Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

— Не получится. У нее отца нет, мать глаз не сводит… Вообще здесь не в лесу. Здесь с этим строго. Все же — Восток!

— Ну и что? — рассердился Кеша. — А у нас Дальний Восток. Почти…

И повернул за девушкой.

Нет, эта была не похожа на вчерашних. Эта словно бы вышла из сказки. Правда, несла совсем не сказочную авоську с бутылкой кефира и круглыми лепешками.

Кеша прибавлял шагу. Посмеиваясь, Алимджан догнал его, зашагал рядом, не выдержал, окликнул:

— Мастура!

Она остановилась, поджидая их.

— Вот… молодой человек… из Сибири. С Дальнего Востока почти…

— Я…

— Племянник Галины-ханум.

— Кеша я…

— Кеша он… Хочет тебя о чем-то спросить… А я бегу. Привет!

Мастура держала авоську обеими руками, и бутылка с кефиром касалась ее коленок. Неприступное лицо ее было обращено к Кеше. Алимджан вскочил в трамвай на углу.

— Вы не знаете, где тут этот… фотограф?

Она приглашающе кивнула ему головой и пошла через дорогу, смело ступая своими туфельками на тонких каблуках по булыжной мостовой. Кеша облегченно задышал.

— Везет мне в Ташкенте… Вчера ночью прилетел — свой дом на замке! И ворота, и двери… Замки есть, а ключей нет. Хоть пропадай! Алимджан позвал ночевать… А теперь вы… помогаете…

Он умолк, потому что она молчала, зашагав быстрее. Он ступал одной ногой по асфальту, а другой по траве под тополями, чтобы идти рядом с ней, не натыкаясь на утренних прохожих, поглядывающих на них.

— У вас уже трава… А у нас еще снег…

Она шла как немая. В мочках ее маленьких ушей золотились кольца величиной с окружность стакана.

— Нет еще травы… А у вас…

Тополя подпирали ветками балконы двухэтажного дома и просовывали листья в старинные их решетки. Листья касались выбеленного фасада, оконных стекол. Этот дом совсем зарос тополями.

Мастура свернула в подъезд, слова не сказав. Может, правда была немой?

Поднялись по деревянной лестнице с ветхими перильцами. Остановились у дверей, обклеенных заголовками газет, на которые, надо думать, подписывались жильцы. На одну дверь Мастура качнула авоськой:

— Здесь.

Голос у нее был звонкий и красивый до жути, будто натянутую струну задели.

— А…

Но она уже открыла ключом соседнюю дверь и, прежде чем исчезнуть за ней, придирчиво покосилась на Кешу. Ничего не оставалось, как нажать кнопку звонка у той двери, за которой жил фотограф.

Дверь открыл малыш в школьной форме. Фотограф? Сюда. И сам побарабанил кулаком в одну из дверей в коридоре. Старческий голос из-за нее разрешил:

— Да-да!

Все стены в комнате от пола до потолка были обклеены фотографиями. Штатские — в рубашках, костюмах и халатах. Военные. Серьезные мужчины с глазами навыкате. Женщины — россиянки в нимбах светлых волос и узбечки в гуще черных косиц, стеснительно отводящие глаза. Дети — смеющиеся и плачущие в крик. Их хватило бы на всю улицу.

Кроме фотографий на одной стене висели часы, идущие с тяжелой одышкой. Наверно, давно они шли. Надоело. Фотограф вон какой был старый, седой совсем. Сидел на стуле у окна и хлопал ладонью по подоконнику, бормоча проклятия, пока не нашел очки под газетой. Надел, рассмотрел гостя, ласково спросил:

— Что хотели?

— Понимаете, отец…

— Хаким-ака… Зовите меня Хаким-ака… По-нашему это дядя Хаким. Так меня зовет вся наша улица.

Старик медленно поднимался со стула, ноги не хотели сразу держать его.

— Понимаете, дядя Хаким… Я хотел чего? Этого… Я тут дом получил в наследство… Номер семь…

— А! — удивился фотограф.

— И зашел, чтоб вы его — чик! — сняли, — смелей заговорил Кеша. — У меня дед любопытный. До смерти! Честное слово. Такой дед.

— Вы племянник Галины-ханум? — остановил его Хаким-ака.

— А вы ее знали?

— Она была хорошая женщина. И муж у нее был хороший. Рустам. Не вернулся с фронта.

— Честно говоря, я ее… тетю-то… никогда в глаза не видел.

— Вот она.

Хаким-ака тихо проковылял вдоль стены и показал на смеющееся лицо щекастой девушки. С глубокими ямочками на этих крупных щеках. Оттого что смеялась она.

И что-то дрогнуло в душе Кеши, когда он тоже под-шагнул к фотографии.

