Волчок - Михаил Нисенбаум

Я давно покинул ряды моралистов, хотя прежде моя строгость достигала невиданных высот. Если бы за твердость нравственных оценок присуждали звания, уже годам к двадцати я стал бы старшим лейтенантом морали, а то и майором. С годами строгость суждений моих пошла на убыль, наблюдать и удивляться стало важнее, чем судить, так что майорские погоны были сорваны с плеч, а я превратился в лицо штатское, притом довольно легкомысленное. Вот и сейчас я смотрел на успешного многоженца Крэма с любопытством и даже с симпатией.

– Давайте лучше поговорим о вас, – сказал Крэм, поднося к губам уголок пирожного, наколотый на вилку.

На мгновенье мне показалось, что Вадим Маркович включил свой рентгеновский взгляд (если он когда-нибудь его выключал) и сейчас произведет экскурсию по моим тайным мыслям, но он заговорил о моей работе. Мы быстро поладили, дружески наслаждаясь понятливостью и сговорчивостью друг друга. Что ж, теперь вы можете смело покупать билеты в Италию, усмехнулся он. С первой зарплаты, отшутился я. Благодарное предчувствие чуда охватило меня, словно теплое облако. Да что там предчувствие. Настоящее, полное чувство, переливающееся через край.

Мимикрия восьмая. Воронка

Конечно, Варвара забыла бы про день ангела, если бы я не напомнил о нем сам. Нет, я не ждал подарков, никто никогда в этот день ничего мне не дарил. Мне хотелось только одного: чтобы в этот день все шло по-человечески, чтобы те, кто для меня важен, просто вспомнили обо мне. Поэтому за день Варвара была предупреждена о Михайловом дне, злобно кричала, что все помнит и что неприлично тыкать ее носом, когда на руках у нее шестнадцать собачьих детей и восемь кошачьих. Или семь, она вечно путает, и все из-за меня.

Девять лет назад в Михайлов день умер мой отец. Три месяца он страшно мучился, а в последний месяц не разговаривал ни с кем, кроме матери и сестры. Он не разговаривал даже со мной, не хотел, чтобы я слышал по телефону такой его голос. За три дня до его смерти мама просила меня молиться, чтобы отца не пытали так долго. Молитвы об исцелении хоть произносились и заказывались в храмах, в выздоровление никто уже не верил. Обычно в день ангела первой меня поздравляла мама, и в тот день она позвонила утром, сказала, что отца не стало. Именно в день моего ангела была услышана наша молитва, и муки отца прекратились. С тех пор у меня сложное отношение к этому дню. Пожалуй, отныне это не столько мой праздник, сколько день Михаила Архангела.

Мы повстречались на Лужнецком мосту и спустились на набережную. Хотя было не так уж поздно, набережная пустовала: кому придет в голову гулять по набережным в конце ноября? Неделю назад на реке стал лед, потом снова потеплело и начался ледоход. В темноте вода казалась черна, разглядеть можно было только ребра изредка проплывающих льдин. Держась друг за друга, мы осторожно крались по скользкому настилу. Варвара то и дело охала и смеялась. Она была в восторге, такой я ее еще никогда не видел.

– Сногсшибательный космос, Михаил. Ты слышишь эти волны? Метафизика реки танцует, а ты ничего не видишь, глупый медведик? Я все вижу, у меня развитое инфразрение дикого зверька.

Звуки реки… Черная вода бодала и точила отстающий лед, казалось, слышно медленное таяние и отслаивание ледяных бровок берега, причем слышно не только поблизости, но на многие километры вдаль. Еле различимые звуки качались, повторялись, сплавлялись в сложный рисунок, частью которого становились и мы. Подошли к самой кромке льда. Я топнул, Варвара пискнула, и в воду плюхнулся брусок черного дырчатого льда. Точно отчаливающая ладья, наша льдина тут же влилась в общий хор плывущих льдов и текущих звуков. Мы не спеша двинулись по набережной за льдиной, подчиняясь общему движению ночной реки.

Воздух переливался весенним холодом – времена года рядом с бегущей водой часто путаются. Вдруг картина реки изменилась, точнее, проявилась впервые. Некоторые льдины засверкали тусклым золотом, и чернота воды перестала казаться провалом незримого. Прямо над нами и над рекой пролетал крохотный фонарик, похожий на горящий воздушный шар. Вокруг по-прежнему не было ни души; похоже, фонарь запустили откуда-то с Воробьевых гор. Видеть небесный огонь над пустынными водами в день ангела – своевременное чудо, особенно когда вспоминаешь, что в тот же самый день умер твой отец.

Варе про смерть отца я не сказал. Не такие у нас отношения. Знать бы, какие они у нас. Подобные вещи невозможно сказать человеку, который способен воспринять сказанное невнимательно, а то и, чего доброго, смутиться, счесть бестактностью. Между нами не приняты разговоры о чувствах друг к другу. Но сегодня все хорошо, Варвара светится не хуже небесного фонаря и напевает свои волчьи песенки рядом с черной целующейся водой. В ее восторге, таком непривычном, есть оттенок какой-то хитрости, что ли. А что затаила моя злая возлюбленная, понять не могу.

Ночной холод пыхнул невидимым сиянием, фонарик упал в воду, не долетев до противоположного берега, и мы отправились в сторону моста. Отражение в воде остановившегося поезда казалось уютным, точно теплый свет обитаемой космической станции.

По дороге к дому Варвара осторожно пританцовывала, пятилась, глядя на меня, становилась все веселее и хитрее. Дома, позволив мне снять с нее шубу, она быстро предупредила: «Не смей», опасаясь, что я понюхаю шубу и поморщусь. Шмыгнула в маленькую комнату и что-то извлекла из своей котомки. Сияя, точно волчья лампочка, она протянула мне стеклянный пузырек, крошечный, как муравьиная вазочка. В него была налита вода и поставлен цветок настурции с отломанным стебельком. Горлышко склянки было красиво опаяно оловянным ободком.

Секрет разгадан. Варя собирала букет для бабушки, у одного цветка отломилась головка. Вместо того чтобы горевать из-за порчи подарка, Варвара сообразила, как устроить целых два. Нашла склянку от духов, ловко залудила горлышко и повезла в Москву. Именно возможности соорудить подарок, не потратив ни копейки, к тому же пристроив сломанный цветок, она так хитро радовалась целый вечер.

– Правда, прелестно? – спрашивала она и помогала кивать, нажимая ладонью мне на затылок.

А еще Варвара показала подарок для Лизы Папаникос. У Лизы завтра день рождения, Варвара поедет туда прямо от меня. Бережно вынула из котомки нечто завернутое в тряпицу и протянула мне:

– Только не урони, неуклюжее медведство!

Развернув тряпицу, я выпростал фигурку в оловянной оправе. Это был маленький ангел, состоящий из кусочков разноцветного стекла – янтарного, рубинового, сапфирового. Я посмотрел через ангела на свет лампы, чувствуя, в какой сложной тишине мы сейчас стоим. И еще подумалось: не такая ли тишина на ее картинах? Глубокая синева ангельского стекла…

Почему так трудно забываются столь незначительные предметы?

Уже к полудню