Беглец - Николай Дубов

Юрка перешел снова на правую сторону шоссе. Маленькие домишки пригорода кончились. Под навесом на высоких металлических трубах стояли лежаки, на них, между ними кишели полуголые тела. Дальше вдоль шоссе кустов уже не было, жирная полоса его становилась аспидной, светлела, начинала зеркально блестеть, струиться и исчезала. Между шоссе и морем прямо на песке под нещадно палящим солнцем бесконечной цепочкой вытянулись автомобили, белели, желтели тенты, сновали люди. Юрка повернул обратно.

Под одним из навесов не было лежаков. На высоком каменном помосте, залитом асфальтом, стояли металлические столы и стулья. Это была столовая, и Юрка подошел ближе.

Люди непрерывно подходили, поднимались по нескольким ступенькам. Одни сразу садились за столы, ели принесенное с собой в сумках, бумажных свертках, другие становились в длинную очередь у раздаточного окошка, ставили на алюминиевые подносы тарелки, которые им совали из окошка, несли их к столам и ели. На столах оставались тарелки с недоеденной кашей и макаронами, куски хлеба. Юрка смотрел на них, глотал голодную слюну, но пойти и взять не решался.

Подходили уборщицы, сгребали грязную посуду, хлеб и уносили.

Народу постепенно стало меньше, уборщицы не так торопились уносить, все больше столов было заставлено объедками, и Юрка решился — поднялся по ступенькам, опасливо сел за крайний стол. На него никто не закричал.

На одной тарелке в коричневой жиже лежали толстые, в палец, макаронины, по другой была размазана манная каша, на третьей остались полтора кусочка хлеба. Юрка схватил хлеб, подобрал им скользкую кашу. Макароны были недоварены, но он проглотил их не жуя — спешил, боялся, что прогонят. За другим столом осталась полная тарелка макарон, но Юрка не успел — подошла уборщица и унесла. Неподалеку встала и ушла семья — отец и мать с маленьким мальчиком. Там осталась нетронутой манная каша и несколько кусков хлеба.

Юрка метнулся туда, съел кашу, схватил хлеб и сунул его в карман.

— Ты чего, ты чего суешь? — закричал сзади женский голос. — А ну, вывертывай карманы!

Сидящие поблизости оглянулись. Уборщица засунула руку в Юркин карман и вывернула, хлеб упал на пол. Юрка залился краской и не смел поднять глаз. Он знал, что все смотрят на него — на в о р а.

— Что вам, куска хлеба парнишке жалко? — сказал мужской голос.

— А вы мне не указывайте! — огрызнулась уборщица. — Сначала хлеб, потом ложки утащит, а мы должны отвечать!

— Да ведь он ложки не взял, только хлеб, — сказал женский голос.

— Им и объедков жалко, они потом ведрами таскают, свиней откармливают, — сказал кто-то третий.

— А ваше какое дело? — взвилась уборщица. — Свиней тоже кормить надо. Я эти объедки своим горбом зарабатываю.

— Сначала все-таки людей надо кормить, — сказал первый голос.

— Пускай их родители кормют, хулиганов этих. Нарожали, так пускай и кормют!

— Эй, парень, поди сюда!

Юрка исподлобья посмотрел в сторону говорящего. Лысый мужчина в майке сгреб хлеб со своего стола, протянул ему:

— Держи!

Юрка схватил хлеб, мельком заметил рядом с лысым девчушку, которая испуганно смотрела на него, и бросился к выходу.

— И чтоб я тебя больше тут не видела! — закричала вслед уборщица.

Юрка бежал и бежал, пока снова не очутился возле каменной ограды нефтебазы. Карманы вздулись. Восемь кусков — чуть не половина хлебного кирпича, и не черного, а серого, какой мамка лишь изредка привозила из города…

Никто не знал, где находится ремесленное училище. Прохожие попадались все приезжие, шоферы стоящих машин не знали тоже. Юрка встретил двух милиционеров, но их он не спрашивал, а переходил на другую сторону и ускорял шаг, будто торопился по делу. Только перед вечером он отыскал училище. Оно было закрыто.

— Тебе чего? — спросил дворник, когда Юрка подергал запертую дверь. — Никого там нет, на практике все, в Саках.

— А когда принимают? — спросил Юрка.

— В училище-то? — спросил дворник. Ему было скучно сидеть одному, он был рад и такому собеседнику. — Это музыка долгая — осенью принимать будут. Так что ты покуда казакуй, догуливай на свободе. А осенью собирай документы и приходи…

Документы… Какие у него могут быть документы?

Остаток дня он слонялся по улицам, избегая мест, где мог столкнуться с мамкой — вдруг она еще не уехала, — сидел на каких-то скамейках у ворот. Он сунулся было на городской пляж — вход был тут же, с бульвара, — но там не то что протолкаться, некуда было поставить ногу — впритык друг к другу, покатом лежали полуголые люди. Только поздно вечером, когда уже стемнело, Юрка снова пришел на опустевший пляж и выкупался. Здесь он и остался на ночь, на одном из дощатых лежаков. Рано утром его согнала уборщица, Юрка снова поплелся в город.

