Ночной зверёк - Дарья Беляева

Царица, подумала Амти, это же Царица Двора. Как она страшна и как она прекрасна. Царица даже головы не повернула в сторону мужчины. Она задрала голову, и капля крови упала на ее вуаль.

— Когда-то мой Адрамаут и моя Мескете подарили мне в подарок это место. Разве это не прекраснейшее из всего, что ты видел? Ах, какие сладкие крики издавали эти несчастные существа, когда здесь была моя милая девочка. Что ты думаешь, Харрум?

У Амти дыхание перехватило. Адрамаут и Мескете? Они сделали это для Царицы? Они действительно были чудовищами, часть Амти это знала, но и вообразить не могла такой дикой жути. Наверное, они были здесь очень важными людьми, если имели право дарить подарки Царице. Может быть, ее генералами. Царица говорила «мой Адрамаут» и «моя Мескете» так лично и чувственно, будто они делили с ней постель, а не служили ей.

У Царицы был царственный и холодный тон, она вся будто была изо льда, ее белая кожа и звонкий, спокойный голос заставили Амти задрожать.

— Безусловно, моя Царица, — сказал Харрум. — Нет ничего прекраснее вашего сада. Я благодарю вас, что вы взяли меня с собой на вашу чудесную прогулку.

Царица принялась напевать какую-то песенку, мелодичную и печальную, и Харрум замолчал. Когда она закончила, Харрум открыл было рот, но Царица взяла его за подбородок, сжала пальцы так, что кости хрустнули.

— Хочу ли я пройти по Лестнице Вниз и достать то, что уничтожит мир света? Да, я хочу. Хочу ли я сделать это сейчас? Нет, я хочу подготовиться. Представь, Харрум, — ее рука скользнула вниз, огладила его там, где… Словом там, куда Амти смотреть не стала. — Весь мир погрузится во тьму. Весь мир станет нашим милым садом, а потом наступит зима, и наш сад увянет и умрет, и все мы окажемся там, где в конце концов, и должны быть. Туда, где всем нам место, где все мы будем задыхаться, когда останемся совершенно одни…

Царица оттолкнула Харрума, снова прошла вперед.

— Ради этого я готова рискнуть всем и спуститься по Лестнице Вниз. Полагаю, есть еще одно существо, которое хотело бы достигнуть того же самого, но с другой стороны. Нужно его опередить.

Царица шла вперед, и Амти вдруг поняла — скоро ее заметят. Она прижалась к зеркалу сильнее, умоляя высшие силы, своего далекого папу, давно покинувшую ее маму, Адрамаута и Мескете, да кого угодно, забрать ее отсюда. Царица была уже за пару метров от нее, и Амти показалось, что она посмотрела на нее, но из-за вуали сказать было сложно. Амти попрощалась с жизнью, и в этот момент зеркало снова стало податливым, как вода, и Амти провалилась в него. Дышать в обычном мире враз стало тяжело и больно, будто отравленный кровью воздух Двора подходил ей лучше.

Когда Амти открыла глаза, она увидела обеспокоенное лицо Адрамаута. Один его глаз был знакомый и красный, а вот другой сменил цвет. Теперь радужница Адрамаута была бледно-серой. В его глазнице было глазное яблоко Наара, Амти узнала эту зимнюю серость. Выглядело так, будто Адрамаут надел цветные линзы.

Амти почувствовала себя в невесомости, а потом поняла — Адрамаут несет ее на руках.

— Пойдем, малыш. Нам нужно убираться как можно быстрее, пока сюда не приехали Псы. Мы еле вытащили тебя. Попасть обратно тяжелее, чем попасть туда, так что больше никуда не проваливайся.

— Они все… — пробормотала Амти. — Весь мир хотят…весь мир! Они все!

А потом Амти уткнулась носом в плечо Адрамаута и ощутила как остро ткань его куртки пахнет кровью. Все потеряло вдруг свое значение, и Амти почувствовала себя так спокойно, а еще очень-очень пусто.

4 глава

Амти снилось, будто она — Адрамаут. Амти понимала, что это сон и не понимала одновременно. Или даже так: все происходящее было и не было сном. Амти снился Двор.

Адрамауту было позволено в постели Царицы практически все. Он мог причинять ей боль, мог резать ее, он тянул ее за волосы, покорную и податливую, а она только смеялась, и смех ее оставался холодным. В постели она, как последняя шлюха, позволяла делать с собой все, и Адрамаут наслаждался этим, наслаждался ее кровью, ее плотью, ее болью. Иногда к тому времени, как она выбивалась из сил, на ней не оставалось ни одного живого места. Однажды Адрамаут снимал с нее кожу, полосу за полосой.

Ей это нравилось. Адрамаут мог делать в постели Царицы все, что хотел, кроме одного. Он не мог прикасаться к Мескете. Пока Царица ласкала ее, Мескете никогда не стонала, только облизывалась голодно и дико. Иногда, когда Мескете теряла над собой контроль, она заставляла Царицу кричать вовсе не от удовольствия. И Царице это нравилось.

Еще иногда они менялись ролями, и это Царица истязала Адрамаута, а Мескете смотрела и по ее лицу ничего нельзя было прочесть. Когда Царица стегала кнутом Мескете, Адрамаут целовал совсем не ту женщину, которую хотел бы целовать в этот момент.

Адрамаут и Мескете, служившие Царице вместе, согревая ее постель и услаждая ее взор пытками, никогда не расставались и никогда не принадлежали друг другу.

Однажды они лежали в постели, обессиленные после любовных игр. Адрамаут ел сырое мясо, вгрызаясь в него, как зверь. Он и был зверем, и вовсе не был похож на того Адрамаута, которого Амти знала.

Царица встала с постели, не надев на себя ничего, кроме сытой, удовлетворенной улыбки. Ее бледная кожа была покрыта кровоподтеками, на которые Адрамаут смотрел со звериной жадностью и удовольствием. Мескете спала, утомленная и спокойная, как ребенок. Неожиданным будто удар было желание ее приласкать. Здесь, во Дворе, Адрамаут думал, что разучился испытывать нечто подобное.

— Мне нравится твоя страсть, — сказала Царица. Голос ее был холоден, будто не она кричала под ним десять минут назад. Адрамаут засмеялся, потом высунул язык.

— Правда? А я все думал, почему ты держишь меня здесь.

Царица чуть вскинула бровь, и Адрамаут закрыл рот так быстро, что у него зубы клацнули.

— Я хочу чтобы вечером вы с Мескете присутствовали на пиру. Тамзир разочаровал меня, и он будет главным блюдом. Вы приготовите его для меня.

— Как скажешь, моя Царица, — ответил Адрамаут. — Мы будем рады развлечь тебя и твоих гостей.

Адрамаут взял с подноса розовато-голубое, как рассвет, легкое, погрузил в него зубы, отодрав кусок.

Царица смотрела на него, потом легкая улыбка тронула ее тонкие, обескровленные губы. Она повернулась спиной к Адрамауту, и он увидел, как спускаются вниз ее щупальца. Спина Царицы была изукрашена шрамами, некоторые из которых Адрамаут и Мескете оставляли ей лично. Царица зажгла свечу, и ее пламя окрасило пальцы Царицы золотом.

— Мне нравится твоя страсть, — повторила она. — Ты отдаешься ей, а это важно. Я вознагражу тебя за это, Адрамаут. Пойдем со мной.