Голубые молнии - Александр Кулешов

Казалось бы, не прыгнул, со всяким может случиться, а на деле? «На деле — предатель!» — ребята орут, «Расстрелять», — это Костров. И я ору. А сам-то? Посмотрел на ребят. Нет. Вроде бы никто параллелей не провел.

Задумался. Действительно, что значит не прыгнуть в бою? Это как если б приказ «В атаку!», а я начну травинки на бруствере считать!

Вот так.

На душе муторно.

И главное, надо писать об атом проклятом первом прыжке. Я столько уже назвонил о нем в своих письмах, что там все только и ждут доклада. Тянул меня черт!

Дорогая ма!

Ну вот и свершилось. Теперь твой сын истинный парашютист. Могу тебе сказать, что выглядело это хоть и очень торжественно, но прозаично. Во всяком случае, для меня, поскольку ни малейшего волнения я не испытывал.

Прибыли все: и генерал, и все начальство. Подняли на самолетах. К сожалению, ты сама понимаешь, не могу сообщить, на какую высоту.

В нужный момент подан сигнал, и один за другим мы бросаемся в объятия Пятого океана. Некоторые колеблются, зажмуривают глаза. Не знаю. Я абсолютно хладнокровно смотрел вниз. Расставив руки и ноги, планировал, как полагается, даже значительно дольше, за что мне потом попало: командир роты ругал. «Вы, Ручьев, совершаете первый прыжок, а ведете себя, словно при сотом». Приземлился тоже хорошо, остался стоять на ногах, а не упал, как большинство.

Не понимаю, как можно бояться прыжка! При современной технике это совершенно безопасно. Во-первых, раньше чем начать прыгать, мы досконально изучаем парашют в классе. Это надежнейшее сооружение, ма, солидное и неразрушимое, как отцовский диван в кабинете.

Надо только правильно его складывать. А уж этому нас столько учат, что и в девяносто лет, когда я буду мирно отходить в лучший мир, лежа в своей кровати в окружении внуков и правнуков, я смогу уложить его как полагается, этот парашют. Да и проверяют потом миллион народа. Так что тут неожиданностей не бывает.

Далее. Знала бы ты, сколько мы тренируемся: болтаемся на разных хитрых штуках, тренажерами называются, прыгаем с вышки, из макетов самолетов, и т. д. К тому же при прыжке парашют открывается автоматически, его подстраховывают специальные приборы. Словом, надо быть редкостным трусом, чтоб побояться прыгнуть. Ты понимаешь? Думаю, что даже Анна Павловна и то бы не побоялась. Так мне-то тем более нечего было опасаться. Верно? Раз практически авария исключена. Главное было сделать первый шаг. Вот это самое трудное... Не для меня, конечно!

Но что об этом говорить... Ты просишь прислать тебе карточку. Обязательно — просто мне хочется, чтоб на моем парашютном значке красовалась уже двузначная цифра, а не однозначная, как теперь.

Ты пишешь, что насчет перевода намечаются, кое-какие варианты. Ты не спеши. Конечно, если реально, то это не плохо, но в конце концов и здесь жить можно.

Эх, если б ты знала, какие здесь хорошие ребята!

Кстати, ма, пришли мне тот учебник, знаешь, который отец тогда из Англии, привез, мой любимый. Тут я ребятам помогаю — он мне пригодится.

И, пожалуйста, не присылай мне больше варенья — ей-богу, уже вся рота объелась, буду скоро в другую роту отдавать. И пончики. Пойми, они же сюда приходят в несъедобном виде.

Что касается свитеров, то тоже не надо. У меня их четыре штуки.

О приезде сюда пока и не думай. Я говорю серьезно. Ты должна дать мне слово, что, пока сам тебя не попрошу, не приедешь. Дай честное слово.

Ну вот и все, пожалуй. Обнимай отца.

Старик, привет!

Что-то ты не балуешь меня посланиями. Твою оду о том, как праздновали Геркино рождение, прочел с удовольствием и грустью.

Теперь это все так далеко. Здесь иная жизнь. И ты знаешь, Влад, странно, но, кажется, начинаю привыкать. Понимаешь, наверное, уж так устроен гомо сапиенс, что ко всему привыкает.

Я начинаю убеждаться, что люди, встающие в шесть утра, пробегающие ежедневно двадцать километров и съедающие горшок пшенной каши, чувствуют себя не хуже, чем дрыхнущие до полудня, передвигающиеся в индзапорожцах и поглощающие «табака» в «Арагви» на берегу улицы Горького.

Не спорю, гложет порой тоска по нашему веселому житью, но, честно говоря, не могу сказать, чтоб я здесь пожирнел, подурнел, поглупел. Нахожусь в полной форме, загорел на семи ветрах.

И кое-чему научился.

Ты спрашивал в прошлом, письме, как «это выглядит» — прыгать с парашютом.

Выглядит.

Конечно, для тебя это равносильно космическому полету. Ну, а уж для бывалого рубаки Ручьева, прошу прощения, так сказать, обычное дело.

Взлетел. прыгнул, приземлился. Раз-два — и никаких переживаний. Главное, чтоб под ногами не было банановой кожуры — можно поскользнуться.

Как там Эл? Вообще-то она пишет. Но мне интересны твои данные.

Скоро пришлю тебе свой портрет с дарственной надписью. Храни на память — в старости сможешь продать за большие деньги. Представляешь: «Генералиссимус Ручьев ранней поры».

Ну ладно, старик, зовет труба, трубит труба. Переключаюсь на дальнейший распорядок дня.

Пиши, не забывай. Звякни моей ма, хитро выясни, не собирается ли она совершить ко мне сюда вояж. Если да, любым способом отговори.

Глава IX

Татьяна была в ярости. Русые волосы, на этот раз не заплетенные в косу, спутались и все время лезли на глаза, что еще больше раздражало ее. Щеки, и без того отнюдь не бледные, пылали.

— Честное слово, последний раз с вами иду! Сто раз зарекалась. Но это уж последний! Ну что вы за люди!.. Двадцать три часа в день заняты службой, час отдыхаете. Так и в этот час о чем говорят? О службе!

Своей быстрой, энергичной походкой она шла вечерними, уже осенними улицами города, рубила воздух рукой.

Ее спутники — Копылов и Васнецов — еле поспевали за ней. То один, то другой периодически открывал рот, пытаясь возразить, но тут же умолкал под градом упреков.

— Нет, серьезно! Ну какой мне смысл ходить с вами куда-нибудь? Да и зачем я вам нужна? Мы встретились во сколько, — она поднесла к глазам руку с большими мужскими часами, — в шесть? Да? А сейчас одиннадцать. Гуляли. В кафе были. Фильм смотрели. Так что, веселились? Ничего подобного — господа офицеры провели насыщенное служебное совещание. Тема: воспитание солдата личным примером...