Талисман, или Ричард Львиное сердце в Палестине - Вальтер Скотт

Глубоко задумавшись, стоял в нерешительности перед шотландцем барон де Во, сомнения одолевали его.

– Можно ли мне увидеть вашего оруженосца, сэр Кеннет? – проговорил он наконец, взглянув на него.

Шотландец задумался и, покраснев, ответил:

– Охотно, милорд, но не удивляйтесь, увидев мое скромное жилище, не забывайте, что шотландские рыцари не знают роскоши ни в еде, ни в обстановке, нет у них ни великолепно убранных палаток, ни мягких перин, этим они сильно отличаются от своих северных соседей. Я живу бедно, лорд Гилсленд, – прибавил он, подчеркнуто выразительно произнося эти слова, неохотно провожая барона в свою палатку.

Сильно предубежден был барон де Во против народа, бедность которого вошла в поговорку, но был слишком благороден, чтобы находить удовольствие в унижении храброго, гордого воина, желавшего утаить свою нищету, которую теперь ему не удалось скрыть.

– Недостойно было бы крестоносцу заботиться о светской роскоши и суетных мелочах, – ответил барон де Во, – когда его должна заботить великая, святая цель. Как бы ни были велики испытываемые нами нужды и горести, но страдания и жертвы наши ничто в сравнении с мучениями стольких святых, с сияющими теперь венцами славы.

Давно не проявлял Томас Гилсленд такого красноречия, и, странное дело, он противоречил себе, так как любил и роскошный стол, и богато убранное жилище.

Вскоре они подошли к лагерю рыцаря Спящего Барса. Казалось, сэр Кеннет, ободренный словами Томаса Гилсленда, не должен был бы стыдиться своей бедности. Обширное пространство земли, отведенное по требованию сэра Кеннета для тридцати палаток воинов, прибывших с ним в Святую землю, почти пустовало. Лишь часть его занимали бедные хижины, из которых многие казались запустелыми, а некоторые и вовсе разрушились. В центре лагеря виднелась небольшая хижина, по виду отличавшаяся от других лишь прикрепленным на верхушке копья знаменем в форме ласточкиного хвоста, которое своими длинными складками склонялась книзу, как клонится поблеклое растение от знойных лучей азиатского солнца. То было помещение начальника. Ни пажей, ни оруженосцев, ни даже часового не было видно на страже, не было заметно ни признака феодальной власти или рыцарского звания. Его охраняли лишь слава и доброе имя.

Сэр Кеннет унылым взглядом окинул лагерь, но, подавив волнение, вошел в свою хижину, дав знак барону Гилсленду следовать за собой. С любопытством осмотрелся де Во. Сожаление, отчасти смешанное с презрением, – чувства, которые иногда бывает так же трудно отделить, как жалость от симпатии, – охватили его. Наклонив свой величественный шлем, он вошел в палатку, головой почти касаясь потолка.

Убого выглядела хижина: две постели составляли почти единственное ее убранство. Одна из них, из сухих листьев, была покрыта шкурой антилопы, судя по оружию, расставленному вокруг нее, и серебряному распятию, стоявшему в изголовье, она принадлежала рыцарю Спящего Барса. На другой лежал больной, о котором говорил сэр Кеннет. На первый взгляд он казался сильным и мощным, средних лет, черты лица его были из тех, которые надолго врезаются в память. Он неподвижно лежал на своей постели. Сэр Кеннет уступил своему оруженосцу длинную мантию и другие одежды, которые рыцари носят вместо лат и кольчуг.

Хижина делилась на две части. В первой половине, через которую прошел барон, мальчик в камзоле, истертом от времени, в полусапожках из верблюжьей кожи и синей шапке, на коленях перед наполненной углем жаровней пек на железном листе лепешки из ячменной муки – любимую еду шотландцев. На одном из столбов, поддерживавших хижину, висела часть туши антилопы. Нетрудно было догадаться, каким образом добыл рыцарь это лакомое кушанье: неподалеку лежала огромная, великолепная гончая собака, каких не было и у короля Ричарда. При виде обоих рыцарей благородное животное издало глухое ворчание, звуки которого отдались, как гул отдаленного грома. Узнав своего хозяина, она наклонила голову, махая хвостом и сдерживая шумное проявление своей радости. По врожденному инстинкту, она не нарушала глубокой тишины, царившей в комнате больного.

Рядом с постелью оруженосца, на подушке из звериных шкур, сидел мавританский лекарь, по обычаю своему поджав ноги. При слабом свете, тускло разливавшемся в палатке, с трудом можно было различить, что нижнюю часть его лица закрывала длинная черная борода, почти доходившая до пояса, на голове надета высокая татарская шапка из овечьей шерсти, того же цвета, что и борода; такого же цвета был и кафтан. Ярким огнем сверкали в темноте его черные глаза.

Чувствуя глубокое почтение к незнакомцу, английский лорд хранил глубокое молчание. Несмотря на его грубый нрав, зрелище нищеты и горести, переносимых с твердостью, без ропота и жалоб, произвели на него впечатление гораздо более сильное, нежели великолепнейшее убранство царских покоев. В продолжение нескольких минут слышалось лишь сильное и ровное дыхание больного, который, по-видимому, забылся глубоким сном.

– С неделю уже он не смыкал глаз, как уверял меня мальчик, что ухаживает за ним, – сказал сэр Кеннет.

– Благородный шотландец! – воскликнул Томас де Во, схватив руку Кеннета и дружелюбно пожимая ее. – Это ужасное положение должно измениться, ваш оруженосец нуждается в пище и в хорошем уходе.

Он произнес последние слова по привычке громким и решительным голосом, и больной проснулся.

– Благородный господин мой, сэр Кеннет, не правда ли, клайдская вода прохладнее и чище мутных вод палестинских источников?

– Ему снится родина, и он счастлив в своих сновидениях, – сказал сэр Кеннет лорду де Во вполголоса. Едва он произнес эти слова, как лекарь, встав со своего места и опустив руку оруженосца, которую держал, наблюдая за пульсом, подошел к рыцарю и, дав знак, чтобы они хранили молчание, взял их обоих под руки и вывел из хижины.

– Во имя Иссы бен-Мариам[8], которую мы так же почитаем, как и вы, – сказал лекарь, – не мешайте действию данного мной лекарства. Пробуждение его в данную минуту будет ему стоить жизни или лишения рассудка. Но придите сюда в вечерний час молитвы правоверных, когда с мечетей раздается призывный голос муэдзина, и если до тех пор он будет спокоен, то обещаю вам, что этот храбрый воин будет в состоянии без вреда для своего здоровья разговаривать о серьезных делах.

Уступая лекарю, который, видимо, придерживался пословицы «Комната больного – царство лекаря», оба рыцаря удалились.

На несколько минут они застыли у выходной двери хижины: Кеннет ожидал, чтобы его гость простился, барон де Во из своих соображений старался продлить свидание. Собака, сопровождавшая их, ласкалась к своему хозяину, водя длинной мордой по его руке. Рыцарь ласково потрепал ее; этой незначительной ласки было достаточно, чтобы собака не удержалась от проявления радости: задрав хвост, она стрелой пустилась обегать полуразрушенные хижины, не пересекая, однако, границы, будто чуя, что там не будет больше пользоваться защитой своего господина. Через несколько минут она вернулась к сэру Кеннету и смущенно начала тереться о него.