Тайна жизни - Михаил Николаевич Волконский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Родилась я…».
Глава XX
Алтуфьев опять, на другой день, с утра отправился в Спасское; он вез с собою графу открытые тетрадки его жены.
На этот раз никто не встретил Григория Алексеевича. Он повременил в прихожей, не сойдет ли старик-лакей с лестницы, по своему обыкновению, но в тишине старого дома не раздалось его шагов.
Алтуфьев прошел в библиотеку — опять никого. Из библиотеки была отворена дверь в кабинет. Григорий Алексеевич заглянул туда. У очага стоял нагнувшись лакей. Он обернулся и узнал гостя.
— Пожалуйте! Мне отойти нельзя. — Он водил в серебряном тазике костяной мешалкой, а в левой руке держал часы, следя по ним за временем. — Граф вышли. Если угодно подождать…
Алтуфьев сказал, что подождет, и спросил, можно ли остаться тут.
— Пожалуйте!
Григорий Алексеевич сел вблизи на кресло.
— Что это вы делаете?
— Граф приказали.
— И граф дал вам эти часы? — спросил Алтуфьев, сейчас же узнав часы, которые держал старик.
Тот глянул на него, и впервые Григорий Алексеевич заметил в его белесых глазах признак жизненного выражения.
— Нешто вам известно, какие это часы? — спросил старик.
— А вам известно? — чуть не крикнул Алтуфьев, словно ему уже давалась разгадка двойного появления часов.
Старик опять поглядел.
— Да, в этих часах значится ключ.
— Ключ — к чему?
— Не знаю… Старики говорят, что в одной молитве есть ключ ко всему Апокалипсису. Найдите!..
— Почему же я?
— Граф говорили вчера, что вы из избранных — глаз у вас такой, ежели захотите, дойдете… Оно близко, здесь, возле этого дома.
— Что?
— Не знаю. Только оно точно есть и написано. К письменам этим ключ в часах.
— В этих еврейских буквах?
— Да, в литерах. Письмен таких немного на свете, но есть. И ключи составлены. Только редко, чтобы и ключ, и письмена попали в руки одному человеку. А если и попадут, так надо, чтобы знал он, как прочесть их. Письмена были у старого графа, отца Виталия Александровича.
— Где же они?
— Не знаю… Они возле этого дома зарыты.
— Кто же зарыл их?
— Управляющий, который был здесь при французах. Зарыл он, когда неприятель подходил.
— Ну и что же?
— Убили его французы. Старый граф отлучался тогда. Управляющий знал, какие это письмена. Он все знал и старому графу открыл, что знал.
— И никому не известно, куда он зарыл?
— Никому. Не поспел управляющий дать знать графу, так и умер. Потом старый граф в Вильне нашли эти часы и распознали, что в них ключ. Так рассказывали мне…
— Кто?
— Александр.
— Кто?
— Камердинер старого графа. Ключ нашли, а письмен не было.
— Ну, а что же, по-вашему, может узнать человек, который будет иметь и письмена, и ключ и сумеет прочесть их?
— Все — тайну жизни и смерти.
Алтуфьев видел, что надежда на разгадку напрасно вспыхнула у него: старик ничего не знал из того, что интересовало его в эту минуту.
— А граф скоро вернется? — спросил он, вставая.
— Не знаю. Они вышли на прогулку.
Алтуфьев решил, что оставит тетрадки с записками графини. Он в душе был рад, что случай позволял ему не передавать их лично графу. Ему было бы не по себе.
— Вот что! — сказал он. — Я вам оставлю здесь две тетрадки. Передайте их из рук в руки графу.
Это очень важно. Не надо, чтобы, кроме графа, видел их кто-нибудь!
— Слушаю-с! Извольте опустить их в ящик!
— В какой ящик?
— У стола. Так приказано графом: если что приходит без них — опускать в ящик. Он заперт и ключ у графа. Граф вернутся, отопрут и достанут.
У стола в стене был сделан дубовый ящик с прорезной щелью. В нее свободно могли пройти тетради. Алтуфьев опустил их туда.
Высокое окно в сад было отворено. Григорий Алексеевич подошел к нему и остановился. Пестрели цветы, зеленели деревья и расчищенные дорожки вились между ними. На площадке перед террасой сидел Рыбачевский с книгой. Он увидел Алтуфьева в окне, положил книгу и, подойдя к нему, спросил по-французски.
— Вы ко мне по делу?
— По какому?
— А по тому, что вчера ваш приятель говорил мне.
«Ах, еще эта дуэль! — вспомнил Алтуфьев. — Правда, я должен переговорить с ним».
И он сошел в сад к Рыбачевскому.
— Ну, какие новости? — спросил тот.
— Вчера барон написал письмо Веретенникову, и тот ответил, указав своих секундантов. Они приедут к вам сегодня вечером, чтобы условиться.
— Кто у него секунданты?
— Тарусский и Власьев, деверь Софьи Семеновны.
— Так ведь вы будете у нее сегодня?
— Сейчас еду туда.
— Так, может быть, если они оба там, вы с ними условитесь. А то напрасно им ехать сюда — можно возбудить лишние подозрения. Я заранее соглашаюсь с тем, как вы решите.
Алтуфьеву это соображение понравилось; значит, он мог провести целый вечер во Власьеве.
— Если вы меня уполномочиваете… — сказал он.
— Уполномочиваю. Только позвольте. С господином Тарусским я познакомился, а с господином Власьевым…
Алтуфьев не мог отказать себе в удовольствии ответить Рыбачевскому:
— Кажется, и с ним вы знакомы, и очень давно.
— Не помню.
— Он был у вас в имении, офицером, в Польше, во время восстания.
Рыбачевский пожал плечами.
— Мало ли офицеров перебывало у меня во время восстания. Я помнить всех не могу! Так, пожалуйста, условьтесь и сообщите мне, только посланным, где и когда! — и он любезно простился с Алтуфьевым.
Глава XXI
— Эй, вы, дуэлянты, вставайте, право, вставайте! — суетился Тарусский, переходя от Власьева к Веретенникову.
Он с Владимиром Гавриловичем накануне приехал к нему под предлогом холостого вечера с картами, причем сказали дома, что останутся ночевать. Веретенников уступил свою спальню Тарусскому, кабинет — Владимиру Гавриловичу, а сам расположился в гостиной на диване.
Дуэль была назначена в шесть часов утра, у спасского столба со сфинксом.
Вчера Тарусский нарочно раньше лёг спать, чтобы подняться сегодня вовремя.
Владимир Гаврилович уверял, что ему лучше вовсе не ложиться, иначе он проспит. Он принялся разбирать и чистить пистолеты и хотел провести за этим занятием всю ночь вплоть до того, пока надо будет ехать.
Пистолеты для дуэли нашлись только у Владимира Гавриловича, старомодные, в громоздком, неуклюжем ящике. Покупать новые было некогда — для этого требовалось нарочно отправляться в Москву. Решили обойтись старомодным оружием Власьева, тем более что он обещал вычистить пистолеты и привести в такой вид, что прелесть!
Теперь он спал, растянувшись поверх
