоситься перпендикулярно линии глаз, – жалкое пальтишко, полуботинки «прощай, молодость!», купленные десять лет назад по талону, выданному в институте. «Ничего, – подумал он, – будем менять Цифру, – интеллигентно, но нагло – вплоть до безобразия».

К ограде полутёмной набережной одиноко привалилась бесформенная громада в длинной шубе из дублёной овчины и пыжиковой шапке. Рядом с включённым двигателем и фарами, как дорогая эскорт-проститутка, распласталась новенькая «вольво».

– Добрый вечер, я – Кинжал. Это – господин Астрыкин, мой компаньон.

– Здравствуйте, – торгаш не без труда выдавил слово, непростое для произношения перепуганных и нетрезвых людей.

В тридцать четыре года Астрыкина впервые в жизни назвали господином, и он приосанился.

– Сначала вопрос: почему на «стрелку» ты не надел свою шубу из седого соболя?

Или считаешь эту встречу для себя не столь важной, поэтому сойдёт афганская овчина?

Ты небось уже весь салон в новой машине провонял, а, наш дорогой Ильич?

Коммерс пожимал плечами, бурчал – про то, что ту шубу он надевает раз в год, и вообще, какая разница, кто во что одет…

– Есть разница… Ну, да ладно, давай о главном. Сколько месяцев ты не платил «крыше»?

– Тринадцать.

Оказывается, с цифрами и у него полный порядок.

– Ответ правильный. Это – шестьдесят пять тысяч долларов.

Барыга дрожащей рукой протянул увесистый пакет.

Кинжал к «подарку» не притронулся:

– Здесь, надеюсь, с процентами?

Коммерс стал вращать глазами, о процентах речи не было. Да, больше года он не платил. Но это не его вина, никто не приходил, а он каждый день и каждую ночь ждал, что позвонят и скажут: «Я – Кинжал».

– Это же по факту – кредит, любой пацан с этим согласится. Лазарь Ильич, или я чего-то недопонимаю?

Бывший работник советской торговли, а ныне розничный король с Невского, может, впервые в жизни почувствовал, что такое настоящий наезд.

– Чё молчишь, ты готов обсуждать проценты?

Кинжал кивнул Астрыкину, чтобы и тот включался. Друг, математик и статистик, с готовностью повёл плечами.

– Давайте считать вместе, – «по-доброму» предложил Кинжал. – Сначала договоримся о размере процента – как считаешь?

Вопрос был к Ильичу. А тот уже примерно знал, во что выльется ему эта отсрочка платежей, о которой он не просил.

Но он ведь и не пытался найти тех, кому должен, – это же факт!

Жил по-русски, на авось. А умные люди его предупреждали: в крайнем случае, открой в банке счёт на предъявителя, но деньги отдавай регулярно. Один деловой так пяти заправок лишился – думал, про него забыли, никто не беспокоил, год не платил. Потом пришли, посчитали, сумма вышла астрономическая: проценты на проценты – а как же! Всё по понятиям!

– Процент, я думаю, здесь может быть такой – сорок. По-моему, корректно, как считаете, Дмитрий Сократович? – толкнул Кинжал друга в плечо.

Астрыкин знал, что именно под сорок процентов в месяц сейчас можно занять валюту у самых «добрых» питерских ростовщиков – моментально и любую сумму, поэтому утвердительно кивнул.

– А ты как мыслишь, Ильич? – обратился Кинжал к барыге.

Тот медленно растекался по чугунному ограждению, как холодец в обществе паяльной лампы.

– Молчание – знак отсутствия несогласия, – продолжал «переговоры» Кинжал.

– Но я не кровопийца, и волей, данной мне авторитетными людьми, уменьшаю процентную ставку ровно на…

Он вспомнил Толстого и сделал паузу.

Куда торопиться?

Нам ли, питерцам, бояться промозглых холодов!

В свете электрического фонаря краем глаза он уловил мелькнувшую надежду под дорогой шапкой барыги.

– Короче, процент я срезаю ровно в два раза.

Лазарь Ильич тут же подсобрался, чтобы в уме прикинуть, быть ему или не быть, – в рамках вновь образовавшихся стандартов.

– А с цифрами мы попросим разобраться профессионала, – Кинжал развернулся к другу, – кто же, как не господин Астрыкин, лично назовёт нам сейчас сумму долга.

Задача очень простая, Сократыч. Дано: тринадцать месяцев по пять тысяч долларов – с учётом ежемесячных кредитных в размере двадцати процентов. Первый месяц – беспроцентная фора, это подарок от меня, персонально. Не забудь, дружище, плюсовать проценты на проценты.

– Обижаешь математика, – подал голос Астрыкин.

Он никогда не пользовался калькулятором, в уме на спор перемножал четырёхзначные числа, практически не напрягаясь.

– В чью пользу округлять? – поинтересовался Дмитрий Сократович.

– Конечно, на карман уважаемого представителя славной российской торговли! – внёс методологическую коррекцию Кинжал.

– Результат – один миллион триста тысяч долларов.

Барыга не удивился. Он и сам примерно прикинул сумму, поэтому оспаривать подсчёты компаньона Кинжала не стал.