Глубинное течение - Барбара Картленд

Бедная женщина не могла знать (вздохнула про себя Фенела), что этот звонок не работает — как, впрочем, и вообще почти все звонки в доме…

Илейн рухнула на пол, широко раскинув руки, а слегка скрюченные пальцы делали ладони похожими на хищные лапы ведьмы. Выражение лица ее было просто ужасно: выпученные глаза, оскаленные зубы… Неудивительно, что My с криками вцепилась в Фенелу и билась в приступе неописуемого страха.

Послали за доктором. По всей видимости, в личности врача в очередной раз проявился злосчастный рок, постоянно преследующий семью Прентисов. Вот когда Фенеле пришлось по-настоящему пожалеть о смерти старого доктора Хендерсона, пользовавшего их чуть ли не с самого раннего детства!

Новый доктор, по фамилии Вуд, был молод, образован и бесчеловечен. Обитателей деревни последнее обстоятельство, правда, не особенно заботило: болезнь есть болезнь, ее надо лечить, а остальное — вопрос второстепенный. Старый доктор Хендерсон говорил перед смертью: «За свою жизнь мне удалось исцелить столько же душ, сколько и тел, и, надеюсь, я немало преуспел в этом деле!»

Доктора же Вуда чужие души вообще не волновали — хуже того, с первой же секунды его появления в доме Фенела инстинктивно почувствовала, что молодой врач заранее предубежден как против самого Саймона Прентиса, так и против членов его семьи.

В самой манере говорить доктора Вуда дышала откровенная неприязнь, так что Фенела ничуть не удивилась бы, если бы он с ходу обвинил их в убийстве Илейн.

Доктор сразу же весьма недвусмысленно дал понять, что считает прямым виновником случившегося Саймона, а уверенная в себе, чопорная медсестра прибывшей за Илейн «Скорой помощи» поддакивала ему во всем.

Саймона же подобное отношение, казалось, ничуть не обескуражило: он оставался спокоен и невозмутим. Просто взял да и уселся как ни в чем не бывало в мастерской работать.

Никакое специально рассчитанное поведение не могло сильнее укрепить доктора Вуда в его мнении, что он имеет дело не с человеком, а поистине с бесчувственным чудовищем.

Ну, положим, гнев Саймона врач хоть как-то мог бы понять и даже извинить. Стыд? — о, это было бы как раз то, что ожидается от любого нормального человека в данной ситуации! Но откровенное, наглое, очевидное безразличие, проявленное Прентисом, вызвало в докторе раздражение и жажду возмездия.

И только Фенела понимала, что творится с ее отцом.

В состоянии крайнего душевного расстройства Саймон всегда прибегал к единственному в его жизни средству, где он неизменно оказывался на высоте: он начинал писать картины, как музыкант хватается за любимый инструмент, чтобы смягчить душевные муки; он писал красками, как заядлый библиофил искал бы в чтении утешения и бегства от всех житейских невзгод.

Кто-то входил и выходил из мастерской, обращался к нему, спрашивал указаний, что-то требовал, а Саймон все сидел и работал, работал…

Он лишь отступал на шаг-другой от холста, рассматривая написанное то под одним, то под другим углом, бросал через плечо невразумительные ответы донимавшим его людям и вновь продолжал писать. Похоже, он не собирался прерываться даже на обед.

В конце концов все руководство взял на себя Рекс.

Он уже успел покинуть дом к тому моменту, когда обнаружили Илейн; Фенела вспомнила, что он имеет самое непосредственное отношение к потерпевшей, и после придирчивых расспросов доктора рассудила, что в данной ситуации самое мудрое — послать за ним.

Доктор Вуд выказал явное удовлетворение, когда Фенела изъявила желание позвать майора Рэнсома.

Фенеле сразу стал ясен ход его мыслей: в первую минуту доктор понадеялся, что дела обстоят не так уж плохо. У жертвы есть муж — вот пусть он все расхлебывает, и случившееся предстанет в более-менее приличном свете…

Однако Фенела прекрасно понимала, что факт развода непременно выплывет наружу; выяснится, что Рекс квартирует в Фор-Гейбл, и скоро всем станет ясно, что он отнюдь не предполагал встретить здесь свою бывшую жену.

Девушка ощутила полную беспомощность, как будто на ее глазах курьерский поезд на полной скорости летел навстречу неизбежному крушению, и нет сил, чтобы предотвратить его. А самое страшное, что катастрофа увлечет за собой в бездну и их с My судьбы — несомненно, несомненно…

Фенела издала протяжный полувздох, полустон, шедший из самых глубин ее существа, и заключенное в нем напряжение вот-вот грозило разорвать ей грудь. Боже мой, что за отвратительная, кошмарная до омерзения история!

— Боже, Боже… — еле взмолилась Фенела, — помилуй и спаси нас от этой напасти!

Это, собственно, была уже не молитва, а мольба — жалкий лепет, окончательное признание своей полной беспомощности; и вот тут-то наконец слезы хлынули по щекам девушки, словно прорвалась последняя преграда, сдерживавшая поток ее скорби, стремительно нараставший все время, пока Фенела изо всех сил пыталась успокоить My.

Теперь вплотную подступила мысль, которую Фенела всячески старалась избегать со вчерашнего утра: Рекс и ее любовь к нему. Это чувство было теперь обречено, растоптано, убито даже более надежно и бесповоротно, чем если бы Илейн прежде собственного самоубийства отважилась бы предать смерти одного из них…

Фенела увидела ужас в глазах Рекса в ответ на известие о несчастье и сразу поняла, что в ужасе этом заключается вся безнадежность отчаяния…

Она слушала свой собственный голос — глухой, безжизненный, монотонно пересказывающий факты… Рекс ничего не ответил, у него даже не возникло ни малейшего порыва прикоснуться к ней… Он просто прошел мимо нее, как мимо пустого места, и скрылся в доме в поисках доктора, чтобы взять на себя все заботы по отправке Илейн в больницу.

В течение всего вчерашнего дня и последовавшего затем вечера им так и не удалось хотя бы на секунду остаться наедине; больше того — ни один из них и не искал уединения, они избегали друг друга, словно по какому-то обоюдному молчаливому согласию.

И вот только теперь наступил момент, когда Фенела смогла признаться самой себе, что ее все время гнетет страх, перерастающий в твердое убеждение: Рекс больше ей не принадлежит… и не будет принадлежать никогда.

«Ах, если бы мы уехали…» — жалобно простонала она про себя, уже заранее понимая абсолютную тщетность своих надежд.

Мертвая или живая, Илейн все равно теперь с позором предстанет перед всем миром как любовница ее отца.

Фенела отняла от лица мокрые ладони и так и сидела, всматриваясь невидящим взором в прохладную зеленую глубину леса.

В будущем, помимо всех прочих, бывших прежде, а также недавно свалившихся на нее бед Фенелу ожидало одиночество. Одиночество более беспощадное, более страшное и более полное, чем раньше, оттого что она уже успела вкусить любви, познала восторг первого поцелуя, всю сладость воплощенной наяву мечты.