Последний орк - Сильвана Мари

Остаток дня наемники провели в мечтах о самых невероятных вещах, которые только можно себе представить, доходя даже до хвастовства заиметь кусок земли или, может, небольшой виноградник.

Ранкстрайл позволил Заимодавцу укоротить свои патлы, согласился выслушать лекцию о том, как следует мыть шею, руки и чистить ногти. Он просидел полдня в ближайшем пруду, ожидая, когда вода разъест покров грязи, накопившейся на нем за годы походов и привалов бок о бок с коровами. Ледяная вода нисколько не смутила капитана и уничтожила половину незаконно проживавших на нем паразитов.

Его почти невозможно было узнать, когда на следующее утро он вышел к городскому рынку, который устраивался теперь ежедневно на площади перед зданием Управления. Сложенные горками апельсины и лотки с оливками, маслом и сыром занимали немногое сухое пространство между лужами, которые Ранкстрайлу пришлось осторожно обходить.

Несмотря на то что аудиенция была назначена на раннее утро, губернатор принял юного капитана лишь на закате, и тому пришлось провести весь день перед конюшней под непрерывно моросившим дождем. Когда он наконец переступил порог дворца, то походил одновременно на промокшего цыпленка и на выпачканную грязью лягушку. Ему было не привыкать ни к воде, ни к грязи, но злило то, что он оставлял за собой грязные следы, несмотря на приложенные усилия выглядеть безукоризненно.

Губернатор принял его в большом прямоугольном зале с таким огромным камином у стены, что в нем бы целиком поместился ствол дерева. Жара была удушающей, и, помимо мокрой грязи, с юного капитана ручьями стекал пот.

Губернатор посмотрел на него с нескрываемым отвращением, злобным, переходящим все и без того обширные границы его постоянного презрения к миру, потом приказал Ранкстрайлу отойти как можно дальше и встать у противоположной стены зала. В это мгновение дождь перестал, и робкие лучи осветили небо. За длинным рядом разделенных колоннами окон начиналась величавая зелень апельсиновых садов, заполнявшая все видимое пространство. Губернатор засмотрелся на эту картину, и выражение его лица несколько смягчилось.

— Ты хоть знаешь, чья это заслуга? — спросил он.

К счастью, Ранкстрайл вовремя понял, что это был один из тех вопросов, на которые не нужно отвечать, и потому не раскрыл рта. Он не смог сдержать легкой улыбки, с нетерпением ожидая похвалы и благодарностей.

— Итак, мы справились с задачей. Пядь за пядью, пожар за пожаром, мы справились с задачей. Мы очистили землю от эльфов. От всех ведьм. Теперь врата демонов закрыты, и духи ада больше не могут наслать на нас никакие несчастья. Земля вновь расцвела, как сад.

Ранкстрайл быстро загнал свою никем не замеченную улыбку в уголок рта, где ей и суждено было потеряться.

— Единственным пятном, единственным недостатком, единственным срамом и бесчестьем остаешься ты и твоя презренная банда. Как ты узнал, что должен прийти сегодня сюда?

Ранкстрайл пораскинул мозгами и решил, что, каким бы идиотским ни казался ему этот вопрос, ответить на него все-таки стоило. Он вытащил свой пергамент:

— Меня вызвали. Вы меня и вызвали. Здесь так написано.

— Ага! — ликующе воскликнул губернатор. — Это и есть доказательство! Я специально послал тебе письменное приглашение. Его не мог прочитать никто другой, кроме Заимодавца. Теперь ты не сможешь опровергнуть, что знаком с ним! Ты — срам, позор, бесчестье! Ты продался ему! Ты продал свой меч, принадлежащий Судье-администратору и графству Далигар. Ты продался, — добавил он, произнося каждое слово по слогам для пущей резкости и ясности фразы, — ты продался за деньги. За ДЕНЬГИ.

Ранкстрайлу понадобилось некоторое время, чтобы понять происходящее. Хотя нет, понял-то он сразу — требовалось время, чтобы поверить в это. Но в конце концов он поверил.

— Я — капитан легкой пехоты, — спокойно ответил он, приближаясь к губернатору, — я командую людьми, которые получают увечья или погибают по моему приказу, и я не намерен терпеть подобное неуважение к моим солдатам. Мой меч не принадлежит ни Судье-администратору, ни графству — это мой меч, я сам купил его, из вторых рук, выбирая тот, что подешевле. Но я не продавал свой меч — я продал работу: вы послали меня против разбойников, и я уничтожил разбойников. И работу, а не честь я продал Заимодавцу. Естественно, за деньги. Ведь слово «продал» это и означает: давать что-то в обмен на деньги. Если же вместо денег дают сушеный инжир или вареные каштаны, то это не продажа, а обмен. Когда взамен вообще ничего не дают, то употребляют слова «щедрость» или «простодушие» — я лично предпочитаю второе, но это дело вкуса. Я нисколько не отказываюсь от моей дружбы с Заимодавцем, но доказательство ей — не чтение вашего приглашения, так как я и прежде умел читать, что, кстати, отнюдь не является редкостью в наших рядах — большинство моих солдат знакомо с этой наукой…

При этих словах губернатор криво усмехнулся:

— Неужели ты думаешь, что я тебе поверю?