Точно такая же фотография висела в комнате тетки, над комодом, припылившимся сверху, и в эту рамку, в уголок, была вставлена маленькая карточка, на которой можно было разглядеть обелиск. Фотографии тоже сильно запылились за этот законный срок, пока дом ждал своего нового хозяина… Новый хозяин стер боком ладони слой никем не тревожимой до сих пор пыли, вынул маленькую карточку из угла рамки, поднес к глазам.

— Что там? — спросил Алимджан, возившийся за столом. — Лесничий!

— Братская могила, — сказал Кеша и перевернул карточку. — Сорок третий год… Меня тогда еще не было.

— Вот видишь! А он уже построил для тебя этот дом и погиб.

Кеша пожал плечами, не зная, что ответить.

— Я же не виноват!

— Некоторым везет!

Кеша сел и обвел рукой вокруг:

— Ну, а что бы ты делал, упади на тебя такой подарок?

— Пусть раньше упадет. Тогда подумаю.

— Женился бы?

— Наверно.

— На Мастуре?

— В Ташкенте много красивых девушек.

— А ни одной не привел. У тебя есть девушка?

— Была у меня невеста.

— Расскажи.

— А!

— Почему не женился?

— Сначала институт надо кончить. По плану. У тебя есть план собственной жизни?

— По плану пора поужинать.

— Я серьезно, — настаивал Алимджан.

— Знал я, что тетя мне дом оставит?

— Это случай. А план? Цель?

Взгляд его темных глаз становился жестче.

— Не-а! — отмахнулся Кеша. — Я по вдохновению…

Алимджан засмеялся:

— Будешь жить по вдохновению — скоро задохнешься.

— Спивак! — воскликнул Кеша.

— С новосельем!

С новосельем… Вроде бы и правда племянник старой хозяйки поселился в доме. Он не приводил покупателей и не торопился уезжать. Соседи первыми стали догадываться почему. На то они и соседи, на то у них любопытство, на то глаза. Вот и сейчас они смотрели.

Смотрели, поджав губы, две одинаковые, как близнецы, старушки из настежь открытого окна с раздвинутыми шторами, как из ложи. Смотрела рассерженно-удивленными библейскими глазами женщина, выбивающая коврики с балкона, прикрытого ветками тополей, на которых сушилось маленькое бельишко. Женщина пользовалась этими ветками как квартирной принадлежностью. Коврики она выбивала подолгу. Смотрел из своего голого окошка, как из портретной рамы, Хаким-ака, надев на мясистый нос очки. Смотрел мужчина в тапочках и полосатой пижамной куртке, поливающий цветы под своими окнами, но веер воды, прижатый пальцем к наконечнику шланга, сверкая, брызгал уже не на цветы, а на ноги поливальщика. Смотрела веселая девочка, подлетая на качелях, привязанных к двум акациям во дворе Алимджана. И Алимджан смотрел, сидя на перекладине самодельного турника.

Женщина на балконе сняла коврик с ветки и вдобавок к тому, что хорошо отстучала его палкой, стряхнула воображаемые остатки пыли вниз. Чистюлей была. А девочка с качелей крикнула:

— Тетя Фаня! Что вы делаете? Там же человек!

Тетя Фаня наклонилась, чтобы уже не рассерженно и не удивленно, а почти презрительно посмотреть на Кешу. Это он в глазах маленькой девочки на качелях был человеком, он, третий день топтавшийся под окном Мастуры. Услышав голос девочки, человек спрятался за тополь.

И почти тотчас же знакомо задолбили по асфальту каблучки. От трамвайной остановки привычной, опасливой походкой шла Мастура. И вздрогнула, услышав:

— Здравствуйте.

Кеша вышел из-за тополя.

— А я жду Хакима-ака… с этим… с аппаратом…

Он просто съедал ее глазами. А у нее было все такое же каменное, как вчера и позавчера, лицо, неслыханной красоты и вечной неподвижности, у древних статуй в одной книге видел он такие неподвижные лица. Она прошла мимо и без единого слова свернула в парадное.

Ну что же, подумал Кеша, он человек не гордый и уж чего-чего, а ждать умеет… Охотник! Улица провожала охотника насмешливыми взглядами.

На почте он взял телеграфный бланк и задумался. За широкими окнами пробегали автомобили и троллейбусы, покорно подчиняясь милиционеру, помахивающему им своей полосатой палкой. Когда он останавливал все, что было на колесах, через улицу толпой валили люди, словно муравьи. Со второго этажа они казались маленькими. Да и фигурка милиционера выглядела не очень внушительной, только пузатой.

Нет, город был странным местом неестественного людского скопления, и каждый здесь, наверно, чувствовал себя меньше, чем был, словно жил не во весь свой рост от обильного соседства других с их желаниями, с их требованиями. В лесу он сам по себе. Да вот разве дедовский совет да ружье оберегают тебя от зверья среди безмолвных деревьев. С ними лучше, с деревьями-то… Никто на тебя не смотрит… Есть еще Черныш, собака, всё понимающая по одному движению пальца… С Чернышом тоже хорошо… Стало вдруг скучно от людей. Дышать трудно сделалось.