Искусство предавать - Сергей Раткевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— И тебе не стыдно лезть в постель к ангелу? — тихо фыркнул Шарц.
— Да разве ж это стыдно? Это прекрасно! — отозвалась она. — Вот не знала, что такие глупые ангелы бывают.
— А… не страшно? — спросил он. — Ты видела, как мучилась миледи. Неужели тебе не страшно? Ведь и самой придется через это пройти когда-нибудь.
— Мне страшно, — честно ответила она. — Нет, не того, что может случиться со мной. Того, что чуть не случилось с миледи, мне и в самом деле страшно. Ты ведь мог и не поспеть. А Бесс не справилась бы. Нет, не мог ты не поспеть, что это я! Ангелы всегда являются вовремя. А за себя я нисколечко не боюсь. Ты ведь хороший. Ты позаботишься о собственном малыше или малышке. Мне, конечно, будет очень больно, но знаешь, моя бабушка говорила: кто боится плакать, тому век не улыбаться! А я хочу улыбаться так часто, как только получится! Так что я потерплю. Я очень терпеливая. И я не позову никакую Бесс. Только тебя.
— Вот как… — только и смог выдавить из себя Шарц.
— Именно так, доктор, — кивнула она, вновь поводя бедрами. — Одним словом, я все решила, так что можешь более не заботиться о моей нравственности. Я тебя выбрала по доброй воле и в здравом уме, можешь не сомневаться.
— Ты меня выбрала? А разве мое слово ничего не значит?
— Когда это слово мужчины что-нибудь значило?
— Очень интересно. Кто-то тут утверждал, что он в здравом уме. Что это ты несешь, любовь моя?
— «Любовь моя!» — почти пропела она. — Вот ты уже и согласился. Ведь согласился, правда?
— Считается, что это мужчины все решают, — упрямо буркнул он.
— Правильно считается. Так и есть, — подтвердила она, вновь целуя его. — Сначала женщины выбирают, потом мужчины решают. Я выбрала тебя. Ты можешь решать за меня, господин мой!
— А выбор за тобой и только за тобой?
— Ну конечно, — с очаровательным нахальством подтвердила она. — Видишь ли, когда выбирает мужчина, это зовется насилием.
— А женщина?
— Естественным правом.
— Ах вот оно что!
— Можешь хихикать сколько угодно. Я выбрала тебя. Я пришла к тебе. Я хочу быть твоей. Ни один мужчина не откажется переспать с хорошенькой девушкой, а я хорошенькая, я знаю. И я даже не стану просить, чтоб ты на мне женился, если не хочешь. Я твоя безо всяких условий. Одна только просьба. Если я забеременею, ты не отдашь меня повитухе, ладно? Ты сам поможешь мне родить.
— Полли… а ты меня любишь?
— А тебе это важно?!
Чего больше в ее голосе — удивления или счастья?
— Конечно, важно.
— Вот глупый… да я с ума по тебе схожу! Доволен?
— Очень. В таком случае завтра ты пойдешь к миледи, дабы испросить ее позволения выйти за меня замуж, а я поговорю с милордом. А сегодня… снимай с себя эту рубашку, я покажу тебе еще кой-чего, чему меня в Марлеции научили.
— Хью, а ты меня любишь?
— Так ведь только этим и занимаюсь!
— Нахал…
— Я?!
Это ложь. Это опять ложь. Теперь я лгу при помощи любви. Мне должно быть ужасно, смертельно стыдно, а мне хорошо — и только. Я доволен, как полосатый кот поварихи после третьей тарелки сливок. Наглая сытая скотина. Вот я какой.
«И почему меня не мучает, что я лгу ей?» — блаженно завернувшись в податливое женское тело, думал Шарц.
«А потому, что я не лгу!» — вдруг с испугом понял он.
От петрийского разведчика Шарца осталось меньше половины. Большую нахально присвоил коротышка Хьюго Одделл, шут, врач, а теперь еще и любовник. Будущий муж. Полли соприкасается только с этой второй половиной, а значит, нет между нами никакой лжи. Да что там, я сам соприкасаюсь с этой второй половиной гораздо охотнее, чем с первой. Мне нравится быть коротышкой Хью. А петрийского разведчика, «безбородого безумца», я задвинул в какие-то глухие застенки своей души, вспоминая о нем с чудовищной неохотой. Еще немного, и я начну его ненавидеть, ведь он подвергает опасности коротышку Хью, такого замечательного парня. О чем он только думает, хотел бы я знать?!
