Два билета в никогда - Виктория Платова

Дядя Витя молчал. И Ба продолжила вколачивать его в натертый до блеска дубовый паркет.

– Или недостаточно силен, чтобы справиться со вздорной девкой, которую подобрал на улице? В таком случае мне остается только пожалеть тебя. И я сделаю соответствующие выводы. Обещаю.

– Она не придет, – наконец-то решился дядя Витя.

– Почему? – В голосе Ба послышалась легкая грусть и даже сочувствие. – Произошло что-то серьезное?

– Ее нет в городе. Ей… нужно было уехать.

– Куда?

– Проблемы с родственниками.

Есть ли родственники у птиц? Или у людей, которые отправляются к китам на неопределенное время? У людей, состоящих из ветра, из колечек, из тысячи дорог?

– Медицинские? – Голос Ба стал еще тише, еще ласковее.

– Э-э… Возможно. Скорее всего.

– Тогда почему вы не обратились ко мне? Я могла бы помочь. Ты ведь знаешь – для меня нет ничего невозможного.

Ба не врёт. Она держит за горло сто пятьсот миллионов людей, бесконечно кого-то разоряет, сливает и заставляет играть по своим правилам. Она решает вопросы «в самых высоких кабинетах», за закрытыми дверями. И вопросы эти такого свойства, что Ма и Папито говорят о них даже не вполголоса. Они – шепчут, постоянно оглядываясь, нет ли в поле зрения Анечко-деточко, вечно греющей уши. Для своих преклонных лет Ба в отличной, прямо таки фантастической форме. Штат массажистов и личных тренеров по фитнесу неустанно заботится об этом. Но если вскроется, что Ба – вампир и питается кровью девственниц и христианских младенцев, я нисколько этому не удивлюсь.

Для нее нет ничего невозможного. Невозможна только Изабо. Нестерпима, немыслима – одним фактом своего существования. Пусть и где-то там, в Аргентине, в подбрюшье китов. Или в каком-нибудь другом месте.

Одним фактом своего существования Изабо сводит на нет все попытки Ба править миром.

– Проблемы не настолько серьезные, чтобы беспокоить тебя, мама. И…

– А по-моему, они очень серьезные. – Ба не дала дяде Вите закончить. – И не у твоей девки. У тебя. Как долго ты собираешься ломать комедию, Виктор?

– О чем ты говоришь?

– Ты и секунды не думал, разрушая свою прошлую жизнь. Спокойно ли тебе спится, дружок?

Дружок. Фигасе – дружок! Назвать так дядю Витю – сильный ход даже для Ба. В конце концов, он не только ее сын, а еще и управляющий каким-то там банком. С другой стороны… Побитых и несчастных уличных собак часто так и зовут – Дружок.

Универсальная кличка.

– Мама, я прошу тебя! – неожиданно для всех подал голос Папито. – По-моему, сейчас не время и не место для ссор. Мы ведь собрались здесь не для этого…

– Заткнись, Толя.

Это было слишком. Настолько слишком, что во мне немедленно проснулся дух Локо, парящего над трассой «Скандинавия». Loco – сумасшедший, безумный, помешанный. Он не обязан отвечать за последствия, какими бы ужасными они ни оказались. Но любые последствия лучше того кошмара, который разворачивается передо мной сейчас, сию минуту.

Схватив первое, что подвернулось под руку (кажется, это была тарелка), я грохнула ее об пол. А потом изо всех сил дернула на себя скатерть, и львиная часть саксонского фарфора перестала существовать. Не знаю, понравился бы этот выхлоп Изабо (наверняка понравился), но всех остальных он застал врасплох.

Как в тумане я видела вытянувшееся лицо Ма (она уже начала подсчитывать сумму ущерба, нанесенную Ба Анечко-деточко). И растерянное лицо Папито. И изумленное – дяди Вити. И радостное – Тёмы, ему нравится, когда все вокруг приходит в движение, грохочет и взрывается. Для того, чтобы Тёмино счастье было полным, не хватает только фейерверка.

Фейерверк будет позже, дома. Я получу от предков по полной, если только Ба не убьет меня прямо сейчас.

Дожидаться расправы Анечко-деточко не стала и выскочила из-за стола. «Убегай, отвернись, убегай, отвернись, убегай» – стучало у меня в висках.

Отвернись, убегай. В этом было что-то неправильное – в том, что слова, казавшиеся мне очень важными, всплыли сейчас. Как будто бы я разменяла их на пустяки, позволив страху овладеть собой. Он гнал меня все дальше и дальше от обеденного зала, и я остановилась только тогда, когда налетела на женщину в строгом брючном костюме.

