Черное колесо - Ханнес Бок

Звуки напоминали скрежет арктических льдов. Большой Джим тревожно сказал:

– Похоже, мы вовремя унесли ноги.

Он подхватил колесо и заторопился по песку. В ста ярдах от остова мы остановились и обернулись.

Из разбитых иллюминаторов каюты блеснули последние остатки свечения, как потоки мошкары, устремляющиеся к огню. Дюна осела и с рёвом обрушилась на корабль, тяжёлая и неумолимая, как молот Тора.

Треск усилился, слился в тысячекратно усиленный звук раздавленного спичечного коробка. Свечение погасло. Облака пыли устремились к нам, как призрачная приливная волна. Мы задыхались, начали кашлять.

Некоторое время мы стояли молча, глядя на место, где только что был корабль. Каждый был погружён в свои мысли. Потом Бенсон сказал:

– Кажется, это все.

Мактиг пробормотал:

– Ящик Пандоры, разбитый сбежавшими из него. Они назад не вернутся.

Бенсон наклонился и взвалил колесо на спину. С трудом он взошёл на вершину дюны, словно колесо приобрело дополнительный вес. С каждым шагом он немного съезжал вниз по песку.

На вершине он облегчённо остановился. Восточный край неба быстро светлел, приобретая сиреневый оттенок, предвещающий рассвет. Болезненной желтизной горели огни «Сьюзан Энн». Через двадцать минут со всей внезапностью тропиков наступит день.

Мактиг спросил, продолжая сравнивать все с ящиком Пандоры:

– Мудрый джинн разбил бутылку, в которую был заточен. В последний раз, сэр: вы намерены отнести это на корабль?

Бенсон резко ответил:

– Это ведь уже решено. И давно.

Мактиг пожал плечами.

– Хорошо, капитан. Вы сделали выбор, и я вам повинуюсь.

Бенсон посмотрел на опавшую дюну, теперь ничем не примечательную, голубовато-сизую на рассвете. Повернулся к нам.

– Теперь я вам скажу… Вы правильно чувствовали, Майк. В этом колесе есть что-то сверхъестественное. Я знаю это по свидетельствам, о которых сейчас предпочитаю не говорить. Поэтому я принял некоторые меры предосторожности, чтобы оно не действовало на вас. Поэтому, Майк, я так рассердился, когда мне показалось, что вы хотите переманить на свою сторону Пен.

Я позволил вам самим осматривать колесо, самим разгадывать его загадки. Подбадривал вас, чтобы вы смелее высказывали своё мнение. Вы для меня не помощники, а свидетели. И каждый из вас знает, или узнает со временем, почему избраны именно вы.

Я мог привести с собой больше людей, а не только вас троих, но я опасался смятения, неизбежного при большом скоплении народа. Мы лишь мешали бы друг другу. И мне не нужны слухи при вынесении окончательного вердикта по этому делу.

Мактиг удивился, хотя и кивнул, соглашаясь. Чедвик удивился меньше, но был смущён. Большой Джим, должно быть, намекал на что-то, мне не известное.

– В данный момент, – закончил Большой Джим, – я не собираюсь говорить, что для меня это колесо. То, что я сейчас скажу, будет звучать странно, но, уверяю вас, это верно, как само Евангелие, и вы, Майк и Чед, провели со мной достаточно времени, чтобы ценить слово Бенсона. Возможно, моя семья пользуется репутацией семьи практичной, но это почётная репутация. Вот что я вам скажу: из-за этого колеса ни один из вас не пострадает; только если вы сами сознательно не будете противостоять его действию. Бояться его нечего. Страх, – он сказал это печально, будто руководствовался собственным большим опытом, – всегда предвещает поражение.

Помолчав, он коротко закончил:

– Теперь всё. Мы возвращаемся на «Сьюзан Энн». Конечно, если у вас больше нет вопросов.

Чедвик медленно, тщательно подбирая слова, произнёс:

– Возможно, вам кажется, что вы нам многое сказали, капитан. Но этого недостаточно.

– Я сказал, – ответил Бенсон, – что вы должны мне верить, Я только хочу, чтоб вы запомнили мои слова. Позже вы поймёте их значение.

Чедвик поклонился. Мне тогда не пришло в голову, что, возможно, Бенсон проводит на нас психологический эксперимент: размышляя о колесе в сочетании с его предостережениями, мы придём к неким нужным ему заключениям.

Я отнёс его выступление туда же, что и суеверные страхи и чувства Мактига – заторможенная, замкнутая личность проявляет себя через романтические стремления, через надежду на приключения.

Бенсон взглядом попросил моего ответа.

Я сказал:

– Как карликовое дерево, рисунок Бердсли или поэма Бодлера, это колесо прекрасно – сознательно искажённой и неестественной красотой. Поэтому оно мне не нравится. Я определённо не боюсь его. Вы с Майком обмануты различными совпадениями и считаете, что колесо может как-то воздействовать на вашу жизнь. Поступая так, вы наделяете его личностью. Это типично для психологии примитивного типа и является основой всех религий – вряд ли этого можно ожидать от взрослых людей вашего воспитания и образа жизни.

Бенсон смотрел на меня так же, как он смотрит на леди Фитц: я забавлял его.

Мактиг осторожно возразил:

– Многие неодушевлённые предметы воздействуют на нашу жизнь. Золото само по себе не может вызывать войны, но обладание им способно воздвигнуть или разрушить империю. Что такое флаг. Кусок цветной ткани. Но люди сражались и умирали, чтобы отомстить за оскорбление флага.

– Тем не менее, – ответил я слегка обиженно, – я должен предостеречь вас от приписывания колесу свойств живого существа. – Я не стал добавлять, что такая зыбкая опора на ложные ценности лежит в основе всех психических отклонений. Большой Джим очень чувствителен по поводу его одержимости старым капитаном.

Возможно, он понял мои опасения и решил помешать мне высказать их. Он безапелляционно сказал:

– Мы уже достаточно времени потратили на этот вздор. Пошли.

И снова взвалил колесо на спину.

Мы спустились по склону к шлюпке. Бенсон зевнул:

– Боже, как я устал!

Когда мы садились в шлюпку, над водой показалось солнце. Когда Мактиг начал грести к «Сьюзан Энн», жёлтый свет солнца превратил песок в серу, а лагуну – в медь. Сам корабль казался вырезанным из топаза и янтаря на фоне переливчато-голубой эмали неба.

Блеск воды ослепил меня. Я отвернулся и был ослеплён другим блеском, исходившим от драгоценностей в руках Чедвика.

Бенсон сидел, положив колесо на колени. Его благородной формы пальцы машинально поглаживали колесо, словно живое и любимое существо.

На «Сьюзан Энн» сверкнул белый сполох – словно жемчуг в золоте. Пен стояла у поручня в развевающемся белом пеньюаре. Она не помахала нам; опираясь на сложенные руки, лишь серьёзно смотрела на шлюпку. Я подумал о юной святой, опирающейся на золотую ограду неба.

Чедвик полой одежды прикрыл чашу.