Осенний Лис - Дмитрий Скирюк

Яцек потер подбородок, оглядел мансарду.

— Если хочешь, живи пока у меня. Платить за комнату вдвое меньше, а кровать вторую у хозяйки попросим. Вещи твои где?

— Да мешок у меня только, в аптеке у Готлиба остался… — Жуга подошел к окну, выглянул наружу. — Подумать надо.

— Скажи, Жуга, — неуверенно начал Яцек. — А… что это такое с лесами сделалось, когда ты за девчонкой побежал? Это что, колдовство?

Жуга промолчал, глядя в сторону.

— Чего молчишь? Я же сам видел…

Тот опять ничего не ответил.

В дверь постучали, и Яцек пошел открывать.

На пороге стоял тощий, весь перепачканный сажей паренек с витым горячим штройзелем под мышкой, блестел озорно глазами.

— День добрый, Яцек! Видел, что на площади стряслось?

— А, здравствуй… Видел, конечно. А что?

— Ну, так я сейчас Дитриха встретил — он там работал. Знаешь, отчего леса грохнулись? Крысы веревки сгрызли! — Парень отломил от булки кусок и отправил его в рот. — Каково, а? Мне они тоже осточертели — каждый день в дымоходах застревают… Ну, пока! Заходи как-нибудь.

Яцек закрыл дверь, обернулся.

— Это Гюнтер, трубочист. Он тут вот, за стенкой живет… Так ты как насчет жилья?

Жуга покивал задумчиво, поднял голову:

— Так говоришь, кровать хозяйка даст?

Серое на черном.

Удар!!!

Больно больно больно!

Назад, не чуя ног, по длинной полке, мимо вкусных мягких кругов, успев отгрызть один лишь кусочек, к спасительной темноте холодной ночи…

Шелест материи. Запах сосновой палки. Серая тень.

Прыг вправо! Влево! Гулкий стук дерева об пол, истошный женский визг — больно ушам — но путь открыт! За дверь, где серая луна на черном небе. Болит отбитый бок. Бегом-бегом, вдоль по улице, выгибая горбатую спинку, сжимая в острых зубах душистую хлебную мякоть — еда! еда! — се…

Жуга открыл глаза. Долго лежал, не шевелясь, затем встал и подошел к окну мансарды.

В комнате было тихо. Повернувшись на бок, мирно сопел на своей кровати Яцек. С улицы тянуло холодком. Город окутала туманная осенняя ночь. Таяли во мраке желтые цепочки фонарей.

Жуга сел, закутался в одеяло и задумался.

Вторая ночь в городе — и снова этот непонятный сон. Почему мир в нем видишь снизу, от самой земли? Почему вокруг море запахов и звуков, но всего один цвет? Почему в сердце все время сидит щемящее до боли чувство страха?

Почему, почему, почему?!

Жуга помотал головой. Наваждение какое-то!

Так и не растолковав странное видение, он лег и долго ворочался, пока снова не заснул.

Ему снился лес.

Три слепых мышонка,Три слепых мышонка —Как они бегут,Как они бегут!

Дурашливая эта песенка летела ввысь из глубины городских улиц, звенела детскими голосами, словно напоминая, что уже утро, и пора вставать. В узкое застекленное окно мансарды лился потоками солнечный свет. День обещал быть хорошим.

Мышатами — и Яцек это знал — дразнили троих: двух мальчишек по имени Кристиан и Фриц, и девчонку — ту самую Магду, которую вчера спас его новый знакомый. Эти трое всегда ходили вместе: играть с ними никто не хотел, ибо первый сильно заикался, второй был мал ростом, а девочка, кроме того, что была сущей тихоней, еще и говорила плохо и редко.

Яцек зевнул, потянулся и открыл глаза. Огляделся.

Жуга, хмурый и задумчивый, не спал, сидел одетый на кровати, обхватив колени руками и прислонясь спиною к стене. Смотрел в одну точку. Скомканное серое одеяло валялось рядом.

— Привет, Жуга.

Тот поднял голову, кивнул равнодушно:

— Доброе утро, Яцек.

Яцек отбросил одеяло и сел. Поежился от утреннего холодка. Посмотрел на Жугу, озадаченно почесал в затылке.

— Ты чего такой хмурый? Не выспался?

Жуга поднял руку, взъерошил рыжие нечесанные волосы. Усмехнулся невесело.

— Нет, почему же. Выспался… Не в том дело.

— А в чем?

— Так… — Он помолчал, затем добавил: — Есть причина.

— А-аа… — Яцек встал и принялся умываться. — Завтракать будем? — обернулся он.

— Неплохо бы, — поддержал Жуга. — А где?

— Да прямо здесь и закусим. Ты подожди, я сейчас.

Яцек оделся, коснулся мимоходом печной трубы — теплая ли? — убежал и вскоре вернулся с булкой горячего хлеба и медным чайником. Чайник был странной формы — узкий, высокий, булькал свежим кипятком. Яцек поставил его на стол, с головой залез в сундук, вытащил два мешочка и насыпал в чайник немного коричневого порошка. В воздухе разлился сильный горьковатый аромат. Жуга озадаченно принюхался.

— Это что?

— Не знаешь? — Яцек оглянулся. — Кофе. Неужто не пил никогда?

— Нет… Это какая-то трава?

Яцек почесал в затылке.

— Наверное… — неуверенно сказал он. — На, взгляни сам.

Он снова пошарил в мешочке и насыпал Жуге в подставленную ладонь дюжину крупных — с ноготь — коричневых зерен. Были они овальные, сухие, слегка подгоревшие, пахли странно, но приятно. Жуга с опаской раскусил одно, хмыкнул: вкус был незнакомый, чужой, разливался терпко на языке.

— Где это растет?

— Не знаю, — пожал плечами Яцек. — Где-то на юге… Вот черт!

— Что такое?

— Гляди — крысы булку погрызли. И когда только успели? Ну, да ладно, пошли есть.

Яцек разлил дымящийся напиток в чашки, нарезал хлеб, достал из сундука горшочек с маслом.

Жуга отпил из чашки, поморщился:

— Горько.

Яцек кивнул:

— Мне тоже поначалу не нравилось, а потом привык. На вот, сахару добавь.

— Сахару?!

Жуга заглянул во второй мешочек. Там действительно был наколотый кусками сахар — редкостное лакомство в горах. В Гаммельне его продавали в аптеках. Видно, не так уж мало денег получал Яцек за свою работу, если мог позволить себе такое! Поколебавшись, Жуга положил в кофе пару кусочков и снова попробовал. Напиток и впрямь стал вкуснее. Утренняя вялость постепенно ушла, в голове прояснилось.

Хлеб из пекарни фрау Мютцель был свежайший — даже масло таяло, когда его намазывали на толстые теплые ломти. Приятели в два счета съели всю булку и засобирались по своим делам.

— Вот так ты и питаешься? — спросил Жуга, когда Яцек укладывал все обратно в сундук. — Хлебом да водой?

— А что?

Жуга пожал плечами:

— Хоть бы кашу варил, что ли…

— Сваришь ее, как же! — фыркнул тот. — Нет ничего — ни огня, ни камина.

Жуга обернулся, стоя в дверях.

— Ты вот что, Яцек, — сказал он. — Раздобудь к вечеру какой-нибудь горшок. Только не шибко большой. И чтоб с глазурью.

— Глиняный?

— Ну.

— Для чего? Я же говорю — негде готовить.