Готический храм - Вероника Ульянова

– Добилась чего хотела?

Она только молча подняла связанные руки вверх.

– Прости, – спохватился Андрей.

Он поднял ее, посадил на стул, развязал руки, накинул ей на плечи свою куртку, валявшуюся на полу неподалеку, оделся.

– Если ты завяжешь, то у нас еще может что-то получиться, – соврал он, сидя рядом с ней на корточках, и говоря, как можно ласковее.

– Ты врешь мне. Условия. Любовь безусловна.

Он не стал отпираться:

– Алина. Прости, что… за все, что и как я сделал.

Она больше не казалась сосредоточением зла, эта маленькая девочка. Впервые он был с кем-то сильно младше себя, и он все смаковал, запечатывал в воспоминания, какая же она маленькая, до этого он выбирал высоких девушек. Он почувствовал ответственность за нее, он искренне хотел помочь ей.

– Алина, я смогу помочь тебе, помогу найти работу, на те деньги, что, уверен, у тебя есть, можно организовать прибыльный законный бизнес, ты не будешь нуждаться.

– Я нужна брату.

– Или это он тебе нужен? Вы подначиваете друг друга. Ты уже взрослая девушка, пора думать о себе. Он парень, одни и те же поступки, совершенные тобой и им – его сделают крутым парнем, а тебя тварью, ты меняешься, твой взгляд, твой голос, не этого хотят для тебя люди, которым ты дорога. Макс, если бы знал раньше, до чего дошло – он бы сразу тебя выгнал с работы.

– А кому я дорога?

– Брату.

– Брату я дорога именно потому, что делаю то, что делаю, в том числе то, о чем он не знает.

– Нет, ув…

– Да! Да!

Алина вскочила и зарыдала. Андрей замешкался от удивления, но почти сразу встал и обнял ее. Он гладил ее по голове и успокаивал, он врал ей обо всем, как умел. Она понимала, что это ложь, но не хотела, чтобы он останавливался, уже много лет так никто не обнимал ее, не был так нежен. Когда она подуспокоилась, он начал говорить медленнее и правдивей.

– Знаешь, условие, которое я тебе поставил – это ведь условие не для любви, я бы соврал если бы заговорил прямо сейчас о ней, но отношения, попытка к ним – для этого я не вижу ограничений, кроме одного. Я не смогу быть с девушкой, преступающей закон, но если она завяжет с этим, раскается…

– Андрей, я не раскаиваюсь. Смерть. Я не понимаю весь сыр бор, я верю, что мы нечто большее чем тело, я думаю, вся наша жизнь здесь на земле – всего лишь игра, причем с возможностью перезагрузки, есть бесконечное количество попыток. Я думаю, что не делала пока ничего поистине ужасного в понимании общественности, но очень даже может быть, что совершу. И отнесусь к этому совершенно спокойно. Я неспокойна только по поводу преступлений вселенского масштаба.

– Это каких?

– Пока не знаю.

Она посмотрела на него, они стояли в обнимку, но теперь он чуть отстранился и оставил только одну руку на ее плече.

– Даже если я завяжу, – говорила она, – Не думаю, что ты захочешь быть со мной, что ты сможешь полюбить меня. Важно ведь не что я делаю, а о чем думаю. И это совсем не то, о чем думаешь ты.

– О чем же я думаю?

– Ты думаешь о том, как сделать жизнь правильной сейчас, а я думаю о бесконечности. Может быть в другой жизни…

– Когда ты плакала сейчас, ты не была такой.

– Я еще слаба, я знаю и верю, но не могу пока полностью соответствовать своей вере.

Она пошла к выходу. Желание Андрея помочь ей ослабевало по мере того, как она удалялась.

Уже закрывая за собой дверь, он обернулась к Андрею.

– Я же сказала, что изнасилую тебя.

Дверь захлопнулась.

Алина поспешила к брату. Максим сидел в темноте своей квартиры, пил виски.

– Как ты? – тихо спросила Алина.

Максим горько усмехнулся:

– Я все думал, почему все так боятся меня. Кто ж знал, что у меня на службе маньячка.

– Ты так это видишь?

– А разве это не так на самом деле?

– Я выполняла свою работу. Когда мы договаривались, не было перечисленного списка обязанностей, ты не говорил мне, когда именно обращаться к тебе за разрешением. Одно условие: все должно работать – и все работает отлично. Если бы не то, что я делала – все бы давно развалилось, а тебя посадили.

– Я никогда не хотел становиться откровенным злодеем, я…

Алина вспрыснулась смехом.

– Откровенным злодеем?! Максим, давай поговорим на чистоту хоть раз: я понимаю, почему ты все это делаешь – ты играешь – ты хочешь иметь свою империю, но ты не готов к темной стороне власти, ты не готов к настоящим жертвам, но без них не бывает ни власти, ни величия.

– Я готов к жертвам, но только необходимым! Скажи, кого ты убила, сколько их было?!

– Во-первых, я лично никого не убивала – только отдавала приказы.

Максим вскинул руки и сделал гримасу, мол, а, ну тогда ладно, это меняет дело.

