Граненое время - Борис Сергеевич Бурлак

проповедует безотвальную зябь, поверхностную обработку по стерне, трехразовое дискование весной и прочие вещи. Это уже совершенно противоречит рекомендациям товарища Шахова.

— А кто этот Шахов? Кандидат сельскохозяйственных наук. Так Востриков тоже кандидат.

— Сравнили, Павел Фомич!

— Кстати, я слышал, что вы предлагали присвоить Шахову ученую степень доктора без защиты диссертации.

— Однако вы информированы. Это все Востриков нашептывает вам...

— А вы, Порфирий Григорьевич, забываетесь!

— Да я по-дружески, Павел Фомич, — Осинков сконфуженно заулыбался, не зная, как достойно закончить сей неприятный разговор.

В дверь постучали.

— Войдите! — крикнул Витковский. — А-а, легок на помине! Присаживайся, Сергей Яковлевич. Вот, товарищ Осинков... вы знакомы?

— Порфирий Григорьевич одно время преподавал в нашем институте, — сказал Востриков..

— Вот как! Теперь все понятно: учитель интересуется успехами своего бывшего ученика.

Если бы не эта должность (завсельхозотделом), Осинков бы сейчас бросил что-нибудь порезче в лицо Вострикову и демонстративно вышел. Но должность не позволяла ему устраивать демонстрации.

— Отчитывайтесь, Сергей Яковлевич, — сказал Витковский. — Какие у вас намолоты с опытных участков?

— На три-пять-семь центнеров выше.

— Так чья же тогда наука лучше, Порфирий Григорьевич?

— Я предупреждаю, товарищи, вы рискуете, — сдержанно заметил Осинков.

— А разве вы не рискуете, железной рукой утверждая одни и те же рекомендации для всей области? На фронте и то полагалось командирам действовать по своему усмотрению, исходя из условий местности.

Осинков уже начинал жалеть, что испортил отношения с Витковским из-за какого-то мальчишки. До сих пор генерал-майор относился к нему как подчиненный, и приятно было на виду у всех чувствовать себя этаким «штатским генерал-лейтенантом».

— Я уезжаю в тобольскую группу совхозов, — поднимаясь с дивана, сказал Осинков.

Это прозвучало так, будто на его плечах действительно вся область и он не может тратить столько времени в одном хозяйстве.

— Заглядывайте на обратном пути.

— Вряд ли. С Тобола прямо в райком. Послезавтра туда приезжает бригада ЦК. — Он выждал, какое это произведет впечатление на Витковского, и добавил: — Теперь увидимся только на пленуме обкома.

— Что ж, до свидания, Порфирий Григорьевич. У нас тоже дел по горло. И прошу вас оставить в покое Вострикова. Пока я директор, он будет главным агрономом. Так и передайте, пожалуйста, Шахову. И еще скажите ему, чтобы он все же здоровался со своими коллегами при встречах на улицах и в общественных местах.

Осинков метнул сердитый, предупреждающий взгляд в сторону главного агронома и, торопливо кивнув директору, пошел к выходу.

— Поеду по бригадам, Павел Фомич, — сказал Востриков.

— Добро, Сергей, действуй. Нам бы хлеб вовремя вывезти, а науку-то мы вытянем при любой погоде!..

Вчера Витковский позвонил в райком и доложил секретарю, что совхоз сдал первый миллион пудов. Его сообщение, выдержанное в слегка парадном тоне, не произвело впечатления на секретаря. Выслушав, тот коротко сказал: «Давай второй миллион, Павел Фомич». И положил трубку.

Витковский обиделся. Он решил не надоедать районному начальству своими телефонными звонками, — пусть сами, если надо, разыскивают его во всех бригадах.

Трудно дался ему этот миллион. До ближнего элеватора сорок километров, а грузовики, присланные на уборку из разных городов, больше простаивали, чем работали: то покрышки никуда не годятся, то кузова не оборудованы для перевозки хлеба, то какой-нибудь шофер напьется и потеряет сутки.