Остаток хлеба он прикончил утром и скоро снова захотел есть. Еда была всюду, на каждом шагу, россыпи, горы еды… В витринах гастрономов, продовольственных магазинов высились пирамиды консервных банок, лежали штабеля колбас и окороков. Юрка знал, что они не настоящие, сделанные из бумаги или еще из чего-то и разрисованные. Но при взгляде на них Юрка глотал слюну и отворачивался. Это не помогало: еда подвертывалась, лезла, перла ему в глаза. Булочные ломились от смуглых хлебных кирпичей, золотистых белых караваев, обсыпанных сахарной пудрой плюшек. В кондитерской громоздились пачки печенья, лотки с пирожными, стеклянные банки с конфетами. На каждом углу из металлических ящиков продавали коричневые, мятые, похожие на стоптанные детские башмаки, но какие же вкусные пирожки, жаренные в масле… Висела на крюках лиловая, обтянутая стеариновым жиром баранина, говяжьи бока скалили кривые клыки ребер, истекали желтизной куриные тушки, лотки прогибались под ворохами, кучами моркови, редиски, картофеля… И все ели. Непрерывно. Куда бы Юрка не смотрел, он видел, как за стеклами витрин, окон столовых и домов, прямо на улице, на базаре, на пляже, стоя, на ходу, люди жевали и жевали. Завтракали, обедали, ужинали, закусывали, перехватывали, перекусывали, подкреплялись, заправлялись, рубали, лопали, жрали…

Надежды на то, что где-то вдруг он найдет потерянный рубль или даже трешку и наестся досыта, быстро угасли. Никто ничего не терял. Только один раз он нашел почерневшую никелевую монету в двадцать копеек. Юрка послюнил ее, потер об землю, пока она не заблестела, и бросился в хлебный магазин.

— Ты чего суешь? — закричала продавщица. — Думаешь, не замечу?

— А что? — не понял Юрка.

— Это ж старая, дообменная! Ишь ты, еще и притворяется! Рано жульничать приучаешься!

Никто не терял денег, не ронял пирожков, не выбрасывал хлеба. Юрка пытался заработать. Несколько раз он подходил к женщинам, изнемогающим под тяжестью перегруженных сумок, и говорил:

— Тетенька, давайте я вам поднесу…

Тетеньки прогоняли его или, ничего не отвечая, покрепче перехватывали сумки — боялись, что он украдет. Красть Юрка не умел и боялся.

Спать он пошел снова на пляж, только теперь обошел все лежаки, перерыл урны. В скомканных промасленных газетах были обглоданные кости, окаменевшие на жаре хлебные корки. Он медленно их сосал, чтобы растянуть еду подольше.

Купальщики на пляж приходили спозаранку, чуть ли не вместе с уборщицами, — чтобы занять место. Они тащили с собой одеяла, подстилки и авоськи, сумки, целые торбы, набитые едой. И сразу начинали есть. Толстая, колышущаяся, как студень, тетка села неподалеку от Юрки, раскрыла сумку и начала пихать еду в маленького мордастого пацаненка. Тот отворачивался и кривил губы.

— Ешь, а то вон мальчику отдам! — пригрозила тетка.

Мордастый покосился на Юрку и начал лопать.

Возле входа в булочную стояла морщинистая сгорбленная старуха. Она кланялась каждому выходящему и жалостливо приговаривала:

— Подайте милостыньку, не пожалейте довесочка бедной старухе…

Юрка стал рядом. Почти все покупали целые хлебные кирпичи, круглые караваи, но иногда старухе совали довески, чаще — медяки. Юрка стыдился протягивать руку и кланяться, жалостливо приговаривать не умел. Ему ничего не давали.

Старуха несколько раз оглядывалась на него, а когда рядом никого не оказалось, сердито прошипела:

— Ты чего тут торчишь?

— Есть хочу, — сказал Юрка.

— Булочных тебе мало? Это мое место, я тут кажное утро стою! На вот и иди отсюдова…

Старуха сунула ему горсть довесков. Какой это был свежий, вкусный, пахучий хлеб! И как мало его было…

Голова непрерывно болела и вдруг начинала кружиться. Юрка садился, где пришлось, и долго отдыхал. Куда ему было спешить?.. Пойти к бабушке? Она бы накормила, а потом под замок — и домой… Старуха не то что злая, а строгая, при ней сам папка становился куда какой смирный… Нет уж, лучше так, лучше пускай совсем пропасть, чем вернуться домой, чтобы опять били, а потом еще и смеялись над ним, как он бегал, бегал, а никуда не убежал…