Зазеркалье. Записки психиатра - Наталия Юрьевна Вико
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он вдруг услышал стук поднимаемой рамы и едва успел отпрыгнуть в сторону от потока воды, хлынувшего сверху. Придерживая рукой шляпу, поднял голову. Молодая женщина в чепчике, из-под которого выбивались рыжие вьющиеся волосы, и в белой широкой блузе с завязками на пышной груди, поспешно убрала медный таз и захлопнула окно второго этажа.
«Вот так всегда, – с усмешкой подумал Соловьев. – Не дают, никак не дают думать о возвышенном. Только над землей поднимешься, а тебя – бац! – по башке. Хорошо хоть таз не выронила!» Он перешел на другую сторону переулка и поспешил выбраться на широкую улицу, чтобы быть подальше от окон домов.
«Видение пришло после встречи с „северной Сивиллой“, – размышлял он. – Значит, встреча не была случайной, хотя вначале мне показалось, что не дала ничего, кроме щекочущего нервы осознания некоторой своей значимости в мире мистическом, прельщающем меня более, чем мир материальный».
И то сказать, он спокойно мог обходиться без еды и питья, ограничивать себя в одежде, хотя – чего скрывать! – при возможности любил пофорсить, однако без подобных видений, случавшихся с ним во снах, и событий, происходящих наяву, он бы не смог жить. Соловьев ощущал себя неким пограничным столбом, окрашенным в черно-белую полоску, стоящим на границе черного и белого миров, хозяевами которых были зло и добро. Чем дольше он жил, тем яснее ощущал, сколь узка эта граница. Да и сам он помимо желания оказывался то по одну ее сторону, то по другую. Сегодняшний радостный, светлый, торжественный сон – из мира светлого, но всего несколько дней тому назад был другой сон, где он встретился с чертом, который в этот раз назвался злым духом Питером. Впрочем, черт уже однажды являлся ему в Москве в самое, надо сказать, неподходящее время. Причем не ночью во сне, а наяву, став реальностью, вызванной воображением. Он тогда сидел в тиши комнаты и глядел туда, где над кроватью висела старинная литография, купленная им по случаю у одноглазого московского букиниста Якова, с изображением женщины в развевающемся плаще, стоящей на тонком полумесяце босыми ногами, с венцом из двенадцати звезд над головой, прижимающей к себе младенца. И ниже подпись, чуть стершаяся от времени, но проступающая достаточно явно, чтобы прочитать: «Непорочная Исида, мать Бога Солнца, слова которой высечены на храме в Саисе: «Плод, мною приносимый, – Солнце». В голову ему тогда пришли строки из Откровения Иоанна Богослова: «И явилось на небе Великое Знамение: Жена, Облеченная в Солнце, под ногами ее Луна, а на главе ее венец из двенадцати звезд»… Он смотрел и смотрел до боли в глазах… И в тот самый момент, когда вдруг приятно сжалось сердце от предчувствия, перед его глазами возникло мерзкое, вертлявое, хвостатое существо, которое, корча рожи, сначала пыталось ухватить его за нос, а затем, когда это не удалось, принялось щекотать лицо кончиком хвоста. Пришлось даже прикрикнуть на нечистого, да еще и, замахнувшись, отпугнуть как следует. Только вместе с нечистью пропал и образ.
…Ровно через полчаса Соловьев входил в огромный читальный зал Библиотеки Британского музея на Грейт-Рассел-стрит, поразивший его при первом посещении не столько гигантским куполом, чудесным творением инженерной мысли Сиднея Смерка, сколько невообразимым количеством окружающих книг и рукописей, таящих знания и тайны прошлого. Книги смотрели на него со всех сторон, внимательно и строго, будто пытаясь заглянуть в душу и понять, кто он – праздный гуляка или человек достойный, которому можно вручить сокровенную мудрость предков. Он приостановился при входе и с удовольствием вдохнул чуть кисловатый запах дерева, из которого были сделаны шкафы и полки, запах, полюбившийся ему с детства. Так пахло в кабинете отца, привившего ему любовь к «ее величеству Книге». В столь ранний час посетителей еще не было, однако величественная, как статуя Командора, библиотекарь мисс Литтл уже возвышалась над своим огромным столом. Она, проработавшая в библиотеке много лет, знавшая почти наизусть все фонды и способная без промедления дать справку о наличии той или иной книги, была под стать древним манускриптам – такая же молчаливая и бесценная. Библиотека заменила ей семью, потому что семьи у нее никогда не было. Книги же стали ее детьми.
– Доброе утро, мистер Владимир! Прекрасная погода, не так ли? Согласитесь, сегодня намного лучше, чем вчера! – произнесла мисс Литтл, близоруко щурясь.
– Рад вас видеть, мисс Литтл. Надеюсь, завтра погода будет не хуже, – обменялись они фразами, обязательными, как бой часов на Биг-Бене.
– Вы, как всегда, первый. Ваши книги на столе, – сообщила она и, надев очки, принялась привычно перебирать заявки читателей.
Соловьев опустился на стул и ласково провел ладонью по крышке стола, как по крупу любимой лошади, застоявшейся в стойле в ожидании хозяина.
«Ну, все-все, здравствуй, я уже здесь», – мысленно сказал он, взял из стопки одну из книг и начал перелистывать страницы, еще раз пробегая глазами прочитанное вчера.
«Ничего важного не пропустил», – удовлетворенно отметил он, взял другую в толстом кожаном переплете под названием «Библиотека герметической философии» и углубился в чтение, отрешившись от всего вокруг.
…«У язычников день рождения солнца приходился на 25 декабря, – размышлял он, оторвавшись от книги. – Когда тьма зимы была преодолена, славный сын света возвращался… Да и у римлян за восемь дней до январских календ, то есть 25 декабря, праздновался приход солнца… Господи, как же все просто… Значит, рождение Сына Божьего совпадает…» – Он услышал чье-то покашливание и, нахмурившись, поднял глаза.
– Мистер Владимир, вам нездоровится? – вернула его к действительности мисс Литтл, стоящая перед его столом со стопкой книг в руках. – Вы смотрите на меня таким взглядом, как будто я предлагаю