— На тебе, боже, что мне не гоже! — сердито говорил он Синеву и слал тревожные телеграммы прямо в область, минуя райком.

Лишь в самый разгар жатвы прибыла колонна новеньких машин под командованием инженера-конструктора Горьковского автомобильного завода.

— Есть все же бог на свете! — обрадовался Витковский. — Теперь мы, Захар Александрович, на коне!

Эти работали день и ночь. Иной раз и сам конструктор садился за баранку и отправлялся на приемный пункт, расположенный на узкоколейке (туда тянулись торные проселки даже из Казахстана). Ох, уж эта узкая колея на целине! Игрушечные поезда не успевали вывозить хлеб на главную магистраль.

Вскоре всюду образовались пробки, и грузовики пришлось направлять на дальние элеваторы, к черту на кулички.

Вот теперь-то Павел Фомич представлял себе отчетливо, что значит миллион пудов пшеницы.

Чтобы убрать ее, потребовались сотни машин, до тысячи рабочих, которые не знали отдыха в течение трех недель.

Но чем дальше, тем медленнее подвигалось дело: начали перепадать дожди, уборка шла рывками. Захар успокаивал директора:

— Было бы что убирать! Во всяком случае, два миллиона сдадим, это уж ясно. Помните, вы сомневались насчет выполнения чужих обязательств?

— То есть?

— Да, помните наш разговор о предшественниках, очень щедрых на обещания?

— А, вот в чем дело! Что ж, нам с вами повезло.

— Повезло, повезло. Говорят, за хорошим урожаем не разглядишь плохого работника. Когда хлебушка уродится вдоволь, то тебе прощают все: и слабую лекционную пропаганду, и отсутствие наглядной агитации, и всякие там ошибки в расстановке кадров. Больше того, тебя просят поделиться опытом, ставят в пример другим, хотя именно тебе-то и следует учиться у других.

— Понятно. Был бы дождик, был бы гром — и зачем нам агроном!

— Тем паче, в наших засушливых местах. Два-три приличных урожая подряд могут и посредственного деятеля зачислить в номенклатуру.

— Посредственность остается посредственностью, она долго не продержится нигде.

— Как сказать. Лиха беда попасть, что называется, в руководящие круги, а там уж и засуха не скоро выживет из мягкого-то кресла.

«Любопытный мужик, — думал Витковский, приглядываясь к Захару. — Зря его обидели, заменив мальчишкой. Он бы еще развернулся напоследок в своем райкоме».

Захар нравился ему этой своей деревенской рассудительностью. Что ни случись на уборке: выйдет ли из строя сцеп комбайнов или попадет под ливень ворох пшеницы на току, развезет ли дороги и прекратится вывозка зерна или завернут обратно машины с какого-нибудь приемного пункта, — Захар всегда вовремя встретится с ним, предостережет его от скоропалительных решений. Секретарь парткома был надежным громоотводом.

Но он же отвечал ударом на удар, когда молнии Витковского обрушивались на головы людей, ни в чем не провинившихся. Вот сегодня произошла очередная перепалка, которая надолго вывела из равновесия директора совхоза.

Пришел в контору огородник Терентьев, прозванный за скромный нрав «Тише воды, ниже травы».

— Ну, в чем дело? — спросил его в сердцах Витковский, еще не остывший после поездки по бригадам.

— Мне бы матку раздобыть, Павел Фомич.

— То есть какую еще матку?

— Обыкновенную, Павел Фомич.

— Ни черта не понимаю, говори толком.

— Из-за матки все дело стало, без нее ж никак нельзя, Павел Фомич, сами знаете...

— Да в чем дело, наконец?!

— Я объясню, — сказал Захар, сдерживая улыбку. — Терентьеву нужна лесина для потолочной балки. Он строит домик из самана. Мы кое-чем помогли ему, осталась эта матка.

— Без нее не обойдешься, Павел Фомич. На матке весь