– Так вот все те нарики и пьяницы, – продолжила Алина, – которые в какой-то момент одумывались, и пытались выбраться из говна, вернуть свои хаты, но на сколько бы хватило этого всплеска адекватности? Скорее всего до следующей пьянки, где они снова продадут свои квартиру парню, вставшему на твоё место. Представь сколько исков на тебя, сколько раз твое имя упоминулось бы в полиции.

– Виктор бы разобрался.

– Виктор, – Алина мрачно усмехнулась, – Виктор знал, что ты не знаешь. И он сказал мне, что и у его власти есть границы. Он сказал прямым текстом, что дешевле отмазать от хоть сотни убийств одного парня, того самого, который выполняет черную работу по моим указаниям, или просто убрать его, чем разбираться со множеством исков против тебя.

– Ты общалась с Виктором за моей спиной?

– Все не совсем так, он сам пригласил меня… на свидание. Я четко дала ему понять, что это бесполезно, и мы разговорились о работе. Это была всего одна встреча. Согласись – я не могла молчать. Он уже все знал.

– Все это так грязно теперь. Все иначе. Мне противно.

– А ты серьезно думал не замарать руки?

– Пока замарала руки только ты, тебе самой не противно от себя? – он смотрел на сестру неприязненно и чуть ли не с омерзением.

– Я всего только хочу, как можно больше времени проводить с тобой. Я могла жить одна в пустой квартире… Я понимаю, что, в принципе, то, чем я занимаюсь, отвратительно, но если не этим, то чем? Я хотя бы адекватно смотрю на вещи и, если меня кто-то называет тварью, я даю ему по морде, но хотя бы не удивляюсь!

– Я не хочу, чтобы ты впредь на меня работала.

– Ты не справишься без меня.

– Вот увидишь, – зло бросил Максим.

– У тебя слишком много времени занимает строительство храма, либо храм, либо работа. Без меня ты его не достроишь. Без меня не было бы такого успеха и такого количества денег.

– Это мой храм, не твой. Найди себе свой, – Максим не хотел, чтобы кто-то мог сказать, что он родитель храма наравне с ним.

– Ты не справишься без меня, – все твердила Алина.

– Пошла вон, – устало сказал Максим.

– Ты ошибаешься.

– Убирайся! – из последних сил надорвался криком Максим.

Алина словно деревянная медленно вышла из комнаты. Выйдя на улицу, она побежала, запыхавшись, ворвавшись в свою квартиру и заперевшись в своей комнате, она зарыдала. Спустя пол часа градус эмоций все еще зашкаливал, ее маленькое тельце сотрясалось как от ударов тока, она не могла дышать. И наконец сдалась, она позвонила Капитану. Она была готова, чтобы первый человек увидел ее такой, слабой, непривлекательной, и она хотела, чтобы это был он, чтобы именно Капитан ее утешил. Не было гарантий, что он вообще это умеет – поддерживать, вытирать сопельки, она рисковала, она переступила через себя, вышла из зоны комфорта, если можно было хоть в какой-то мере назвать ее жизнь комфортной, зоной еще куда ни шло. И она позвонила ему, нажала на «Кэп», ждала, а потом услышала: «Этот абонент больше не обслуживается». И сразу перестала плакать. Положила телефон. Взяла его, положила, взяла, набрала домашний Капитана, узнала, что Капитан уехал, куда? Никто не знает. Он написал из аэропорта, что будет путешествовать, пока не поймет. Что поймет? Он не написал. Дословно передала его мама: «Я улетаю. Буду путешествовать, пока не пойму. Люблю, целую, оста…» Ну и все. Мама осеклась и не досказала: «…оставил денег в холодильнике.» Значительную часть денег он оставил родителям, половину они положили в банк, половину оставили в холодильнике на память о сыне.

Никто никогда не видел Алину такой, бешеной, злой. И сейчас не видел. Она была такой, но никто не видел. Она, всегда гордившаяся самообладанием, тем, что даже в моменты грусти или злости не портила вещи, сломала все, что могла, она кричала, что он тварь, что она убьет и его, что мог бы и попрощаться, ну и все остальное в этом роде. Когда ее подотпустила злоба – перехватила апатия, она загналась с мыслей о том, что перед тем как начать все крушить, промелькнуло в голове, что у нее дофига денег, и она может себе позволить все крушить. А если бы она была бедна, то не стала бы все ломать? Что это значит? Что ее эмоции, ну или степень их поддельные, надуманные? Какой бред, подумала Алина, как же плохо быть мной. Она еще покричала, попела, потом накупила сладостей и поедала их, смотря любимые комедийные мелодрамы. Когда в нее уже не влезало, она форсировала рвоту и продолжила есть и смотреть кино, пока не уснула. Засыпала она с мыслью, что даже тупое американское кино может помочь в жизни – иначе как она бы узнала, что можно жрать сколько хочешь, если периодически выблевывать съеденное. Но все же самой последней ее мыслью были воспоминания о том, как она засыпала рядом с Капитаном, стараясь не коснуться его, хотя ей так этого хотелось.