Журнал «Вокруг Света» №11 за 1978 год - Вокруг Света

И вот 27 мая, в субботу, корень, а вернее ствол с корнем, который идет на киль и форштевень, мастера выволокли из сарая, где он сох полгода, на улицу, и застучали топоры.

Будущий киль отпилили по длине, сняли две полосы коры вдоль ствола и, закрепив его вертикально скобами на подложенных досках, стали размечать киль. Киль — основа судна. Он не только принимает на себя основную нагрузку во время плавания, но и служит фундаментом, основой всего строительства. Выбирают на киль материал лучший из лучшего. Чтобы он не рассохся, «не повел». Чтобы все последующие элементы корпуса располагались симметрично, крепились прочно и работали полностью. Конец ствола Геннадий решил рубить как в старину, а не пилить. Топор при ударе уплотняет древесину, и она меньше берет воды с торца.

Затем он принес головню для того, чтобы разметить сечение киля. Длинным шнуром окружил головешку, потом натянул его с двух сторон киля, приложил к отметке, оттянул вверх, щелчок — и на светлом стволе осталась четкая полоса черной сажи, требуемая разметка. Необычайно простой, но надежный способ. Вообще, наблюдая работу долгощельских мастеров, я убедился, как много различных хитроумных, но до гениальности простых инструментов, приспособлений, технических приемов придумал народ.

Ствол обтесали с четырех сторон. Получилась балка прямоугольного сечения. Затем, перевернув его форштевнем вниз, сделали новую разметку под Т-образное сечение. Выбрали топором лишнее дерево, обстругали рубанком. Получился полуфабрикат киля. На это ушел весь первый день.

В воскресенье, 28 мая, стали доводить киль и обрабатывать второй корень под ахтерштевень (кормовой). Карбас шьют обоюдоострым, носовые скулы разведены чуть больше кормовых. За многие века в каждой деревне сформировался свой собственный тип карбаса. Более того, у каждого мастера выходит свой — кто какой сможет. Карбас — это понятие весьма широкое, как, скажем, изба. Она может быть и большой, и маленькой, и пятистенной, со двором, и все это в русском языке называется «изба». Так же и карбас. В соседнем селе карбасы шьют с обрезной кормой. В Мезени их шьют почти без киля — берег там илистый, и киль мешает вытягивать карбас на берег, «на угор», как говорят поморы. Из-за отсутствия киля мезенский карбас не может круто идти к ветру. Таких небольших, но важных отличий много. Тем не менее карбас делят по размерам на две группы — «селедочный», длиной 6—6,5 метра, и «белужий» — 10—11 метров. Наш карбас будет в длину по килю 8,13 метра.

Ахтерштевень делают тоже из корня ели. Корень выбирают по качеству, толщине, углу изгиба и, выбрав, начинают обрабатывать топором до нужных размеров. Федоровский соединил ахтерштевень с килем в ласточкин хвост. А сверху под небольшим углом друг к другу забил два нагеля, сделанных тоже из дерева.

Перед посадкой соединения все соприкасающиеся поверхности просмолили сосновой смолой.

Киль не только самый ответственный, но и самый трудоемкий элемент судна. Особенно важен и сложен переход от ровного Т-образного сечения в середине судна к гладкой поверхности в носовой и кормовой частях. Этот переход служит для выведения скул, от которых зависят все качества судна — мореходность, остойчивость, скорость, грузоподъемность.

Воскресенье ушло на доводку киля. После топора мастера взялись за рубанки. Они начали с двуручного, а кончили тем, что Федоровский вынул из кармана крошечный рубанок, размером с ладонь, и завершил им доводку. Вообще Геннадий Федорович работал очень тщательно, «чисто», как говорят в деревне. Он часто отходил в сторону и, сощурив левый глаз, смотрел на результаты своей работы. По всему было видно, что руки его делают все движения почти автоматически, а главная работа — в голове. Ведь весь карбас шьют на глаз, и поэтому даже у одного мастера они получаются на вид одинаковые, но в то же время разные. И в этих, казалось бы, небольших различиях — на 10 сантиметров шире, чуть круче выгнуты скулы, чуть уже к корме, на несколько сантиметров выше борта — заложено очень многое. Это не только огромный мореходный и кораблестроительный опыт предков мастера, но и его индивидуальное чутье, его личный опыт, накопленный и при постройке карбасов, и во время плавания на них.

Время от времени делали перекур. Федоровский тянул «Беломор» и наставлял «ученика». Хотя Селиверстову шел уже пятый десяток, но карбасы он раньше не шил и слушал все наставления с большим вниманием. Мастеров-карбасников осталось мало, не в каждом колхозе есть. Федоровский вдобавок делал для колхоза доброе дело: готовил надежного мастера-карбасника.