– Все в порядке? – спросила женщина, легонько встряхнув меня за плечи.

– Да.

– Я могу чем-нибудь помочь тебе… Аня?

– А вы кто?

– Меня зовут Карина Габитовна.

Впервые слышу это имя. Впервые вижу эту женщину. Наверное, очередная секретарша Ба, они меняются со скоростью звука и надолго не задерживаются. В прошлом году на заднем фоне празднества мелькала совсем другая физиономия (теперь и не вспомнить какая). И вот теперь – Карина Габитовна, ну и погоняло, ах-ха-ха! И запоминать не стоит, вряд ли эта тётка доживет в компании Ба до следующего года. В отличие от несчастных нас, связанных с Ба узами родства, – у тёток всегда есть выбор. Уйти или остаться.

И они не просто уходят. Они бегут. Как крысы с корабля, который никогда не потонет.

– Так я могу помочь?

Ага. Пойди уплати за бой посуды. Склей хренов саксонский фарфор – черепок к черепку, и тебе зачтется.

Ничего этого я, понятно, не сказала.

– Я в порядке. Спасибо.

Она чем-то похожа на Ба или мне это только кажется? Тот же цепкий взгляд, те же сухие губы, крепко-накрепко прижатые друг к другу. Даже странно, что через них могут просачиваться слова. Волосы Карины Габитовны зализаны и забраны в хвост. У нее правильные черты лица, но… какие-то безжизненные, что ли. Робот-полицейский, блин. Чертов андроид ☹☹☹.

– Тебе, наверное, нужно вернуться к родным. Я провожу тебя.

– Вообще-то, я шла попúсать. Если вы не против.

– Понятно. Туалет прямо по коридору и налево. Вторая дверь.

– Угу. Я в курсе. Но спасибо за участие.

Я гордо прошествовала мимо Карины Габитовны и свернула за угол. Там, в конце коридора, находился зимний сад. Единственное место в загородном доме Ба, которое мне нравилось. В зимнем саду много зелени и цветов, и он совсем не такой пафосный, как остальные комнаты и залы. Просто – зелень и цветы, растрепанные и свежие. Живые – в отличие от позолоченной и антикварной мертвечины, которую культивирует Ба. Здесь есть лианы, и островок тростника, и целая бамбуковая плантация, и малютки-бонсаи. Штук двадцать или тридцать. Они очень красивые, и когда я смотрю на их крошечные переплетенные ветки и на листья размером с ноготь, мне хочется плакать.

Когда ты не знаешь, как защитить беззащитного, – всегда хочется плакать.

За окнами зимнего сада – заснеженная равнина с торчащими кое-где невысокими холмами и черной щеткой леса вдалеке. Все пространство – насколько хватает глаз – принадлежит Маркизу-Карабасу Ба.

Это поле для гольфа. Каким оно бывает в своем естественном виде – посреди зеленого июля или серо-зеленого августа – я не знаю. Ба купила загородный дом три года назад, год в нем шел ремонт, а потом она переселилась сюда. И в прошлом январе мы впервые отмечали ее ДэРэ здесь. Тогда поле выглядело так же: снег и кое-где торчащие из него палки. И, учитывая устроенный мною разгром, я вижу это поле – хотя бы и зимнее – в последний раз.

Скорее всего.

Не отрывая взгляда от покатых холмов, я устроилась в кресле прямо против окна и начала думать о людях, которые подрезают лианы и время от времени рубят тростник мачете. И укачивают на руках бонсайчики.

Наверное, это очень хорошие люди.

Ба в их число не входит, и робот-андроид Карина Габитовна тоже.

Не знаю, сколько я просидела, съежившись в кресле и глядя на поле для гольфа. Не очень долго, а потом повалил снег и стало стремительно темнеть.

Меня до сих пор не ищут, чтобы надавать по ушам за саксонский фарфор, странно.

Стоило мне подумать об этом, как где-то неподалеку раздались голоса. Один я узнала сразу – это был голос Ба. Наверняка ее направил сюда андроид, его работа в этом и состоит: ничего не упускать из виду, все подмечать и облегчать жизнь Ба по максимуму.

Когда Ба прихватит меня за жабры, ей, несомненно, станет легче.

Утихший было страх снова заворочался внутри Анечко-деточко. Я сползла с кресла и юркнула под сень тростника.

Первой в поле моего зрения показалась Ба, а затем – дядя Витя.

Они подошли к окну и несколько минут стояли молча, разглядывая пейзаж за окном. Первым нарушил тишину дядя Витя.