Умирать — в крайнем случае - Богомил Райнов

— Ну, Питер, я слушаю. Со всеми подробностями.

— Можно и с подробностями. Но мне кажется, сэр, что в операцию посвящено слишком много людей. Их становится все больше. Сначала Ларкин, теперь Линда…

— Линде ничего не известно, кроме кое-каких мелочей по части торговли гашишем. Будьте уверены, что даже эта информация, которой она располагает, — дезинформация. Cчитайте, что в ваш проект посвящено только трое: я, вы и Ларкин.

— Один египетский правитель несколько тысяч лет назад сказал, что, если в заговоре участвуют трое, среди них обязательно присутствует доносчик.

Дрейк не обращает внимания на мою попытку блеснуть эрудицией.

— Надеюсь, Питер, этот доносчик — не вы.

— Нет, и не вы. Но кроме нас есть третий.

— Знаю. Пока что этот янки не дает оснований подозревать его. А там… там увидим.

Он на минуту задумывается, потом отпивает глоток и напоминает:

— А теперь — подробности!

— Я установил контакт со своими людьми. Отобрал пятерых по принципу: лучше меньше, да понадежнее. Могу сообщить вам их имена, адреса и прочие данные.

— После!

— С человеком, которого я назначил шефом группы, обсудил конкретные подробности операции. Он считает, что она не доставит особых затруднений, и берется осуществить переброску столько раз, сколько будет нужно.

— Вы полагаете, что это надежный человек?

— Абсолютно. Могу подробно рассказать, что он собой представляет, и вы сами убедитесь, что…

— После!

— Мы договорились и о том, как будем поддерживать связь. Сообщения придется посылать по почте, другого выхода нет. Но чтобы мои помощники были твердо уверены, что сообщения исходят от меня, я буду их писать собственноручно.

И я передаю ему все детали будущей связи вплоть до бесцветных чернил, надписей под марками и прочих подробностей. Кажется, такое решение его удовлетворяет. Потом перехожу к вопросу об оплате, что ничуть не понижает настроения Дрейка. Оно и понятно: гонорар, потребованный техническими исполнителями операции, — мелочь, пылинка по сравнению с прибылью, на которую он рассчитывает.

— А эти ваши надежные ребята, Питер, не могут подставить нам ножку?

— Каким образом?

— Самым простым: получат товар и оставят его себе.

— Зачем им такой товар, сэр? Это же Болгария, а не Лондон.

— А разве в Болгарии нет наркоманов?

— Где их нет! Наберется на всю страну душ двести-триста. Что возьмешь с такой клиентуры? — Гроши.

— Хорошо, допустим. Вам лучше знать.

— Они могут нас надуть только в том случае, если мы надуем их с деньгами. И сделают это не для того, чтобы завладеть товаром, а чтобы утереть нам нос.

— Мда-а-а… — произносит шеф вместо ответа и достает из кармашка неизменную сигару, появления которой я жду уже давно.

Он приступает к священнодействию распаковки и обрезания.

Я терпеливо жду, пока он раскурит сигару до нужного градуса.

— Да-а-а… — повторяет Дрейк. — У меня такое чувство, что вы со своей задачей справились. Я сразу это понял, как только вы вошли. Если бы ваша поездка закончилась неудачей, у вас хватило бы ума не показываться мне на глаза.

Он допивает свою дозу виски и приказывает:

— А теперь, Питер, садитесь сюда, вот за этот стол, и аккуратно, точно, ничего не упуская, пишите доклад обо всем, что вы сделали.

Опять письменная работа!

— А вы не считаете, сэр, что оставлять письменные свидетельства вот так, черным по белому, не совсем разумно?

— Не волнуйтесь, приятель, в сейфе старины Дрейка ваш доклад будет в полной безопасности.

— Но он может попасть в руки Ларкина…

— Ларкина? Вы напрасно считаете меня дураком. Ларкин будет знать ровно столько, сколько требуется для дела.

Дрейк смотрит на часы.

— Мне нужно в «Еву». А вы садитесь и начинайте. Чтобы вы не скучали, я пришлю вам Райта.

Опять письменная работа. Да еще под надзором этого кладбищенского типа.

Я исписал девять или десять страниц — хорошо, что у меня крупный почерк, и доклад кажется длиннее, чем он есть на самом деле. На десятой странице начинаю чувствовать ломоту не только в кисти руки, но и в висках: что касается последней, то ее причина, по всей вероятности, — густой аромат сирени, наполняющий кабинет. Райт благоухает, как куст сирени или целая сиреневая заросль: честно говоря, я никогда не бывал в сиреневых зарослях и представляю их себе в виде нескольких деревьев вроде Джона Райта; я иду по дорожке между этими деревьями, и с каждым шагом у меня все сильнее кружится голова…

Пока я потею над домашним заданием, Райт вовсю наслаждается бездельем, расхаживает по кабинету, заглядывает за шторы, оправляет свои длинные волосы длинными пальцами и насыщает воздух кабинета табачным дымом и благоуханием сирени.

