Избранные произведения в двух томах. Том 2 [Повести и рассказы] - Дмитрий Холендро

Летел среди них и Кеша. Привалясь плечом к откинутой спинке мягкого кресла и прижавшись к ней щекой, как к подушке, он спал. Резвая струйка воздуха из дульца принудительной вентиляции шевелила его чуб, и прядка светлых волос щекотала лоб. Не открывая глаз, Кеша, как назойливую муху, прихлопнул ее ладонью.

А в салоне с дежурной приветливостью уже звучал голос стюардессы:

— Граждане пассажиры! Через несколько минут наш самолет приземлится в столице солнечного Узбекистана…

Мужчины прекратили беседы, перестали читать, положив газеты и журналы на колени, повернули лица и внимали глазами. Один надел очки, другой жалким жестом огладил лысую голову.

Женский голос сказал:

— Ваня! Помоги мне застегнуть ремень. Черт-те что!

Стюардесса была так юна, так по-весеннему голубоглаза и так длиннонога, что ревнивые жены вправе были предъявить свой счет Аэрофлоту за это беспокойное, хоть и мимолетное, виденье.

Она любезно рассказала про транспорт, связывающий аэродром с городом, за что благодарные мужчины закланялись ей болванчиками, как будто это она сама позаботилась об автобусах и такси.

— Температура воздуха в Ташкенте — двадцать градусов, — щедро добавила она напоследок.

— Неужели? — вскрикнул толстяк, только бы перекинуться с ней словом.

Склонив набок голову, она ласково потребовала от него:

— Застегните привязной ремень.

Толстый дядя безропотно завозился, продолжая улыбаться и оплывать от счастья. Что ни говорите, красота — власть. Быть может, потому и берут в небо миловидных стюардесс, что авиации нужен порядок.

— Молодой человек! — громко сказала стюардесса спящему Кеше, как в звонок ударила над его ухом, и зашагала в другой салон, а он повыше подтянул ноги в сапогах.

Тогда соседка-узбечка по-матерински тронула его плечо:

— Ташкент!

Он заморгал глазами, наконец проморгался и недоверчиво спросил:

— Ну да?

Какая-то таинственная сила тут же повернула его в сторону уходящей стюардессы, перегнула через подлокотник кресла, а соседка спросила:

— Первый раз в наш город?

Кеша разогнулся и тряхнул головой:

— Первый.

— Командировка?

Уж очень у него был непрогулочный вид: тужурка как рабочая спецодежда и эти сапоги.

— Тетя дом оставила.

— Как?

— Сама померла, а мне оставила дом. А зачем мне дом? — спросил он растерянно и даже с досадой.

— Вах! — сказала соседка, подавая Кеше конец его ремня. — Женитесь — жить будете.

Кеша хохотнул, застегивая привязной ремень на животе:

— У меня же своя прописка!

— Далеко?

— Отсюда не видно. Наяринский лесхоз.

Это было за быстрой и дикой Шилкой, рекою, по которой, сшибаясь, плывут сосновые стволы, подныривают под обвислые паромные тросы, летят мимо островов с черемухой, белой среди лета, потому что, когда везде середина лета, на Шилке только распускается черемуха…

— Не слыхали про такое место — Наяринск?

— Нет.

— Вот и услыхали.

А сам все поворачивал голову, следил, не идет ли стюардесса.

Она возвращалась, шагала мимо, и он не верил, что такие бывают. И спал-то для того, чтобы не смотреть на нее. Кого он видел в лесу? А тут вдруг… В последний миг Кеша рванулся за ней, да ремень удержал его. Девушка оглянулась и подождала:

— Спрашивайте…

— Вы не замужем? — без улыбки выпалил Кеша.

Она не обиделась, но покачала головой укоряюще.

— Я отвечаю только на вопросы, связанные с полетом.

— Напрасно, — пошутила узбечка. — Он домовладелец.

Самолет ударился колесами о незнакомую землю, а в ушах застряло это звучное слово «домовладелец», и Кеша впервые почувствовал, что относилось оно к нему, придавая какое-то новое значение его фигуре. А что это за дом? Он и представить себе не мог. Где-то в этом незнакомом городе…

Над оградой из железных прутьев клубилась зелень, а выше краснела крупная строка: «Ташкент». Был теплый вечер, невероятный для апреля, и встречающие стояли с букетами сирени.

Домовладелец шагал, положив пальто на плечо, расстегнув тужурку и неся в руке легкомысленный чемоданчик, новый, как сверкающая копейка: наяринский житель не был путешественником. Сказать честно, первый раз летел, а не ехал… Радио над ним с гулким эхом сообщало:

— Произвел посадку самолет, прибывший из Дели. Кеша услышал, как молодая пара, шагавшая рядышком, обменялась фразами:

— Это «Принцесса Кашмира»?