И когда это маска превратилась в лицо? И когда лицо стало маской? Не в ту ли самую ночь, когда звезды впервые посмотрели мне в глаза и улыбнулись? Или теперь, когда рядом со мной спит, улыбаясь, любимая женщина? А когда она откроет глаза на рассвете, я вновь увижу звезды. Они всегда теперь будут со мной. И днем и ночью.
Так что же это выходит? Неужто маска оказалась лучше лица? Она с таким успехом его заменила. А мне от этого так хорошо… Так хорошо, что страшно делается. Но ведь маска не может быть лучше лица. Так не бывает. Вот разве что… вот разве что я всю жизнь прожил в маске, вот так вот родился и жил, не ведая, что под ней есть еще что-то. А потом ночное небо прожгло в ней дыры своими звездами и эта моя маска перестала быть совершенной. Я не мог не замечать, не мог не думать… Все, что я делал, так или иначе портило эту маску, приводило ее в негодность. Теперь же Полли расправилась с ней окончательно.
— Милорд герцог…
С блаженной улыбкой абсолютно счастливого идиота герцог повернулся к своему шуту и доктору.
— Да, Хью?
— У меня просьба к вашей светлости — сказал Шарц.
— Согласен, — тут же кивнул герцог. — Согласен, Хью, согласен! Или я должен что-то подписать?
— Вы даже не поинтересовались, о чем я намеревался вас просить, — удивился Шарц.
— А я на все согласен. Проси что хочешь, — с той же улыбкой поведал герцог. — Только луну с неба не проси, пожалуйста. Я уже старый, не долезу.
— Хм… а если я попрошу вашу герцогскую цепь? — ехидно ухмыльнулся Шарц.
Первая задача шута — не давать господину расслабляться!
— Да хоть все герцогство! — легко откликнулся Руперт Эджертон, герцог Олдвик.
— Вот как? И что же вы делать станете?
Ну и настроение сегодня у его светлости! Интересно, это со всеми молодыми отцами так или милорд — забавное исключение?
— Из меня выйдет отличный наставник молодых воинов, можешь не сомневаться, — беспечно отозвался герцог, — А кроме того, я буду надеяться, что милорд Хьюго выделит какое-нибудь содержание на достойное воспитание спасенного им малыша Олдвика.
— Вы просто сумасшедший, — убежденно заявил Шарц.
— Нет, — покачал головой Руперт Эджертон. — Просто я люблю свою жену и сына. А если б не ты…
— Вот! Теперь мы выбрели на нужную тему, ваша светлость! — обрадовался Шарц. — Я тоже хочу любить свою жену. Беда в том, что она все еще не жена мне.
«Радость, мелькнувшую на лице герцога, можно бы назвать радостью соучастия. Кто-то еще женится, и даже не просто кто-то, а близкий человек, собственный шут, а потом у него родятся дети, и он поймет, каково это, и нам будет о чем поговорить долгими зимними вечерами. Что они вообще в жизни понимают, эти неженатые? То-то и оно, что ни черта! На стену вражеского замка с мечом в зубах забраться — подумаешь, подвиг! Каждый, кто умеет лазать по стенам, у кого есть меч и зубы, способен на такое. А вот когда у тебя жена болеет, и ты ничего не можешь сделать, совсем ничего! Или когда роды трудные. А потом смотреть на крошечный живой комочек у тебя в ладонях и понимать, что ты и здесь ничего не можешь, ничего не знаешь и ничего не решаешь, что сейчас мамки с няньками погонят прочь грубого, неотесанного болвана, и ты пойдешь, и твоя герцогская цепь ничем тебе не поможет. Знаний она не добавляет. И ты будешь стараться не думать обо всех тех опасностях, что подстерегают твоего сына, как и любого другого ребенка. Стараться не думать, чтоб не навлечь, и все ж таки бояться чего-то неведомого, что отныне поселилось за каждым углом. Ты научился бояться, герцог Олдвик, ты никогда уже не будешь столь безоглядно смел, как раньше. На вражескую стену ты пошлешь наемников, у них все едино детей нет. Вот что такое быть женатым, милейший доктор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});