Зазеркалье. Записки психиатра - Наталия Юрьевна Вико

а коммунизм – о сексуальном. Считает, что социализм без коммунизма обречен, потому брак должен уступить свое место коммунизму. В «Онайде» все – мужья и жены друг другу, нет родителей и детей, поощряется секс, но запрещена любовь. Романтическая сторона – побоку. Все трапезы, труд и развлечения в общине коллективные. Партнеры находят друг друга в общем зале во время общего вечернего досуга, а потом на некоторое время уединяются в одной из спален. Но не на всю ночь, во избежание романтических привязанностей.

– Интересно, – протянул Ревзин, глаза которого возбужденно заблестели. – Чем-то напоминает четвертый сон Веры Павловны в «Что делать?».

– У Чернышевского все гораздо… – Соловьев запнулся, – утопичнее, что ли, светлее и по-литературному красивее. Хотя, помнится, – он наморщил лоб, – слова «любовь», по-моему, в сне Веры Павловны тоже нет. «Радость» есть, «веселье» есть, «наслаждение» есть, а «любви» нет. И вправду что-то горит, – он принюхался и огляделся. – Пойдем отсюда от греха подальше. Да и закрываются они скоро, – положил на стол несколько монет и встал из-за стола.

– Да-да, пойдем, – Ревзин медленно, будто обдумывая что-то, поднялся следом и направился к выходу, бросая взгляды в сторону кухни, откуда, словно ненароком, выглянуло озорное личико. – От греха, – добавил он и подмигнул девушке, на лице которой появилась обнадеживающая улыбка.

Вышли на улицу. Соловьев подхватил рукой цилиндр, чуть не слетевший с головы под порывом ветра.

– Мерзкий, мерзкий климат, – проворчал он. – Ни зимы, ни лета. Даже солнце – и то в вечной каминной дымке. Не зря все наши разъезжаются. И Ковалевский, и Капустин. Остались только мы с тобой да Орлов.

– Это какой же Орлов?

– Дьякон русской церкви.

– А ты как, Владимир, тоже собираешься?

– Мне ехать отсюда еще рано. Поживу до будущей весны, тогда уж… Задумал я, понимаешь ли, один важный труд… – Соловьев замолчал, провожая взглядом кеб, прогромыхавший по булыжной мостовой.

– Поеду я, Владимир, – Ревзин, прерывая разговор, протянул руку для рукопожатия. – Поздно уже. Хозяйка на порог не пустит. Спасибо за ужин.

– Да-да, езжай. Мне тоже пора. – Рассеянно махнув рукой, Соловьев в раздумье медленно двинулся в сторону дома, не заметив, как его приятель, подождав немного, снова нырнул в таверну…

* * *

Водяная пыль, прыснувшая с неба на лобовое стекло машины, напомнила о скором окончании бабьего лета. Стеклоочистители призадумались на секунду, но все же нехотя сделали свою работу. Порыв ветра полоснул по макушкам деревьев вдоль дороги, срывая разноцветное убранство и закручивая листья в феерическом прощальном танце. Заходящее солнце, с трудом прорвав одиноким лучом дождливую черноту горизонта, бросило беглый взгляд на серый город и снова спряталось, словно ужаснувшись увиденному. Радиопередача прервалась сообщением о пробках на дорогах, которое напоминало сводку из района боевых действий.

«Потери узнаем вечером», – подумала Александра и перестроилась правее, чтобы пропустить прилепившуюся сзади «девятку», водитель которой явно искал повод попасть в новостной блок о дорожных происшествиях.

Когда она подъехала к дому, черный Кузин «мерседес» уже стоял на площадке возле участка. Она вышла из машины, чтобы открыть ворота. Водитель, степенный Петр Петрович, оторвавшись от телевизионного экрана на передней панели, приспустив стекло, с достоинством кивнул и проинформировал о том, что Алексей Викторович пошел в дом, потому что уже минут пятнадцать как приехал. Это было похоже на упрек. Отношение Петра Петровича к ней было неровным и колебалось в зависимости от ее отношений с Кузей в диапазоне от уважительно-подобострастного до осуждающе-недоуменного. В последнее время он, судя по всему, занял выжидательную позицию, решив просто наблюдать, хотя его взгляд по-прежнему говорил: «И чего ты, девка, выкобениваешься? Другая б с закрытыми глазами за такого жениха выскочила».

– Резину скоро надо будет на зимнюю менять, – помогая открыть ворота, не преминул наставительно напомнить Петр Петрович с тем превосходством в голосе, которое слышится у всех пожилых и многоопытных водителей по отношению к женщинам, не способным отличить аккумулятор от генератора.

– Посоветуйте потом, Петр Петрович, какая лучше, «Гудиер», «Мишлен» или «Пирелли»? – небрежно бросила Александра названия, усвоенные из рекламы, и снова села за руль, чтобы загнать машину в гараж. – Ворота закроете? – попросила Петра Петровича, который, погрузившись в размышления над тайнами качества шинной продукции, молча кивнул.

Кузя, удобно расположившись на диване перед телевизором, что-то жевал.

– Добрый вечер, Сашенька! – радостно пробасил он и поднялся навстречу, раскинув руки.

– Алексей Викторович! Вы когда соизволите мне ключ от дома отдать? – Александра увернулась от объятий. – Может, я с любовником приехала, а тут ты сидишь.

– Ага, ключ отдам, – пообещал он. – На таможню тоже с любовником поедешь? – Все же бросил обеспокоенный взгляд ей за плечо. – А где ж любовник-то?

– Отстань! В багажнике, в пакете! – отмахнулась Александра, решительно направляясь к холодильнику. – Мне не до шуток, когда я голодная. Когда я голодная, убить могу!

– Голодная? – удивленно переспросил Кузя.

– Так спрашиваешь, будто обед приготовил, – она печально осмотрела содержимое холодильника и возмущенно воскликнула:

– А где мой сыр?

– Ты имеешь в виду такую ма-а-аленькую сухую корочку? – смущенно спросил Кузя, отводя глаза в сторону.

Она кивнула.

– Грустную такую, скукоженную? – на всякий случай уточнил он.

Александра подозрительно прищурилась и кивнула еще раз.

– Я, Сашенька, понимаешь ли, ее съел. Чтоб не мучилась. Переживешь?

– Всю?! – голосом, который шел из самой глубины измученного очередной диетой желудка, воскликнула она, гневно глядя на Кузю, который, старательно изображая смущение, съежился и вжался в спинку дивана.

– Это, между прочим, был мой обед! – сообщила Александра трагическим голосом. – Твердый сорт сыра с пониженной жирностью.

– Бедная моя, опять на диете, – фальшиво посочувствовал он.

– Теперь уже пощусь, – уточнила она. – По твоей милости, между прочим.

Вероломный пожиратель сыров виновато потупился.

– Не переживай, Сашенька. Там, в уголке холодильника, в фольге полкусочка еще осталось. И вот вино еще есть, – указал на открытую бутылку. – А я тебя после таможни в рестора-а-анчик хотел сводить, – пряча змеиную усмешку, голосом демона-искусителя протянул он. – Очень, кстати, прилично готовят. Особенно рыбу. Речную форель. Как в рекламе.

Александра, бросив на него негодующий взгляд, снова открыла дверцу холодильника, извлекла из фольги остатки сыра и с наслаждением принялась грызть низкокалорийный продукт, запивая красным вином –