Крымскй щит - Юрий Иваниченко

Родриго уже твердо решил продать жизнь подороже — слухи о немецком плене в разведшколе ходили один другого жутче — хоть и не представлял себе ещё, как он это сделает. В таком положении — придавленный и почти раздавленный тушей фашиста — он и до гранаты, прицепленной как раз для такого героического исхода, к нагрудной лямке парашюта, дотянуться не смог бы… Как вдруг «фашист» горячо зашептал ему в самое ухо:

— Silencioso! No se contraigas![12]

И прежде чем Виеске решил, похоже ли это на румынский, слышанный в учебке, продублировал на русском языке:

— Тихо! Мать твою…

В следующую секунду Родриго увидел рядом наполовину скрытое травой лицо майора. Он растянулся подле, ткнув тяжелой ладонью между лопаток парню и вдавив его в мокрую землю.

Над их головой, выпалив сухостой до слепящей белизны, проскользнул луч прожектора.

«Наверное, — сообразил Родриго, сразу обретший такую способность, как только увидел рядом знакомые тёсаные черты командирского лица. — Как только самолёт благополучно ушёл, и ждать с неба стало некого, прожектор развернули на землю, на поиск десантников».

Словно струя из огнемёта, прожектор «выжигал» траву до самых мелких, насекомых подробностей, золотил кривые стволы сосен на окраине леса и выхватывал мятые сугробы парашютов. Только по ним и можно было определить, что где-то в той стороне десантники; туда, сверля ночь красными пунктирами, устремлялись пули зенитного пулемета и, невидимые, румынских карабинов; туда же, блеснув металлическим лоском, кувыркаясь улетали гранаты, чтобы лопнуть магниевой фотовспышкой.

Управлялся с прожектором и крупнокалиберным пулемётом немецкий расчет — знали каратели, куда и зачем поднимались в горы.

Но выяснилось это чуть позже, когда, сорвав с лямки стальную скобу парашютного ножа, Мигель рывками обрезал стропы на ногах Виеске, и, привстав на коленях, отбросил приклад «шмайссера», упёр его в плечо…

Родриго, стряхнув с ботинок брезентовые ленты, последовал его примеру, выхватил из кобуры офицерский «вальтер».

Немцы — их каменно-серые фигурки хорошо было видно благодаря отсветам в вентиляционных жалюзи прожектора, разумеется, пока луч бил в сторону — суетились в бронированном кузове артиллерийского трехосного вездехода, куцего и со скошенной мордой.

Мигель дал щедрую очередь прежде, чем белая борозда света пропахала траву до места, где вяло шевелились их с Родриго брошенные парашюты.

Очередь расшвыряла мышиную возню у треноги зенитного пулемета, зазвенел линзами и мгновенно угас прожектор — словно керосинку кто задул посреди праздничного стола. Почти сразу же наступила и тишина.

Словно по инерции, гавкнул в неожиданный, «слепящий» — в том смысле, что «хоть глаз выколи», — мрак один-другой выстрел карабина, и лишь спустя минуту раздались голоса переклички и команд на румынском.

Откуда был «погашен» прожектор, видимо, заметить никто не успел.

— Отходим… — шепнул майор, отдернув за плечо Виеске, который так и не успел никуда пальнуть из своего «вальтера» и теперь лихорадочно шарил дулом впотьмах.

Майор, дернув его за плечо, помешал.

— Не стреляй, выдашь! — пригнул он парнишку к земле. — Отходим к месту сбора. Если кто ушёл, то там будут…

Условленным на такой случай местом сбора были руины консервного завода им. Л. Кагановича поблизости селения Коккоз. Сначала пробирались незамеченными, а потом, когда рассвело, напоролись на жандармский разъезд. Отстреливаясь, Боске и Родриго вышли к заводу первыми. По тому, что несколько раз в стороне и позади вспыхивала перестрелка, можно было понять, что не все десантники погибли этой ночью, но на их подмогу надеяться не стоило…

Страшным было начало диверсионной операции для испанцев. Троих, как мы позже узнали, расстреляли ещё в воздухе, под куполами парашютов. Пулемётчика сбросило взрывом гранаты с утёса, он, весь изломанный, ещё был жив, но к рассвету, когда его нашли румыны, уже умер от потери крови. Троих загнали и убили в лесу — одного подранили и попытались взять живым, но компаньеро предпочёл выдернуть чеку последней гранаты. И только троим, раненым и измученным, неслыханно повезло: оторвались от горных стрелков, проскользнули через оцепление, избежали «самооборонцев» и на третьи сутки натолкнулись на того, кого надо: на дозор Южного соединения.

Долина была обставлена лесистыми горами и глухими стенами скал, и спуск в неё был довольно крут и небезопасен. Снизу карабкались вспять, на верх осыпи разновеликих валунов. Вслед за осыпями, опасливо сторонясь их, вилась гравийная дорога, трамбованная кремневым щебнем.