Наставлял он Селиверстова обычно так: «Видишь, Алеша, этот переход, — и поглаживал рукой изгиб корня-форштевня, переходящего в ствол-киль. — Здесь мы сделаем паз в три сантиметра, чтобы утопить первую нашву, а вот отсюда паз пойдет на нет». Алексей Николаевич видел, понимал и делал. Повторять не приходилось, исправлять тоже.

Раньше старики держали в секрете свое мастерство. Передавалось оно только от отца к сыну, и не столько из-за того, чтобы научить сына, сколько по причине нежелания иметь конкурентов на стороне.

Довели киль, внесли его в мастерскую и, поставив на скамейки, закрепили веревками к стенам. Разметили места шпангоутов, их получилось восемь. В носу и корме, там, где будут выводить скулы — переход от острой формы к параллельным бортам, — поставили мощные шаблоны, «быки» по-местному. К ним будут притягивать нашвы, доски обшивки. Затем нашвы скрепят между собой можжевеловой вицей и траловой ниткой, а уже потом в получившийся корпус вставят «опруги» — шпангоуты, вырубленные из цельных корней ели.

В современном судостроении порядок сборки обратный. Сначала к килю — хребту судна крепят шпангоуты — ребра, а затем эти ребра обшивают досками. Шпангоуты делают по одному шаблону, и корпуса вельботов, ялов, шлюпок выходят со стапелей верфи похожими друг на друга, как спичечные коробки. В Россию эту технологию завез из Европы Петр Первый почти 300 лет назад. Поморы же и за 300 лет до Петра и 300 лет спустя делали карбасы, как и их предки-новгородцы, с индивидуальным подходом к каждому карбасу, подбирая в лесу корни по своему усмотрению и опыту. Поставишь корень поплоще — сильнее развалятся борта, карбас станет шире и остойчивее. На таком можно больше сена перевезти, дров. Но потеряет он в мореходности, и скорость станет меньше. Поставит мастер корень покруче — и резче выйдет скула, уже станет карбас. Такой карбас будет «походнее», как говорят поморы, он легче взойдет на волну, круче сможет идти к ветру.

Укрепив быки, начали подбирать доски на обшивку. Выбрать нужные доски тоже дело не быстрое, даже перебирая в сушилке первосортный материал, мы потратили несколько часов, чтобы отобрать 20 досок. У доски с естественным изгибом меньше вероятности, что она треснет при постройке или потом, в течение долгих 30 лет жизни карбаса. (Когда я спрашивал стариков, сколько может прослужить карбас, они отвечали: «Какой прибор, сынок, столько и прослужит». Я сначала не понимал, а переспрашивать было неудобно. Потом мне объяснили, что «прибор» — это значит, как следить за карбасом, как хранить его — «прибирать». Иван Яковлевич Прялухин, которого я продолжал время от времени навещать, рассказывал, что раньше старики спускали карбасы только на время путины, а затем прибирали в сараи, подальше от солнца и дождя. Вот при таком уходе и служит карбас по 30 и больше лет.)

Выстругали две доски на первые нашвы и поехали вверх по Кулою собирать можжевельник. Для шитья нашв идет молодой можжевельник, толщиной в мизинец и тоньше. Для опруг же используют более толстые прутья.

На следующее утро в мастерской стоял приятный можжевеловый дух — в углу на печке в цинковом ведре выпаривалась первая порция вицы. Пока она парилась, установили первую нашву. Ее прижали к быкам специальными клещами — хитроумными приспособлениями, представляющими собой комбинацию из трех клиньев. Концы нашвы притянули при помощи веревок и деревянными молотками вогнали в пазы, выбранные в носовом и кормовом штевнях.

Часа через три выпаривания вица стала мягкой, она легко гнулась и сворачивалась в колечки. Кора при скручивании с нее слезла, и обнаружилось нежно-розовое гладкое дерево. В киле и нашве просверлили отверстия и начали шить. Тонкий конец вставлялся в отверстие, и вица протягивалась до упора. Затем в это отверстие с двух сторон вбивали «спички» — тонкие еловые клинышки, крепившие вицу намертво. Так делалось несколько стежков. Через 15—20 минут распаренная вица остывала, становилась твердой и прочной.

Для того чтобы прошить первую нашву, потребовалось полтора дня. Но потом работа пошла быстрее. Геннадий Федорович успокоился, ведь он шил вицей впервые в жизни, но получалось лучше и крепче, чем он ожидал.