Искусство предавать - Сергей Раткевич

— Из меня выйдет отличный наставник молодых воинов, можешь не сомневаться, — беспечно отозвался герцог, — А кроме того, я буду надеяться, что милорд Хьюго выделит какое-нибудь содержание на достойное воспитание спасенного им малыша Олдвика.

— Вы просто сумасшедший, — убежденно заявил Шарц.

— Нет, — покачал головой Руперт Эджертон. — Просто я люблю свою жену и сына. А если б не ты…

— Вот! Теперь мы выбрели на нужную тему, ваша светлость! — обрадовался Шарц. — Я тоже хочу любить свою жену. Беда в том, что она все еще не жена мне.

«Радость, мелькнувшую на лице герцога, можно бы назвать радостью соучастия. Кто-то еще женится, и даже не просто кто-то, а близкий человек, собственный шут, а потом у него родятся дети, и он поймет, каково это, и нам будет о чем поговорить долгими зимними вечерами. Что они вообще в жизни понимают, эти неженатые? То-то и оно, что ни черта! На стену вражеского замка с мечом в зубах забраться — подумаешь, подвиг! Каждый, кто умеет лазать по стенам, у кого есть меч и зубы, способен на такое. А вот когда у тебя жена болеет, и ты ничего не можешь сделать, совсем ничего! Или когда роды трудные. А потом смотреть на крошечный живой комочек у тебя в ладонях и понимать, что ты и здесь ничего не можешь, ничего не знаешь и ничего не решаешь, что сейчас мамки с няньками погонят прочь грубого, неотесанного болвана, и ты пойдешь, и твоя герцогская цепь ничем тебе не поможет. Знаний она не добавляет. И ты будешь стараться не думать обо всех тех опасностях, что подстерегают твоего сына, как и любого другого ребенка. Стараться не думать, чтоб не навлечь, и все ж таки бояться чего-то неведомого, что отныне поселилось за каждым углом. Ты научился бояться, герцог Олдвик, ты никогда уже не будешь столь безоглядно смел, как раньше. На вражескую стену ты пошлешь наемников, у них все едино детей нет. Вот что такое быть женатым, милейший доктор.

Сопляк, выбирающийся из постели своей первой любовницы, еще не мужчина, вот когда он несколько раз подряд укачает на руках своего заболевшего ребенка, не доверяя его наемным рукам кормилицы… и не раньше, Хьюго Одделл, не раньше. Ты уж прости, но прямо сейчас я тебе этого не скажу. Напугаешься еще. А мне очень нужен друг. Товарищ по этому самому страшному счастью на свете. Так что проси — и получишь. И не говори потом, что не просил».

— Так тебе нужно мое высочайшее дозволение?

— Именно, ваша светлость.

— И кому это так посчастливилось? — с любопытством спросил герцог.

— Вы хотели спросить, с кем это мне так посчастливилось? — уточнил Шарц.

— Я хотел спросить то, что спросил, — фыркнул герцог. — Так кто эта счастливица, которой ты окажешь честь? И посмей только сказать, что ты ее недостоин! Ты — мой шут и доктор! Унижая себя, унижаешь меня. Так кому это так повезло?

— Полли, ваша светлость.

— Она, конечно, согласна?

— А если нет?

— Сам пойду уговаривать, — решительно сказал герцог. — На колени встану. Впрочем, что это я? Быть не может, чтоб она тебе отказала!

— Как ни странно, вы правы, ваша светлость, — буркнул Шарц. — Она не только не отказала, она… как бы это сказать… проявила инициативу!

— Вот как? Молодец девочка! Мне всегда казалось, что она далеко пойдет. С радостью даю дозволение вам обоим!

— Благодарю вас, милорд. Полли как раз пошла к миледи, чтоб поговорить о том же.

— Ну уж миледи-то не будет против! После сына и меня, вы — два самых близких для нее человека. Она мне так и сказала.

— Вот как? В таком случае для полного счастья мне остается только сходить на кухню и попросить там большой кекс.

— Да? А как же моя герцогская цепь? — рассмеялся герцог.

— Ваша герцогская цепь, милорд… знаете, я тут подумал… — Шарц почесал в затылке, потом скорбно вздохнул. — Мне, конечно, страх как неохота вас обижать, милорд, но… видите ли, она очень плохо сочетается с формой моих ноздрей, да и к цвету глаз не очень подходит. Так что оставьте ее себе, ладно?

— Уговорил, — с самым серьезным видом кивнул герцог. — Оставлю.

От герцогини Полли как на крыльях летела. Весь мир был чем-то ярким и радужным. Казалось, все вокруг поет и танцует в тон ее радости, ее счастью. Она вздрогнула, когда очередная дверь за ее спиной захлопнулась с громким противным треском. Этот звук так выпадал из общей картины, что казался почти живым существом, незваной злобной тварью посреди радости.

— Попалась! — услышала она тихий торжествующий голос за спиной.

И вздрогнула еще раз.

Знакомый до тошноты, набивший оскомину голос, преследующий ее по пятам, не дающий нормально дышать, лишающий сил…

«Томас. За дверью прятался. Меня ждал. Прослышал небось, вот и подкарауливал!»

Лицо Томаса медленно перечеркнула улыбка. Нехорошая, злая улыбка. Такая что угодно перечеркнет.

— Томас! — воскликнула Полли.

«А вот не буду бояться. Не буду. Хотя очень страшно. Нет. Не страшно. Мерзко».

— Попалась, — повторил Томас и качнулся в ее сторону.

Тяжело запахло вином.

«От некоторых даже хорошим вином пахнет отвратительно! Боже! И этот вот урод стремится сравняться с моим обожаемым, ненаглядным Хью! Да как он смеет, жаба дохлая?!» — подумала Полли.

И в тот же миг страх исчез. Бояться можно чего-то равного. Перед высшим обычно трепещут. А перед этакой-то пакостью… Полли словно бы впервые его разглядела. Он больше не казался большим и страшным. Жаба, даже разъевшаяся до размеров быка, остается жабой. Ни жаб, ни лягушек Полли не боялась.

— Говорят, ты уже приласкала нашего шутливого лекаря? — с грязной ухмылкой спросил Томас. — Или нужно говорить — лечительного шута?

Полли затопила ярость столь ледяная, что больше всего она походила на спокойствие.

— Тебе, Томас, лучше всего вообще молчать, — сухим, бесцветным голосом поведала она ему.

— Еще чего! — похабно ухмылялся Томас. — Может, я хочу быть следующим? Или мне уже нужно становиться в очередь?

Полли глядела на Томаса и понимала, что он тряпичный, да вдобавок еще и гнилой, что ей одного рывка хватит, чтоб порвать его на мелкие лохмотья, а может, и рывка не понадобится, достаточно просто его оттолкнуть и он треснет по швам.

Здоровенная лапища легла ей на грудь.

Все. У всего есть предел, и любому терпению приходит конец. Ледяная ярость превратилась в белый пламень.

Левой рукой Полли ухватила Томаса за грудки и одним рывком нагнула.

— Чтоб я больше никогда тебя не видела! Никогда! — прошипела она ему в лицо и отвесила оглушительную оплеуху.

Голова Томаса смешно дернулась. Он открыл рот, чтоб завопить.

— Никогда! — повторила Полли и ударила еще раз. Томас подавился криком.