Ваниль и шоколад - Ева Модиньяни

– Начнем с меня. Я пью чай с молоком и ем гренки с вареньем. Лючия пьет свежий апельсиновый сок, а мама потихоньку кладет ей в стакан ложку меда, а то Лючия не стала бы пить: она говорит, что от сладкого толстеют. Ну, с Даниэле все просто: поставь ему на стол молоко, коробку овсяных хлопьев и сахар, он сам себе все приготовит. А ты что будешь есть?

– Сварю себе кофе, – проворчал Андреа, кое-как накрывая на стол.

– Мама ест на завтрак фрукты и йогурт, а кофе пьет потом, – деловито сообщил Лука. – Я очень сердит на маму, – добавил он.

В эту минуту в кухню вошла Лючия, и Андреа с облегчением перевел дух: он не знал, что сказать на последние слова сына.

– Мой сок готов? – спросила девочка, садясь за стол. Андреа в эту минуту перебирал клубнику. Рядом лежали уже очищенные от кожуры груша и яблоко.

– Поторопись, через десять минут мне выходить.

Он поднял взгляд на дочь. Лючия была фантастически хороша собой: высокая, чуть ли не с него ростом, тоненькая, как тростинка. Она унаследовала все лучшее от отца и от матери – высокие скулы, аккуратный, чуть вздернутый носик, крупный чувственный рот, глубокие и ясные глаза. Свои черные, как смоль, длинные и вьющиеся волосы Лючия заплетала в косу и сворачивала ее тяжелым узлом на затылке. Макияж только испортил бы это совершенство, и Лючия им не пользовалась. Одевалась она с подчеркнутой и изысканной скромностью: длинные колышущиеся юбки, широкие, безупречно отглаженные шелковые блузы, туфли на низком каблуке. Каблуки она надевала, только когда танцевала фламенко. У нее было множество поклонников. С одним из них, двадцатилетним студентом первого курса инженерного факультета по имени Роберто Традати, она встречалась. Роберто трогательно заботился о ней и изобретал тысячи уловок, чтобы заставить ее лучше питаться.

– Мне твой тон не нравится. Вот что я тебе скажу: хочешь получить свой сок? Пойди и приготовь его сама.

– Мне надо успеть в школу, у меня каждая минута на счету! – истерично бросила в ответ Лючия.

– Мама тебя избаловала до невозможности! Но я положу этому конец, – объявил Андреа, наливая воду в чайник.

– Да как ты можешь критиковать маму? – возмутилась девочка.

– Все, разговор окончен! Не хочешь сама выжимать сок, можешь отправляться в школу с пустым желудком, меня это совершенно не волнует. В любом случае учти: отныне, если проголодаешься, тебе придется готовить самой. Ты уже достаточно взрослая.

Лука зааплодировал, поддержав одобрительным взглядом отца.

– Так тебе и надо! – крикнул он сестре.

– Какай же ты, папочка, предатель! Я просто слов не нахожу! Еще позавчера я была твоей ненаглядной дочуркой, а сегодня ты устраиваешь мне выволочку из-за какого-то несчастного сока. Мама избаловала тебя гораздо больше, чем меня! Теперь увидишь, что значит содержать семью. – От злости голос у Лючии становился пронзительным. Она схватила со стола яблоко и выскочила из кухни, хлопнув дверью.

Андреа нагнал ее в коридоре.

– Я запрещаю тебе хлопать дверью! – крикнул он в ярости.

– А в чем дело? Ты сам вечно хлопаешь дверью, – парировала она с коварной улыбочкой, накидывая на плечи лямки набитого книгами школьного рюкзака.

В этот момент появился Даниэле.

Андреа взглянул на него, как будто видел в первый раз. Его старший сын был полной противоположностью Лючии. Лицо южного типа, как у матери и дедушки Мими. В свои пятнадцать лет он еще продолжал расти, но стать великаном определенно не обещал. У него была явная склонность к полноте. Пенелопа утешалась тем, что в его возрасте у нее были те же проблемы. Даниэле еле успевал в школе, как и она когда-то. Он был раним и неуверен в себе. Она выплескивала свои комплексы в ссорах с матерью, он мочился в постель во сне, был преувеличенно привязан к своему питону и увлекался пирсингом, то есть протыкал кожу и цеплял на нее всевозможные колечки и булавки. Кроме того, он одевался, как бродяга с помойки, и мылся, только когда Пенелопа силой заталкивала его под душ.

Этим утром Даниэле явился умытым. Колокольчик, свисавший с мочки одного уха, кельтский крест, украшавший другое, кольцо, продетое через верхнюю губу, а также бисеринки, вплетенные в бровь, исчезли.

– Ты не заболел? – с тревогой спросил Андреа.

– Я чувствую себя паршиво. Сегодня у меня две контрольные, а я не готов, – признался старший сын.

Даниэле сел за стол, когда Лука уже намазывал варенье на ломоть поджаренного хлеба. Он налил холодного молока в глубокую тарелку и насыпал в нее овсяных хлопьев. Лука протянул ему сахарницу.

– Никакого сахара, – объявил Даниэле. – От него толстеют, а мои умственные способности от него не улучшаются.

Андреа наконец смог сварить себе кофе. Он стоял спиной к детям и прислушивался к их разговору.

– А что такое «умственные способности»? – спросил Лука.

– Это такие шарики, которые крутятся в мозгу. Когда они заходят за ролики, становишься полным кретином, – совершенно серьезно объяснил Даниэле.

– А можно вообще никогда не быть кретином? – пожелал узнать Лука.

– При желании можно. Даже самую чуточку кретином можно не быть. С сегодняшнего дня я отказываюсь от пирсинга и от сахара.

– А мне нравились твои сережки. Ты мне их подаришь?

– Нет. Оставлю себе на память.

– Ты полный кретин, – подвел итог Лука.

Андреа повернулся кругом и бросил на них грозный взгляд.

– Немедленно прекратите! Не желаю больше слушать эту ругань.

Он повысил голос, хотя его радовало чистое лицо Даниэле. Они вместе направились к двери.

– Папа, если я провалю эти две контрольные, они трахнут меня в задницу и оставят на второй год.

– Я же сказал: никакой ругани, – напомнил Андреа.

– Я не сказал ни одного бранного слова, – усмехнулся мальчик.

– Ума не приложу, как ваша мать могла терпеть вас все эти годы, – вздохнул Андреа, открывая сыну дверь. Потом он вспомнил, что дети – продукт семьи, а значит, он тоже несет за них ответственность.

Андреа вернулся в кухню. Лука не спеша пил свой чай.

– Иди одевайся, – твердо сказал Андреа.

– Есть еще время. Выпей кофе, – посоветовал ему малыш.

– Уже восемь. Почему Присциллы не видно?

– Наверно, поссорилась с Мухамедом, – с невинным видом сообщил Лука.

– Кто такой Мухамед?

– Ее жених. Он ее бьет, потому что ревнует. Она приходит к маме, показывает ей синяки и плачет. Мама звонит Мухамеду и грозит сдать его в полицию. А Мухамед говорит, что пусть она занимается своими делами, а не то он придет сюда и побьет нас всех. Тогда Присцилла начинает еще больше плакать и…

– Довольно! Больше я ничего не желаю знать. По крайней мере сегодня утром с меня хватит, – остановил сына Андреа, чувствуя, что его терпение подверглось тяжелому испытанию.