Последний год - Василий Ардаматский

Царь был в шинели и полковничьей папахе. Приложив руку к виску и ни к кому лично не адресуя своего приветствия, он быстро поднялся на ступени и, сопровождаемый встречающими, прошел во дворец. Внутри Думы шествие уточнилось: впереди шли царь и великий князь, за ними — Родзянко и генерал Спири-довйч и позади — думцы…

На улице толпа поняла, что никакого зрелища не будет, и стала расходиться, и вскоре там, где она стояла, остались только черные фигуры охранников в штатском — они проявились как на снимке. Наблюдавший это Глобачев заметил себе, что следовало приказать агентам расходиться вместе с толпой. Сложная у генерала служба — век живи, век учись…

Меж тем в Таврическом царь и великий князь прошли в Екатерининский зал и остановились перед иконой Николая-чудотворца. Благонамеренная газета «Русское слово» напишет потом: «Два святых имени Николая в эту минуту как бы слились вместе, даруя России великую Надежду…»

Думцы прихлынули к иконостасу, сбившись за спиной царя.

Но давайте почитаем, как вся эта церемония преподносилась России, и воспользуемся для этого репортажем специального корреспондента Петроградского телеграфного агентства. (Цитирую по газете «Народное слово» № 33 за 1916 год.)

«…Во время молебствия, после провозглашения Царского многолетия и вечной памяти всем, на поле брани живот свой положившим, Государь император приложился к святому кресту.

Затем Его Императорское Величество обратился к членам Государственной думы со следующими словами: «Мне отрадно было Вместе с вами вознести Господу Богу благословенные молитвы за дарованную Им нашей дорогой России и нашей доблестной армии на Кавказе славную победу. Я счастлив также находиться посреди вас и посреди верного Моего народа, представителями которого вы здесь являетесь. Призывая благословение Божие на предстоящие вам труды, в особенности в такую тяжкую годину, твердо верю, что все вы и каждый из вас внесете в основу ответственной перед родиной и мной вашей работы весь свой опыт, все свое знание местных условий и всю свою горячую любовь к нашему отечеству, руководствуясь исключительно ею в трудах своих. Любовь эта всегда будет помогать вам и служить путеводной звездой в исполнении вами долга перед родиной и Мною. От всей души желаю Государственной думе плодотворных трудов и всякого успеха».

Слова Его Императорского Величества были покрыты долго не смолкавшими криками «ура!» и гимном, исполненным хором всеми собравшимися.

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко обратился к Государю Императору со следующей речью: «Ваше Императорское Величество! Глубоко и радостно взволнованные, мы все, верноподданные ваши члены Государственной думы, внимали знаменательным словам своего Государя. Какая радость нам, какое счастье! Наш русский Царь здесь, среди нас. Великий Государь! В тяжелую годину еще сильнее закрепили вы сегодня то единение ваше с верным своим народом, которое нас выведет на верную стезю победы. Да благословит Вас Господь Бог Всевышний. Да здравствует Великий Государь всея Руси».

Раздались вновь долго не смолкавшие крики «ура!».

Из Екатерининского зала Император изволил проследовать через средние двери в зал общего собрания Государственной думы, где был встречен восторженными криками «ура!» членов Государственной думы и публики. Всеми, присутствующими был исполнен гимн. Его Императорское Величество, остановившись среди зала заседаний, изволили милостиво отвечать на приветствия. При продолжающихся криках «ура!» проследовал в полукруглый зал. Здесь Государь Император и великий князь Михаил Александрович расписались в золотой книге для почетных гостей, после чего Государь Император изволил выйти из зала и проследовал по правому коридору, где собрались чины канцелярии Государственной думы. Его Императорское Величество благодарил чинов канцелярии за труды, причем соизволил осчастливить милостивыми расспросами некоторых из них, состоящих на действительной военной службе.

Заседание открывается в три часа двенадцать минут дня. В великокняжеской ложе великий князь Михаил Александрович. В дипломатической ложе представители союзных нам государств. Ложи печати и публики переполнены.

Председатель Государственной думы М. В. Родзянко приглашает членов Думы выслушать «Высочайший Указ о возобновлении занятий Государственной думы…»

Таким сладким и пустым суесловием сей лицемерный спектакль преподносился России как торжество единства монарха, народа и его избранников, единства, которым тут и не пахло. Лобызая крест, царь если и молил о чем бога, то разве о том, чтобы его затея с поездкой в Думу утихомирила ее. Думцы на этом спектакле были каждый со своими, на эти минуты затаенными мыслями, подсказанными отнюдь не богом, а их собственными деляческими соображениями — Родзянко в своих воспоминаниях говорит, что каждый гласный Думы был негласным слугой определенных кругов и своих собственных, часто элементарно меркантильных интересов. Что же касается России, она была так далека от этого спектакля, как далек был фронт, где рекой лилась народная кровь, как далеки были от Таврического дворца затерянные в снежных просторах голодные крестьянские избы, в которых с безнадежной тоской оплакивались кормильцы, уже убитые на войне.