— Нет, она разбилась в Индонезии.

Прямо перед ним стояла девушка с сиренью в руках, — и снова он подумал, что если где и видел таких, так только в кино. Как ни далеко его лесхоз, а фильмы привозят, даже нерусские.

— Принцесса, продаешь цветы?

Она пугливо отступила в сторону.

— А понюхать нельзя? — простосердечно приставал Кеша.

«Принцесса» вовсе отошла, но сбоку громко раздалось:

— Пожалуйста, дядя!

Крошечная девчурка со множеством косичек, в платье колокольчиком протягивала ему ветку сирени.

— Это мне? Ух ты! Спасибо.

Толпа встречающих перемешалась с прибывшими. Двигались, обнимались, целовались. Всех вместе вынесло на площадь, распахнувшуюся заасфальтированным простором, непривычным для глаза Кеши. У длинного стеклянного павильона, набитого людьми и багажом, была стоянка такси, но такси не было. Терпеливо топталась у чемоданов очередь. Посвистывал в милицейский свисток распорядитель с повязкой и сигнальной махалкой в руке. «Волга» с шашечками юркнула мимо, несмотря на отчаянный свисток распорядителя: она уже была полна седоками.

Кеша прошелся вдоль очереди, приостановился впереди.

— Эй, там! — кричали ему. — В очередь! Не видишь? Все сам видишь, а как слепой.

— Да я только спросить, — отбивался Кеша. — Улица Тринадцати тополей… Кто знает?

В очереди заспорили, где эта улица. Машины редко, но все же подъезжали. Распорядитель забивал их до отказа.

— Кому еще в Чиланзар?

— Мне не туда? — с надеждой спрашивал Кеша у очереди, продолжавшей спорить.

— Нет, это возле Алайского базара.

— Не знаете, а говорите! Зашлете человека!

— Кому на Кашгарку? Есть на Кашгарку? — надрывался распорядитель.

— Не мой район? — спрашивал Кеша.

— Це-це-це… — отрицательно поцокал языком пучеглазый человек в халате.

— Наверно, маленькая улица, вот ее и не знают, — сказала девушка с неживыми белыми волосами до плеч и вздохнула от ожидания.

Сочувственные слова ее и этот вздох Кеша принял за приглашение к разговору. И он уже приготовился завязать беседу, как вдруг распорядитель заорал, срываясь на хрип:

— Площадь Навои! Кому Навои! Центр города!

И, решив, что о безвестной улице лучше спрашивать в центре города, чем в тающей очереди у аэропорта, Кеша рванулся к машине.

Затиснулись в нее, сдавив друг друга, новенький чемодан пришлось держать на коленях.

— Плату делим на всех? — спросил Кеша, не столько оттого, что не знал, много ли придется платить, сколько ради общительности.

Первый раз человек катил в такси, поговорить хотелось.

«Волга» коротко взвизгнула тормозами, замерла под кустом уличной сирени, растущим из крохотного кружка в асфальте у самого края тротуара, и шофер не поворачиваясь неумолимо сказал шершавым голосом:

— Каждый платит полностью со счетчика. Всю цифру. Хотите — сидите. Не хотите — выходите.

— Хотим, — торопливо согласился Кеша и махнул вперед своей веточкой сирени.

Машина дернулась, крякнув от досады на остановку, и покатилась довольно резво. Конечно, шофер жулик, но если бы ехал в ней кто-то один, пришлось бы ему сполна платить? Не придерешься. А не хотите — выходите. И в конце концов, что значит мелкий расход для домовладельца? Не привык еще, зверь лесной. Надо привыкать.

Кеша обнимал чемодан, нюхал сирень и пытался рассмотреть пролетающие за стеклами дома, полузакрытые деревьями, потому что деревьев было много, а дома покуда не поднимались выше их. Зажглись уличные фонари, вспыхнули окна, и город начал расти и вырос, а деревья стали маленькими. Ему это немного в диковинку было — он привык к соснам и лиственницам, всегда шумевшим над крышей, над головой. А тут дома над деревьями.

На площади, где он вылез, был сквер из совсем игрушечных деревьев, обступивших большой фонтан. Водяные струи его взвивались выше стриженных под шары зеленых деревьев-малюток и с шумом падали, рассыпая брызги через края круглой мраморной чаши.

За фонтаном желтело и светилось внушительное здание театра — это было легко угадать по щитам с афишами, прислоненным к бессчетным колоннам. На широких ступенях Кеша остановил тоненькую театралку с целой башней из витков косы на голове и такую разодетую, что у него в глазах зарябило: и кружева, и бусы… Нет, рискованный город! Как на праздник попал он из своей глухомани.