— Я не привык, чтобы ко мне относились как к лжецу, — безмятежно ответил капитан и продолжил: — Доказательство моей дружбы с Заимодавцем состоит в том, что я и мои солдаты все еще живы и здоровы. Учитывая, что за три года мы не видели от вас ни куска хлеба, ни денег на него, как, по-вашему, на что нам надо было жить? Вы дали моим солдатам лишь выбор — умереть с голоду, как последним придуркам, или отдать концы в клещах палача, как ворам.

Капитан не получил ответа на свой вопрос. Он так и не узнал, на что им следовало жить. Губернатор выгнал его, предварительно осведомив, что причитавшиеся им деньги были конфискованы в качестве штрафа за бесчестное поведение и для возмещения убытков, причиненных государственному имуществу. Никакие прочитанные книги и рассказы Заимодавца у очага не помогли Ранкстрайлу понять, что «государственным имуществом» являлась проклятая вонючая овчарня, где они могли лишь стоять на четвереньках, словно собаки. Губернатору пришлось объяснять ему это, как и то, что если их всех не вешали прямо сейчас, то только потому, что орки перешли границы и легкая кавалерия была не в состоянии их остановить. Кроме наемников, идти на подмогу было некому.

Ранкстрайл прошел через опустевшую уже рыночную площадь со странным чувством, напоминавшим тошноту, — а может, это она и была. Даже когда его высекли, он не чувствовал себя так погано: тогда он занимался браконьерством и получил по заслугам. Сейчас все было по-другому.

Ранкстрайл вздохнул. В темноте он не мог видеть бескрайние апельсиновые сады, но знал, что они есть.

Он отправился к своим солдатам, чтобы сообщить, что им не достанется ни земли, ни виноградников, ни даже лошадей, в лучшем случае — лишь обильный ужин, шаль для жены или волчок для детей, если у кого-то была семья, и, быть может, новый меч для тех, у кого, как в его случае, даже меча не было.

— Эй, капитан, — подмигнул ему Лизентрайль, — неужель ты и впрямь поверил, что нам дадут деньги? Мы ж не дали работы ни могильщикам, ни палачам, а вши наши от теплой да сытой жизни так разжирели, что стали похожи на крыс. Но что-то мы все ж поимели, а такого вообще никогда раньше не было.

Действительно, ни один солдат, имевший больше опыта, чем Ранкстрайл, и в жизни, и в наемной службе, и не надеялся на то, что им когда-нибудь позволят стать менее нищими и отчаявшимися.

В путь отправились через два дня. Словно преступников, их сопровождал конвой из трех кавалеристов и четырех пехотинцев местного гарнизона, державшийся на приличном расстоянии.

Заимодавец не пришел попрощаться: зная, что его разыскивают, он решил перезимовать на Высокой скале или, может быть, в Скануруццу, где было поспокойнее.

Зато местные жители, все до одного, включая крестьянина, у которого Лизентрайль украл когда-то курицу, вышли проводить их на дорогу.

Народ ждал солдат у подножия Крепкого Камня, где холмы переходили в равнину. Им принесли хлеб, сыр и апельсины. Старый крестьянин сунул им костлявую чахоточную курицу, объявляя ее «красной як сонце, що свитит влитку». Здесь были и женщины: старухи, матери с детьми и молодые девушки. Кто-то бросил цветы под ноги наемникам.

— Ну не могли они явиться раньше? А то пришли в последний момент — когда нас уже выперли, — пробормотал кто-то из солдат.

— Солдаты, — ответил Лизентрайль, — не забывайте: мы — наемники. Никто не выдаст за нас своих дочерей. Зато мы получили хлеб с сыром. Курка — моя, если кто до нее дотронется — шкуру сдеру. Возьмем ее с собой в Далигар.

В последний раз капитан и его легкая пехота прошли через всю область и покинули ее границы, не оглядываясь, потому что наемники никогда не смотрят назад.

По берегам ручьев теперь росли не лохматые пучки сухой травы и блеклые олеандры, а десятки апельсиновых деревьев, разраставшихся с каждым годом, превращаясь в сотни и тысячи и заполняя долины от края до края, и чередовавшихся с серебристой зеленью олив и нежными и стройными миндальными деревьями, которые по весне радовали мир своими розовыми цветками.