Он одет с полным пренебрежением к времени года, то есть на нем безукоризненный черный костюм. Я подозреваю, что у него несколько одинаковых костюмов, потому что трудно поддерживать единственный костюм в столь безукоризненном состоянии. Как всегда, на нем черный галстук и черная обувь. У него даже носки черные; я их вижу, когда Райт усаживается в кресло напротив меня и кладет ногу на ногу.

С той минуты, как он появился в кабинете по приказанию Дрейка, Райт не удосужился произнести ни слова и вообще ведет себя как надзиратель, которому поручили стеречь жалкого арестанта. Но мне кажется, что непринужденность его напускная и что на душе у этого агента похоронного бюро кошки скребут: а вдруг он, Райт, — уже не правая рука шефа, вдруг его оттеснил на задний план этот самый арестант, неизвестно откуда взявшийся хитрец и наглец Питер?

Должен признаться, что у него есть все основания для сомнений. Все мои встречи с Дрейком происходят без его участия; проект операции в его последнем действующем варианте для Райта полная тайна. Неизвестна ему и тема моего доклада, в который красавчик Джон старается не заглядыать из вполне понятной осторожности.

Словом, если мы оба — секретари Дрейка, и если даже он — шеф кабинета и главный секретарь, то совершенно ясно, что именно я занимаюсь тайными и важными вопросами, в то время как ему предоставлена проза жизни — порнография, картежная закусочная и подвальчики со стриптизом.

Другой человек на его месте не стал бы портить себе настроение из-за такой ерунды. В конце концов, чем меньше ответственности, тем меньше неприятностей. Но Райт явно обеспокоен. И не только потому, что участие в любой операции — это доля в дележе. Но и потому, что раз Дрейк держит его, свою правую руку, в неведении, значит, он больше не доверяет или же никогда не доверял этой самой правой руке.

В кабинете уже давно нечем дышать, и труд мой давно закончен, и мы с Райтом уже давно делаем вид, что вовсе не замечаем друг друга, — занятие довольно утомительное, — когда дверь наконец открывается и входит шеф.

Дрейк явно в приподнятом настроении: уголек его носа горит ярким пламенем. Он весело осведомляется:

— Ну как, все готово?

Вместо ответа я подаю ему свой скромный труд. Рыжий берет доклад, идет к сейфу и убирает мое домашнее задание в надежное место.

— Вы свободны, Райт, — холодным тоном говорит он, гораздо более холодным, чем осведомляется у меня о докладе.

Агент похоронного бюро торопливо исчезает, пожелав начальству доброго вечера, потому что за плотно задернутыми шторами кабинета уже давно наступил вечер.

— Что вы скажете, Питер, если я предложу вам скромный ужин на французский манер?

Я, конечно, польщен вниманием шефа — что еще я могу сказать.

— В сущности, я должен был зайти за Брендой. Но мы увидимся прямо в «Еве». Если бы вы знали, приятель, как это иногда обременительно — возиться с домашней кошкой.

Предоставив дрейковским гориллам приятную обязанность проветрить кабинет, мы выходим на улицу. До ресторана, куда пригласил меня шеф, недалеко, метров пятьсот. Это заведение совсем иной категории, чем харчевня нашего общего знакомого итальянца: хрусталь, фарфор, серебряные приборы, белоснежные скатерти и цветы на столах, к счастью — не сирень. Сирень давным-давно отцвела во всем городе, и ее благоуханием можно упиваться, только находясь в обществе Райта.

— Выбирайте, не глядя на цены, — с царственной щедростью заявляет Дрейк, когда метрдотель кладет перед каждым из нас меню в переплете из натуральной кожи.

Пропустив его заявление мимо ушей, я скромно выбираю салат по-ниццки и банальный бифштекс с черным перцем.

— Что будут пить мсье? — с неподдельным интересом спрашивает метрдотель, поскольку решающий удар по клиенту наносят именно напитки. Рискуя разочаровать его, я заявляю:

— Мне все равно.

— Придется заняться вашим светским воспитанием, — добродушно ворчит Дрейк. — Разве можно, придя во французский ресторан, заявить, будто вам все равно, что вы будете пить!

Воодушевленный его замечанием официант предлагает белое бургундское неизвестно какого года, от которого Дрейк, невзирая на охвативший его прилив щедрости, отказывается, потому что оно сильно горчит с точки зрения цены. После этого у них завязывается увлекательная беседа о французких винах, в итоге которой Дрйек останавливается опять-таки на бургундском, более приемлемом в эти прискорбные времена финансовой нестабильности, как изволил выразиться шеф.