А теперь на основании свидетельств участников этого события восстановим некоторые его истинные подробности…

Царица еще утром этого дня снова пыталась уговорить мужа не ехать в Думу, тем более что был для этого, по ее мнению, серьезный предлог — по пути из Ставки в Петроград царь схватил насморк.

— Ники, отмени поездку, — умоляла она мужа, прижав руки к груди. — Наш Друг сказал, что вся эта затея против тебя, в том богом проклятом дворце не будет ни одного человека, который хорошо бы к тебе относился. Чего стоит один этот Родзянко! И ты же простудился, чихаешь!

Николай все-таки верил в полезность своей затеи и всячески отшучивался, зная, впрочем, что отменить поездку он уже попросту не может.

— Я буду на них чихать, и всех моих недругов свалит инфлюэнца. Наконец, Спиридович будет вооружен до зубов, чуть что, он же перестреляет их как куропаток.

— Господи, за что мне еще и это испытание? За что? — повторяла царица, обратив свои воспаленные глаза к лепному потолку.

В этот момент в кабинет, где происходил этот разговор августейших супругов, вошел генерал Спиридович, он был при полном параде.

— Ну, видишь? — весело воскликнул царь. — Ты только подумала об опасности, а он уже тут как тут. Александр Иванович, защитите меня от моей супруги, она не пускает меня в Петроград.

— Ваше величество, ваш приказ для меня закон! — На красивом лице генерала светилась улыбка, адресованная царице. — Но тут, признаюсь, ваша личная охрана бессильна. Я могу только заверить ее величество, что ее венценосный супруг в полной сохранности и весьма скоро будет доставлен перед ее голубые очи.

Царица, сдвинув брови, смотрела на генерала тревожно и недобро, она мистически недолюбливала Спиридовича за то, что однажды он оказался возле ее мужа там, где был убит Столыпин, ей виделось это каким-то роковым предрешением, что, когда этот человек будет рядом с Ники снова, совершится какое-то злодейство.

Из опубликованных за рубежом воспоминаний Спиридовича:

«Решение царя ехать в Думу было непреклонно, однако вряд ли он был уверен, что этот его шаг изменит Думу, но он, возможно, думал, что потом, когда Дума примется за старое, это развяжет ему руки: я сделал все, что мог, дабы показать вам свое расположение и свою надежду, так пеняйте же теперь на себя… В те дни я слышал произнесенную им фразу, что Думу так же легко закрыть, как и открыть… Решение, однако, было непреклонно, и отговорить его ехать в Думу не могла даже Александра Федоровна вкупе с могущественным Другом…»

По дороге из Царского Села в Петроград царь был сумрачен и дважды спросил Спиридовича, не может ли произойти каких-нибудь эксцессов? Генерал твердо заверял, что это исключено, хотя не раз в эти дни вспоминал, как в Киеве в трижды процеженный зал Оперного театра проник убийца Столыпина Багров. Он сам, не дальше как вчера, задавал царский вопрос генералу Глобачеву, и тот ответил ему, что это невозможно физически, так как на расстоянии не меньше пятидесяти шагов от царя непроверенный человек оказаться не может, и что царь все время будет находиться в плотном окружении надежных лиц. В профессиональную сметку Глобачева Спиридович верил… Да, для охранки это было весьма нервное дело — обеспечить гладкий ход торжества единства царя с народом.

Никаких эксцессов не произошло. Но и Родзянко боялся какой-нибудь политической выходки со стороны наиболее эксцентричных депутатов. «Я не мог не думать, — писал он в воспоминаниях, — о том, что кто-то может решиться на какую-нибудь экстравагантную выходку в присутствии царя из чисто карьерных побуждений, чтобы прослыть сверхсмелым политиком, тем более что атмосфера в стране и в столице благоприятствовала таким надеждам. Думая об этом, я принял решение: с отбытием царя из Таврического не объявлять перерыва и продолжать работу Думы по намеченной программе. Рассчитывал я и на то, что сразу после встречи с монархом никто из экстремальных ораторов на трибуну не полезет…»