Когда телега бывшего колхозного шорника с вполне подходящей фамилией Хомутов поравнялась с крайними, особенно крупными, валунами, похожими на мумифицированные черепа великанов, из-за ближайшего ступил на тропу Сергей Хачариди.

Его тень упала под передние копыта понуренного коняги, прямо перед его мордой. Конь, недовольно фыркнув, встал, но поднять морду так и не удосужился.

— Здорово, отец, — дружелюбно поприветствовал Хомутова Сергей, по-прежнему держа пулемёт в одной руке, как привычную подорожную ношу.

— Я всегда знал, что это хреново закончится… — вместо приветствия неожиданно выдал старик.

Не изменившись при этом ни в лице, наполовину скрытом соломенной шляпой, ни в интонации, с которой только что напевал своему унылому четвероногому приятелю нечто столь же унылое, вопреки тексту: «Ой, на ropi два дубки…»

Серёга удивлённо хмыкнул, но кивнул, дескать: «само собой»… И, подойдя к телеге, положил руку на рогожу, закрывавшую борт, мельком заглянул за него — ничего, кроме прелой соломы и пары пустых мешков.

— Что там за стрельба, отец? — Хачариди кивнул через плечо в сторону невидимых отсюда заводских развалин.

От них снова, будто кто пробежал по сухому валежнику, донёсся беспорядочный треск перестрелки.

— Я же говорил… — пожал плечами старик, очевидно, собираясь развить первоначальный тезис, но, увидев в прищуренном глазу «Везунчика» основательное сомнение насчет его, Хомутова, психического здоровья, махнул рукой, подбирая вожжи.

— Хрен его знает, что там за пальба, господа-товарищи… — скрипуче проворчал старик с той же «лошадиной» флегмой. — Если я совсем дурак, то там румыны промеж собой чего-то не поделили, а немцы не сунутся… Да их там и немного… — счёл необходимым уточнить Хомутов, покосившись на громоздкий пулемёт в руках «Везунчика». — Офицер германский да пара то ли солдат, то ли унтеров.

— А ежели ты мудр, как старый волк? — усмехнулся Серёга.

— Был бы я мудр, как старый волк, я бы уже удрал, зажав хвост между задних лап, так, чтоб только меня и видели… — вздохнул старик. — А я стою тут, как старый осёл…

— И что ты думаешь, как старый… Как старый, в общем?

— Думаю, кого-то из ваших там ловят, но они или в румынской форме, или я не тех разглядел, — Хомутов уже откровенно маялся неодолимым желанием побыстрее поступить сообразно волчьей мудрости.

— И где ты «не тех» разглядел, отец? — не отпускал телегу, по-хозяйски опершись на её борт, «Везунчик». — Которые в румынской форме?

— Возле котельной… — старик, не глядя, ткнул рукояткой кнута через плечо. — Там, где труба. Всё у вас, господа-товарищи? Поспешаю я, да и не знаю больше ничего…

Старик вновь подобрал одной рукой вожжи, другой распустил кнут.

— Погоди, отец… — придержал телегу Сергей. — Скажи сперва, как ты собирался драпать, зажав хвост, от таких молодцов, как мы? (а позади уже появился из-за камня Володя, не больно грозный с виду, но с вполне убедительным автоматом в руках, да ещё и с гранатой за поясом). — Уж не на этой ли кляче царя Македонского?

И тут Хомутов совершил непростительную ошибку. Обидно сделалось за своего Орлика, справно служившего в учебном артдивизионе в Балаклаве вплоть до того несчастного случая, когда там то ли пороховой склад взорвался, то ли ещё чего бахнуло… В результате армия потеряла отменного парнокопытного бойца, а Хомутов приобрёл верного друга и собеседника, тем более замечательного, что Орлик после взрыва в артдивизионе был глух, как прокурорская совесть, но, не в пример оной, дружелюбен.

— Да не будь он калеченый, Орлик-то, он бы сейчас эх, как воевал бы!.. — разворчался вдруг старик, как-то пропустив мимо ушей недоброе замечание Серёги, направившегося воровской походкой к достаточно упитанному коняге, которого заведомо незаслуженно обозвал клячей.

— А мы ему сейчас такой шанс предоставим… — похлопал по крутому, лоснившемуся трофейным шоколадом, конскому боку Везунчик. — Да, Орлик?

Орлик покосился на него из-под густой чёлки и скептически фыркнул.

Впрочем, он напрасно себя недооценивал…

Высоко взбрасывая передние ноги, он скакал по грудам битого кирпича и брустверам заросших воронок, каким-то образом умудряясь по-прежнему не поднимать головы с развевающейся смоляной гривой.